В начале осени 1930 г. в Париже сотрудники НКВД СССР завербовали Николая Скоблина, и в отделе работы с иностранцами ОГПУ появились расписки генерала и его жены о согласии сотрудничать за ежемесячную оплату в двести долларов. Николай Скоблин руководитель внутренней линии РОВС — контрразведки эмигрантской организации.
Вернемся к разговору Кривицкого и Шпигельглаза:
«— Вы действительно всерьез полагаетесь на информацию из Германии? — заметил я.
— Мы получаем информацию через кружок Гучкова, — ответил Шпигельглаз, — туда внедрен наш человек.
Когда Шпигельглаз сказал мне, что сведения против Тухачевского получены от агентов ОГПУ в гестапо и попали в руки Ежова и Сталина через кружок Гучкова, я едва удержался, чтобы не ахнуть… Кружок Гучкова представлял собой активную группу белых, имеющую тесные связи, с одной стороны, в Германии, а с другой стороны, самые тесные контакты… в Париже с РОВС, возглавляемой генералом Миллером.
По данным Шпигельглаза, связь ОГПУ с кружком Гучкова была по-прежнему такой же тесной… У ОГПУ был человек в самом центре кружка. Было очевидно, что клика Миллер — Гучков, состоящая из белых, имела в своих руках оригиналы главного «доказательства» измены Тухачевского».
По сути, Шпигельглаз говорит о том, что информация в Москву пошла с момента вербовки Скоблина. Сам же Кривицкий считал, что эти доказательства сфабрикованы его собственными агентами. По его словам, за полгода до разговора с Шпигельглазом.
Как известно, существуют три версии, объясняющие арест группы Тухачевского. Часть исследователей предполагают, что был реальный заговор, другие считают, что дело маршала сфабриковано. В работе «Сталин и НКВД» я уже пытался доказать, что версия о заговоре военных, скорее всего, создана группой офицеров НКВД [74, с. 156–157].
Дело в том, что если заговор Тухачевского сфабрикован, то это либо приказ Сталина, либо провокация НКВД.
Считаю, что Сталин в июне 1937 года искренне верил в то, что Тухачевский предатель. Во-первых, я думаю так, потому что до самого конца 1936 года он поддерживал маршала, сделал первым заместителем Ворошилова. Много говорится о ненависти и зависти Сталина к Тухачевскому, но до начала 1937 года она не очень мешала карьере этого человека. Скорее Сталин спас Тухачевского от чекистов в 1930-м. А то, что он не очень любил этого человека, то кого Сталин любил и кому верил?
Во-вторых, процесс над группой Тухачевского, Якира, Уборевича отличается от других московских процессов, от процесса над Зиновьевым и Каменевым в 1936-м, Пятаковым и Радеком в 1937 г. и бухаринского процесса 1938 года. Все остальные московские процессы были пропагандистскими акциями, рассчитанными как на внутреннюю, так и на внешнюю аудиторию. Заключенные месяцами находились под следствием, их показания часто долго репетировались. Военных арестовали и почти сразу расстреляли. Причем судили закрытым судом. Иными словами — это была не пропагандистская, а политическая акция.
В-третьих, после ареста в апреле 1936 года группы Ягоды Тухачевский неизбежно попадал под подозрение. Ведь следить за лояльностью руководства РККА должны были чекисты. Но если и Ягода, и Гай, и Молчанов, и другие оказались «правыми заговорщиками», то разве они могли разоблачить заговор военных? Так или примерно так должен был думать Сталин, ведь в его системе координат и Тухачевский, и Ягода — «правые». Именно поэтому в январе 1937 г. Тухачевского отправляют в длительный отпуск.
Если Сталин весной 1937 года поверил в реальность заговора военных, то откуда он получил доказательства? Считаю, что прав Судоплатов, который сомневается и в «немецком следе» этой провокации, и в активной роли Бенеша. Скорее всего, источником провокации были чекисты, а вот кто именно? Высокие назначения получили те чекисты, которые непосредственно вели дело. Начальник особого отдела Леплевский стал наркомом внутренних дел УССР. Для него это назначение было особенно важное и приятное еще и потому, что позволяло отомстить бывшему наркому республики комиссару 1-го ранга Балицкому, который несколько лет назад «выдавил» его из Украины. Но это награда за быстрый ход следствия над уже арестованными «врагами». А почему Сталин разрешил арестовать военных? Кто дал ему информацию о том, что Тухачевский «ведет двойную игру». Разоблачение «заговора военных» стало толчком к политическому взлету и Ежова, и Фриновского. Очевидно, что Сталин доверяет им, но решатся ли они в апреле 1937 года на обман Хозяина? Потом — пойдут, и не раз, а сейчас, «в начале большого пути» (который привел их к расстрелу в феврале 1940 года)? А вот разведчики из ИНО еще не потеряли готовность к самостоятельным политическим шагам.
И здесь надо учитывать важную деталь — Слуцкий, скорее всего, реально сомневается в том, что Тухачевский не причастен к заговору военных.
Во-первых, он, скорее всего, знает о сообщении Скоблина в начале 1936 года, но не должен знать о том, что Тухачевский действовал по поручению Сталина (это информация не его уровня).
Во-вторых, еще в 1930 году чекисты получили компромат на Тухачевского. В рамках арестов но делу «Весна» был арестован давний друг Тухачевского Н. Какурин. Спустя неделю после ареста он дал показания на самого Тухачевского: «В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая… В Ленинграде собирались у Тухачевского, лидером всех этих собраний являлся Тухачевский… В момент XVI съезда и после было уточнено решение «сидеть и выжидать», организуясь в кадрах в течение времени наивысшего напряжения борьбы между правыми и ЦК. Но тогда же Тухачевский выдвинул вопрос о политической акции, как цели развязывания правого уклона и перехода на новую высшую ступень, каковая мыслилась как военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон. В ходе «домашних бесед» М. Тухачевский объяснял, в какой примерно ситуации может открыться путь к установлению военной диктатуры… Михаил Николаевич говорил, что можно рассчитывать на дальнейшее обострение внутрипартийной борьбы». Он пояснял наиболее вероятные варианты развития политического процесса, из которых может «вырастать» необходимость установления военной диктатуры. «Я не исключаю возможности, — говорил М. Тухачевский, — в качестве одной из перспектив, что в пылу и ожесточении этой борьбы страсти и политические и личные разгораются настолько, что будут забыты и перейдены все рамки и границы… Возможна и такая перспектива, что рука фанатика для развязывания правого уклона не остановится и перед покушением на жизнь самого тов. Сталина» [34, с. 396].
Эта информация через две недели, 10 сентября, была доложена Сталину Менжинским, который советовал немедленно арестовать Тухачевского. Однако вождь не дал разрешения на это. Только спустя полтора месяца (!), в конце октября, он решил провести очную ставку Какурина и Тухачевского. И хотя на ней Какурин (и еще Троицкий) подтвердил свои показания, Тухачевского признали невиновным. Можно предположить, что в спасении Тухачевского свою роль сыграло заступничество других командиров: «…обратились к тт. Дубовому, Якиру и Гамарнику: правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали: нет, это, должно быть, какое-то недоразумение» [71, с. 403]. Думается все же, что позиция Сталина была решающей. Ведь если бы он дал согласие на арест Тухачевского еще в сентябре, то стали бы другие за него заступаться так же решительно? Сталин в 1930 г. Тухачевскому поверил, а чекисты поверили? Или просто приняли к сведению, что Хозяин, по мало объяснимой для них причине, не дал согласия на арест правого заговорщика?
В-третьих, информация о сомнительности поведения Тухачевского Слуцкий получает не первый раз. Подчеркнем — не ОГПУ, а именно он. Заместителем Слуцкого был Борис Берман. В январе 1931 года по линии ИНО ОГПУ сотрудником полпредства СССР в Германии были получены сведения о переговорах рейхсканцлера фон Папена с западными державами о создании антисоветского лагеря. За работу в Берлине Берман был награжден именным оружием.
