В декабре того же года А. Я. Гуральский уехал представителем ИККИ в Южную Америку, где под псевдонимом Рустико проработал до февраля 1934 года. За границу он отправился вместе с тем же Ф. Глаубауфом, а также новой женой Надеждой Яковлевной Тульчинской (псевдоним — Инесс), шифровальщицей Отдела международной связи Коминтерна.
Особой славы наш герой в Америке себе не снискал; 30 сентября 1930 года Латиноамериканский лендерсекретариат так отозвался на его послания: «Ваши письма при крайней трудности и нерегулярности связей являются со времени вашего приезда почти единственным и, во всяком случае, основным источником информации о положении и работе партий в странах континента. Между тем на основании ваших писем при всем желании и всех усилиях невозможно составить себе сколько-нибудь отчетливое представление о состоянии и деятельности партий и в еще меньшей мере об общем политическом положении стран.
В письмах отсутствует всякий план, нет никакой системы. По воле вдохновения они с легкостью перескакивают с одного вопроса на другой, возвращаются назад, вновь обрываются. Получается капризный переплет, причудливая мозаика.
Но ни один вопрос не освещен со всей необходимой обстоятельностью, глубиной. Для иллюстрации можно бы было взять любой из вопросов, которые вы затрагиваете в письмах, чтобы убедиться в обоснованности и справедливости этих упреков. Многих же вопросов вы и совсем не затрагиваете. При частом длительном и почти полном отсутствии каких-либо иных документов, от вас исходящих, мы лишены бываем возможности судить о делах ваших стран с необходимой степенью уверенности и устойчивости.
Ваши письма дают основания скорее для кое-каких догадок и более или менее произвольных настроений, чем для обоснованных выводов. В них больше намеков, чем точных, проверенных сведений. Это — небрежно набросанные импрессионистские эскизы, а не типы картин, событий; они показывают, и то в очень небольшой мере, видимость вещей, а не их скрытую сущность.
Ваши письма — алгебраические знаки и формулы, арифметические же, конкретные, числовые подстановки приходится производить здесь, тогда как это невозможно.
Должно же быть наоборот: там у вас на месте действий заполнять живым содержанием обобщенные формулы, экстракт международного опыта. Но именно вот этого — полноты и точности фактов, событий и обязательно законов их движения и развития, как они имеют место в вашей живой действительности, — именно этого недостает в ваших письмах.
Для наших партий в Латинской Америке как раз и характерна именно эта черта: попугайское повторение бесчисленное количество раз общих лозунгов и целей движения, применяемых в любой стране; неумение связать эти лозунги и цели с особенностями рабочего и вообще революционного движения своих стран и сделать их реальными…»
В одной из поздних справок об А. Я. Гуральском сообщалось, что «хотя он и выступал против некоторых троцкистов тех стран (Южной Америки. — М. П.), он в то же время запутывал компартии вредными дискуссиями сектантского толка…». Сам же Гуральский считал своим наибольшим успехом вовлечение в коммунистическое движение известного бразильского радикала Луиса Карлоса Престеса. Уже в Москве, на 3-й конференции компартий стран Южной и Карибской Америки в октябре 1934 года, он сказал: «Престес создан из самого лучшего, что имеет революция в прошлом, если бы я был бразильцем, то я был бы в колонне Престеса»[224].
Возвратившегося А.Я. Гуральского руководство Коминтерна встретило настороженно. Хотя он и получил должность инструктора в Латиноамериканском секретариате ИККИ, однако серьезных поручений ему не давали. В резолюции по отчетному докладу А. Я. Гуральского, вынесенному на утверждение Политкомиссии ИККИ, отмечалось, что «в результате его работы в состоянии важнейших КП Южной Америки имеются значительные сдвиги в сторону их пролетаризации (в частности, крупные результаты в деле пролетаризации их руководства), установления классово-независимой пролетарской политической линии, формирования новых, молодых кадров, общего повышения активности партий и организации КП Перу и Парагвая». В то же время Латиноамериканский лендерсекретариат отмечал «недостаточные результаты в области организационного укрепления КП, очень значительное отставание в развитии работы {Южноамериканского. — М. П.) Бюро и партий в области революционного профдвижения, которая была улучшена только в самое последнее время, и недостаточная концентрация работы по оказанию помощи КП Бразилии, имеющей крупное значение в развитии революционного движения в Южной и Карибской Америке»[225]. Озабоченный сложившейся вокруг своей персоны ситуацией, А. Я. Гуральский в июле обратился к Иосифу Пятницкому с письменной жалобой, в которой, утверждал, что не имеет определенной работы и его не допускают на заседания аппарата ИККИ.
После убийства С. М. Кирова положение еще более ухудшилось. Поскольку Сталин объявил Зиновьева идейным вдохновителем убийцы, все бывшие зиновьевцы стали рассматриваться как потенциальные террористы. Дважды на партийных собраниях Гуральский был вынужден каяться в своих мнимых и реальных грехах, за контакты с бывшими троцкистами и зиновьевцами ему был объявлен выговор с предупреждением, наконец, 7 августа 1935 года А. Я. Гуральского уволили из аппарата ИККИ.
После возвращения из ссылки в Москву Гуральский действительно продолжал встречаться с Г. Зиновьевым и Л. Каменевым, а также общаться с такими видными в прошлом оппозиционерами, как Анатолий Исаевич Анишев, Регина Будзинская (жена Воислава Вуйовича), Владимир Федорович Кожуро.
Однако не исключено, что делал он это с благословения органов госбезопасности.
По распоряжению ЦК ВКП(б) А.Я. Гуральский был вынужден оставить свою квартиру в доме 4/7[226] по улице Коминтерна (!) и отправиться в город Куйбышев (ныне — Самара) на должность заведующего сектором в краевое плановое управление. Недолго проработал А. Я. Гуральский в этом городе: 26 августа 1936 года он был как «бывший, оставшийся неискренним троцкист» (!!) второй раз исключен из партии, а затем арестован. Показания против него дали Моисей Ильич Лурье[227] и Григорий Львович Шкловский. Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 27 августа 1937 года «за контрреволюционную троцкистскую деятельность» (!!!) А. Я. Гуральского осудили на восемь лет заключения. Видимо, в НКВД пришли к выводу, что тот не прилагает в качестве агента должных усилий для раскрытия «врагов народа», а грань между троцкистами и зиновьевцами в официальной пропаганде к этому времени окончательно стерлась. «Установлено, — сообщали впоследствии из компетентных органов, — что Хейфец-Гуральский до своего первого ареста в 1936 году, являясь агентом органов МГБ по Москве, о зиновьевцах ничего не дал. Сообщал отдельные факты общего характера о расстрелянном террористе Моисее Лурье, Петермейере[228], Степанове. Скрыл от органов МГБ связи и свою нелегальную троцкистско-зиновьевскую деятельность за границей».
А. Я. Гуральский сидел в заключении, когда его выдвиженец Андре Марти, ставший уже одним из секретарей ИККИ, написал Г. Димитрову докладную записку, посвященную распространению в компартиях латиноамериканских стран «установок троцкистского происхождения». К ним А. Марти относил курс на первоочередное развертывание «аграрной и антиимпериалистической революции под гегемонией пролетариата и на основе советов рабочих и крестьян»; борьбу на «ближайшем» этапе за «революционно-демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства»; пропаганду организации «советских районов во внутренних областях Бразилии»; отрицание факта вмешательства империализма в политическую жизнь стран Латинской Америки; взгляд на мелкую буржуазию, и тем более на латиноамериканскую буржуазию, как на «изначально» и интегрально реакционные классы, без учета их дифференциации[229]. В качестве источников распространения «идеологической ереси» А. Марти прямо указал на А. Я. Гуральского и другого репрессированного коминтерновского аппаратчика — Георгия Борисовича Синани (наст. фам. Скалов). Его не смутило, что в начале 1930-х гг. эти идеи являлись составными элементами официального курса Коминтерна.
