Но руководителей КПГ ожидало разочарование. Их партнеры по правительству категорично отвергли призыв к всеобщей забастовке. Увидев, что левые социал-демократы не настроены оказывать сопротивление рейхсверу, лидер КПГ Генрих Брандлер принял решение отказаться от восстания. Его поддержал Карл Радек, который лично убедил рвущихся в бой членов саксонского правительства Пауля Бетхера и Фрица Геккерта ничего не предпринимать. Против выступления был и второй по значимости представитель Москвы Г. Л. Пятаков. Революции не получилось. Ровно через месяц, осмелев, правительство запретило КПГ. И только 1 марта 1924 года запрет был снят. Следствием репрессий стало сокращение численности партии: с 267 000 членов в сентябре 1923 года до 121 000 в апреле 1924-го.
А. Я. Гуральский выразил категорическое несогласие с переменой курса. С ним солидаризовались Гуго Эберлейн, Рут Фишер. Даже когда рейхсвер подавил восстание в Гамбурге, Абрам Гуральский продолжал призывать к решительным действиям, за что и поплатился. Карл Радек «под собственную ответственность перед ЦК РКП» снял его «с немецкой работы». Переданное 1 ноября запиской решение не содержало объяснений. А. Я. Гуральскому следовало немедленно прервать свою деятельность, а остаток дня предлагалось «использовать для дачи письменного отчета о всей работе с 13 августа…». О дне отъезда в Москву К. Радек намеревался известить позже[185].
Накануне, 29 октября 1923 года, он из Берлина послал в политбюро ЦК РКП(б) и Исполком Коминтерна письмо, в котором, оправдывая изменение стратегии КП Германии и собственную позицию, обвинил партийное руководство, в частности Г. Брандлера, Г. Эберлейна и Кляйне, в революционном позерстве и неспособности заниматься практической подготовкой восстания. «Все, что рассказывал Брандлер о состоянии вооружения, есть сущий вздор. Если бы мы знали, что в партии ничего не подготовлено для восстания, то мы бы в сто раз больше говорили о подготовке, чем о сроке. Мы все срок понимали как средство форсирования подготовки. Но со сведениями о наших решениях приехал самый легкомысленный член ЦК Эберлейн и заявил на берлинской партийной] конференции, что партия перейдет в наступление в ближайшие дни, что входит в саксонское правительство для того, чтобы арестовать ген[ерала] Мюллера, что если центральное правительство ответит на это походом на Саксонию, то мы немедленно отвечаем восстанием. В том же духе работал Кляйне, державший в своих руках аппарат влияния на хундертшафте» (т. е. на пролетарские сотни. — М. П.). Серьезной же подготовки не было и не могло быть. Не потому, что время не позволяло, а потому, что и названные выше оба тов[арища] и левая не понимают значения технической подготовки.
Они ведут политику «на авось» и приукрашивают ее утверждением, что оружие нельзя купить, что оно добывается в бою»[186], — утверждал кремлевский эмиссар.
Основания для такого обвинения были. Член Реввоенсовета СССР и начальник снабжения РККА Иосиф Уншлихт, посетивший с инспекционными целями Германию, писал в своем отчете 29 сентября 1923 года: «Реввоенсовет (т. е. ревком. — М. П.) пока существует на бумаге. Нет ни политич[еского], ни военного руководителя. Ни Брандлер, ни Вальтер (Ульбрихт? — М. П.) не работают, Гуральский — лишь отрывочно»[187].
Все, что мог сделать в ответ на решение Карла Радека А.Я. Гуральский, — это выразить свое недоумение «серьезностью наказания», усугубленного нежеланием его хоть как-то объяснить.
Свою позицию А. Я. Гуральский излагал на прошедшем 7—10 апреля 1924 года во Франкфурте съезде КПГ, где его уже не избрали в состав Центрального Комитета, а также на V конгрессе Коминтерна, проходившем в июне — июле того же года. Выступая под псевдонимом Кляйне в прениях по докладу Г. Зиновьева, он обрушился на К. Радека и Г. Брандлера. «Тов. Брандлер высказал следующее положение, а тов. Радек развил его: мы были слабы, партия была безоружна, нам грозило страшное поражение. Поэтому мы предложили отступление по последнему слову австрийской стратегии. Все это неверно. В октябре 1923 года положение было не таким, как его описывает сейчас тов. Брандлер… Отступление было ошибкой»[188], — заявил А.Я. Гуральский.
В сущности, это было сведение счетов с уже обреченными. С одобрения конгресса Карла Радека вывели из состава ИККИ, а еще раньше Г. Брандлер был отстранен от руководства партией.
Пятый конгресс как бы подвел черту под деятельностью А. Гуральского в Германии. Еще в феврале 1924 года Председатель ИККИ Г. Зиновьев, озабоченный разногласиями в руководстве компартии Франции по «русскому вопросу», спешно командировал его в Париж. Присутствовавший на Лионском съезде ФКП Генеральный секретарь Профинтерна Александр Лозовский (наст, имя и фам. Соломон Дридзо) сообщил, что возникшая в РКП(б) оппозиция во главе с Л. Троцким встретила сочувствие у таких лидеров ФКП, как Пьер Монатт, Альфред Росмер, Борис Суварин. Самым активным был Борис Суварин, не только входивший в политбюро Руководящего комитета, но и являвшийся к тому же представителем ФКП при ИККИ, а также членом его Президиума и Секретариата.
Публично Б. Суварин провозглашал «активный нейтралитет», публикуя в руководимом им «Бюллетэн коммюнист» документы как сторонников большинства в РКП(б), так и оппозиции. Однако в Москве не сомневались, кому принадлежат его симпатии. «Суварин, по словам тов. Лозовского, продолжает вести злостную линию и превращает свой журнал «Бюллетень» во фракционный орган. Я прошу Вас устно сказать от моего имени Суварину, что, если это немедленно не прекратится, я вынужден буду просить его сделать публичное заявление в «Бюллетене» о том, что я перестаю быть сотрудником этого органа. Думаю, что к этому моему заявлению присоединится и ряд товарищей. Вообще Вам следует дать ему понять, что с этим вопросом ему шутить не приходится. Все это делайте пока неофициально»[189], — напутствовал своего эмиссара Г. Е. Зиновьев.
А.Я. Гуральский, выступив на Национальном совете ФКП, попытался доказать наличие связей между оппозиционерами в СССР и правым крылом в КПГ, что вызвало резкую ответную реакцию Б. Суварина. Он обвинил Гуральского в попытке перенести кризис в КПГ на французскую почву и в желании «внести разъединение в ряды партии»[190]. Однако последовавшее затем выступление другого эмиссара Коминтерна — Д. З. Мануильского заставило Б. Суварина перейги к обороне.
В своем письме в ИККИ от 9 марта 1924 года А. Я. Гуральский, уже покинув Париж, писал: «По-моему, пытаться еще спасать Бориса (Суварина. — М. П.) или держать его — большая ошибка. Он сам с собой покончил, он изолировал себя, он все время направо и налево разбрасывает замечания о России, граничащие с открытой контрреволюцией. За ним никто и ничто. Росмера надо спасти, но не задерживать его в ЦК, ибо он больше всех после Бориса портит отношения партии с конфедерацией труда…
Конкретные предложения я делаю следующие:
Сувариным пожертвовать и бюллетень у него отобрать с политической, а не технической мотивировкой;
Росмера спасти, но изолировать и политически бить;
Левую (расширенную с молодежью включительно) поддерживать и передать ей руководство партией. Генеральным секретарем будет Креме (еще, очевидно, до съезда). Трен, Креме, Сюзан Жиро, Мидоль (в тексте — Мизоль. — М. П.), Семар (в тексте — Сеймар. — М. П.) — это лучшая группа в партии и по линии, и по способностям организовать революционную партию.
Кашена, Рено (в тексте — Рену) Жана и Вальяна связать с левой в работе и использовать серьезней и основательней, чем сейчас»[191].
