В ответном послании от 1 сентября 1924 года секретариат ИККИ[201] сообщил, что вопросы, поднятые А. Я. Гуральским, можно будет реально обсудить только через две или три недели, так как Председатель ИККИ Г. Зиновьев и являвшийся его заместителем Н. Бухарин в данный момент находятся вне Москвы. Можно, однако, не сомневаться, что Коминтерн разрешил финансовые затруднения ФКП, поскольку его Бюджетная комиссия на заседании 6 января 1925 года особо отметила, что «долги компартий — должны быть погашены»[202].
Деятельность А. Я. Гуральского распространялась не только на территорию Франции. Письмом от 23 августа 1924 года Москва предложила ему «информироваться» о ситуации в Италии, а также «взять под свое наблюдение и Бельгию и постараться побывать в ней». Реакция последовала незамедлительно: уже 9 сентября Абрам Гуральский сообщал в ИККИ: «Сегодня я имел продолжительную беседу с редактором Л’Унита, вернувшимся со съезда кооперации. Одновременно я прочитал ряд материалов по итальянским делам, положение мне рисуется крайне серьезным. У партии никакой ясной линии нет. Она ограничивается социологическим анализом, из которого вытекает, что 1) фашизм падет, 2) что оппозиция победит, 3) что установится буржуазно-реформистское правительство». Посетовав, что итальянские коммунисты «преувеличивают революционные способности реформистов, Гуральский вполне в духе коминтерновских догматов отмечал: «Партия не имеет мужества защищать лозунг рабоче-крестьянского блока и рабоче-крестьянского правительства. Она склонна поддерживать лозунг учредительного собрания, и товарищ задавал мне даже вопрос, почему это недопустимо».
В письме Д. Мануильскому, относящемуся уже ко второй половине сентября, наш герой сообщал, что «ввиду всяких газетных сведений о заострении положения в Италии» ему вместе с руководством ФКП пришлось послать туда на 6 дней в качестве эмиссара журналиста Габриэля Пери. «По возвращении Пери туда поедет на четыре недели Креме, так как он по условиям здоровья еще нуждается в месяце мягких климатических условий. Он толковый человек и сможет и информировать, и отчасти влиять», — добавлял А. Я. Гуральский. В этом же письме он уведомлял, что едет «в Брюссель по делам углекопов и партии. Потом на Север (Франции. — М. П.). Только к сере дине недели вернусь…»[203]. Вскоре последовало новое послание в Москву: «Пери приехал из Италии. Он в общем согласен с линией, которую я Вам развивал. Доклад он перешлет Вам. Христоф (т. е. Жюль Эмбер-Дро. — М. П.) поддерживает линию Грамши, которую я считаю совершенно неправильной и опасной». О своей деятельности в Бельгии А. Я. Гуральский отчитывался в письме Григорию Зиновьеву от 15 ноября 1924 года. Он информировал о взаимоотношениях компартии Бельгии и профсоюзов, о тактике по отношению к левым социалистам, не забыв поинтересоваться «мнением на сей счет руководства ИККИ»[204].
5 декабря 1924 года с полного согласия А. Гураского из компартии Франции были изгнаны отказавшиеся порвать с Л. Троцким Пьер Монатг и Альфред Росмер, получившие ярлык «правых уклонистов». Надо сказать, что последние сами умудрились настроить против себя большинство коммунистов, опубликовав в форме брошюры вместе с также членом ЦК ФКП Виктором Делягардом открытое письмо к членам партии. Письмо вызвало негодование многих как рядовых коммунистов, так и партийных функционеров, которым воспользовалось руководство. Масла в огонь добавило перехваченное письмо Б. Суварина Альфреду Росмеру, посланное им из Москвы. В роли почтальона неудачно выступил бывший лидер «рабочей оппозиции» в РКП(б) Александр Шляпников, назначенный советником в советское полпредство в Париже. Не выступая открыто в 1923–1927 годах на стороне того или иного течения в коммунистическом движении, группа А. Шляпникова активно контактировала с различными оппозиционерами, нащупывая возможных союзников как в СССР, так и за рубежом.
Письмо содержало «рецепт» укрепления позиций Л. Троцкого в РКП(б). «Спасением, таким образом, был бы крупный кризис, представляющий угрозу для революции: тогда бы вся партия обратилась к Троцкому как единственно способному разобраться в ситуации и уверенно в ней ориентироваться; Т. создан для героических периодов, а не для рутинного и прозаического времени, когда требуется работа в кулуарах»[205]. А. Я. Гуральский следующим образом 8 декабря прокомментировал этот пассаж из послания Суварина: «Борис, боящийся, что Л[ев] Давидович] умрет раньше, чем русское крестьянство будет «зрело» для бонапартистского переворота, и дающий указания, как соответственно этой задаче разлагать французскую партию, — это не слишком преувеличенная характеристика ненависти правой к Коминтерну».
А. Трен предложил исключить тройку решением политбюро, однако А. Гуральский настоял, чтобы это было сделано на партийной конференции. «…Если часть ЦК солидаризуется с ними (т. е. с оппозиционерами. — М. П.) — получится кризис, которого в действительности нет, кроме того — надо их сей разбить поглубже, чем только исключение», — аргументировал А. Гуральский свое предложение. В. Делягард, П. Монатт, А. Росмер были исключены почти единогласно при двух воздержавшихся делегатах, не имевших информации о мнении своих организаций.
В качестве анонимного «делегата от Исполкома Коминтерна» А.Я. Гуральский выступал на четвертом съезде ФКП в январе 1925 года в Клиши. Встреченный пением Интернационала, он посвятил большую часть своего выступления итогам борьбы с оппозиционерами в ФКП, связав их с успехами «большевизации»[206].
Лоренцо Ванини, посетивший съезд в Клиши, писал 27 января 1925 года в письме Г. Е. Зиновьеву: «Громадное впечатление произвела речь представителя Коминтерна. Говорил он просто, убедительно и с жаром…» В конце письма И. Степанов дал оценку деятельности А. Я. Гуральского: «В заключение два слова о представителе Коминтерна. Без преувеличения надо сказать, что он совершил и совершает колоссальную работу. Его активность громадная. Почти половина делегатов его лично знают и приходили с ним совещаться. В Политбюро и в ЦК всегда внимательно прислушиваются к его предложениям. Все им восхищаются. С другой стороны, однако, он принужден работать в тяжелых условиях. За мое пребывание он каждый вечер имел другую квартиру. В смысле документации дела его скверные. Документация у него случайная. А запросы и требования политруководства валятся к нему со всех сторон»[207].
В избранный съездом новый состав Центрального Комитета среди прочих впервые вошел и Андре Марти. Сделать это представителю ИККИ удалось не без давления. «…Надо будет втянуть в ЦК ряд новых людей, — делился своими соображениями А. Гуральский в письме, отправленном в ИККИ еще 14 декабря 1924 года. — Я — за Марти в ЦК, некоторые руководящие товарищи сомневаются в связи с его анархистскими выходками».
Свою оценку значения съезда в Клиши А. Я. Гуральский дал в третьем номере за 1925 год журнала «Коммунистический Интернационал». «Прошлогодний кризис изжит Французской компартией. Она вышла из него с большей, чем когда бы то ни было, сплоченностью, силой и влиянием на рабочие массы — в особенности в Парижской области. Кризис этот, как теперь понятно каждому, был кризисом роста»[208], — утверждал он. В новом органе ФКП «Кайе дю большевисм», сменившем в конце 1924 года «Бюллетэн коммюнист», стали появляться передовицы, подписанные инициалами О. Л.
А. Я. Гуральский стремился обеспечить координацию деятельности различных коминтерновских органов во Франции. В одном из писем он писал в Москву: «Я просил бы, когда присылают ряд тов[арищей], сообщать, для чего они приехали, они здесь неизбежно будут толкаться в противном случае без дела и отымать у всех время. Для какой работы Harry[209], для какой — молодой константинополец, в чье распоряжение и т. д. Сейчас беспорядок в этом отношении полнейший». Но как можно было добиться слаженных действий, когда даже на высших этажах коминтерновской иерархии хватало неразберихи и несогласованности. Двумя неделями позже А. Я. Гуральский писал «Михаилу» (И. Пятницкому) в ИККИ: «Дорогой товарищ, в ответ на Ваше письмо насчет приезжих товарищей: есть один товарищ, о приезде которого, кажется, и Вы не знаете, меня еще не оповестили о его приезде, он, по-видимому, от молодежи (т, е. от КИМа. — М. П.)».
