– Они сами найдут для себя применение. Взгляни.

По равнине под низкими и тяжелыми облаками струился белый туман. Туры. Моргон с недоверием смотрел на огромные стада, затем уткнулся лбом в прохладный камень.

– Когда они пришли сюда?

– Нынче ночью.

– Где войска Астрина?

– Половина угодила в западню между Тором и Умбером, но передовые отряды пробились, расчистив дорогу для туров, стражей Моргол и рудокопов Данана. Все они идут следом за турами. – Он прочел мысли Моргона, и рука его, лежащая на плече Звездоносца, напряглась. – Я привел их сюда не для битвы.

– Тогда для чего?

– Они тебе пригодятся. Мы с тобой должны быстро покончить с этой войной. Это то, для чего ты родился.

– Но как?

Высший хранил молчание. За его спокойным, погруженным внутрь себя взглядом Моргон угадал неправдоподобную усталость и терпение, то же, что и прежде: то, с которым арфист ждал, когда Моргон его поймет. Наконец Высший очень мягко произнес:

– Князь Хеда и его земледельцы собрались на южной границе, примкнув к силам Мэтома. Если тебе потребуется оберегать их жизни, ты найдешь как.

Моргон развернулся, пересек палату и высунулся в южное окно, как будто мог увидеть среди безлистых дубов угрюмый строй земледельцев с граблями, мотыгами и косами. Сердце его всколыхнулось от внезапной боли, и слезы страха выступили на глазах.

– Он покинул Хед. Элиард обратил земледельцев в воинов и покинул Хед. Что это? Конец света?

– Он пришел биться за тебя. И за свой родной остров.

– Нет. – Моргон снова обернулся и стиснул кулаки. – Он явился, потому что ты этого пожелал. Именно поэтому пришла Моргол. И Хар. Ты увлек их так же, как и меня, – прикосновением ветра к сердцу, тайной. Что это? Что есть такого, о чем ты мне здесь не говоришь?

– Я открыл тебе свое имя.

Моргон молчал. Пошел снег – несильный, лишь редкие крупные хлопья носились по ветру. Они падали Моргону на ладони и жгли, медленно исчезая. Внезапно он содрогнулся и обнаружил, что у него исчезло желание задавать вопросы. Рэдерле отвернулась от них обоих. Она выглядела страшно одинокой в середине небольшой палаты. Моргон подошел к ней; голова девушки поднялась, но лицо повернулось к Высшему.

И Высший приблизился к ней, словно она его увлекала таинственной силой – увлекала так же, как и Моргона. Высший убрал с ее лица прядь волос.

– Рэдерле, тебе пора нас покинуть.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет. – Голос ее был очень спокойным. – Я наполовину из Властелинов Земли. Будет хотя бы кто-то один сродни тебе, на твоей стороне после всех этих столетий. Я ни тебя, ни его не оставлю.

– Здесь ты на виду, это небезопасно.

– Я решила прийти. И быть с теми, кого люблю.

Он молчал, ибо в этот миг был просто арфистом – не знающим возраста, подавленным, одиноким.

– Тебя, – сказал он мягко, – я здесь не ожидал. Такую прекрасную, такую могучую, такую любящую. Ты подобна нашим детям, которые вошли в силу перед самой войной.

Он взял ее руку и поцеловал, затем повернул ее ладонь к себе и посмотрел на белый многоугольник.

– Вот двенадцать ветров, – сказал он Моргону. – Ветров связанных и обузданных. Оружие более верное и грозное, чем любой клинок или волшебные чары Обитаемого Мира. Если дать им полную свободу, они разрушат все. Они также – мои глаза и уши, ибо все и вся облекают, слышат всякое движение и слово, проникают повсюду... Самоцвет, который попал тогда к Рэдерле, был огранен и отшлифован ветрами. Однажды я занялся этим, когда играл с ним. Задолго до того, как использовал их для войны. Воспоминания об этом запечатлены в этом камне.

– Для чего ты мне об этом говоришь? – Голос Моргона взлетел и разметался по палате. – Я не могу управлять ветрами!

– Пока что нет. И все-таки не беспокойся. Послушай... В этой палате ты можешь услышать голоса всех ветров Обитаемого Мира. Прислушайся к моему разуму.

Моргон распахнул свое сознание и открыл его безмолвию Высшего. Смутные и невнятные ропоты вне стен преломлялись в мозгу Высшего в чистые и прекрасные тона звездной арфы. Ее плеск наполнил сердце Моргона легкими и ласковыми летними ветрами – и теми грозными и неистовыми, которые он особенно любил; медленное густое колыханье совпадало с пульсированием его крови. Ему внезапно захотелось удержать при себе этот волшебный миг с дивным арфистом и его музыкой прежде, чем белое зимнее небо не разорвет еще раз ослепительная вспышка.

Арфист умолк. Моргон молчал, он не хотел, чтобы Высший хотя бы пошевелился. Но рука, обнимающая плечи Моргона, сдвинулась, Высший бережно обнял Звездоносца и заглянул ему в лицо.

– А теперь, – сказал он, – нам предстоит бой. Я хочу, чтобы ты нашел Хьюриу Имриса. На этот раз я предостерегу тебя: едва ты коснешься его сознания, придет в действие капкан, поставленный на тебя. Властелины Земли узнают, где ты, и поймут, что Высший рядом с тобой. Ты вновь разожжешь войну на Равнине Ветров. У них сейчас очень мало собственной мощи – я сковал ее и держу, – но в их распоряжении мощь Гистеслухлома, и они могут прибегнуть к его волшебству для того, чтобы достать тебя. Я разорву любые козни, которые он выстроит.

Моргон повернул голову и взглянул на Рэдерле. Глаза ее поведали ему о том, что он уже знал: что бы он ни сказал, что бы ни сделал, ничто не заставит ее его покинуть. В знак безмолвного согласия он склонил голову – в знак согласия с ней и с Высшим. Затем позволил своим мыслям устремиться за пределы безмолвия к сырой земле вокруг башни, коснулся случайной былинки и объял ее от корня до верхушки своим сознанием. Поскольку она была укоренена в том, что составляло землезакон Хьюриу, то и связала его с королем Имриса.

Он уловил непрерывную ноющую боль, вихрь бессильного гнева и отчаяния и услышал отдаленный гул волнующегося моря. Он знал теперь каждую скалу и каждый каменный обломок на побережье – и легко определил этот участок Меремонтского берега. Пахнуло сырым деревом и золой; король лежал в полусожженной рыбачьей хибарке среди песков, не более чем в версте-другой от равнины.

Хьюриу попытался было поднять голову, заговорить, но тут море накатило на него, заливая все его мысли. И показалось, что он всматривается вдоль длинного темного прохода, в конце которого – недобрые, золотисто поблескивающие глаза Гистеслухлома.

Он ощутил, как вздрогнул, узнавая его, недобрый, скованный ум. Затем чужая мысль ринулась на него, точно змея, и глаза чародея вперились в него, пытаясь отыскать свою жертву. Мысленная хватка внезапно разорвалась, и Моргон отпрянул, чтобы больше не возвращаться. Высший вцепился в его плечо, удерживая на месте. Моргон порывался заговорить, но взгляд сокола его остановил.

Он ждал, и удары сердца сотрясали все его тело. Рэдерле, пребывавшая в ожидании, опять показалась далекой, словно их разделяли полмира. Моргон отчаянно захотел подать голос, нарушить молчание, которое удерживало в неподвижности всех троих, превращая в подобие каменных изваяний, но продолжал стоять, зачарованный и не властный над собой, крупица разума и воли Высшего. Что-то прочертило воздух – раз, другой. Смуглая, утонченно-прекрасная Властительница Земли, которую Моргон знал как Эриэл, стояла перед ним, а подле нее – Гистеслухлом.

Изумление и страх наполнили глаза женщины, едва она узнала арфиста. Чародей, очутившись лицом к лицу с Высшим, которого так долго искал, едва не разрушил его мысленный захват. Слабая улыбка тронула соколиные очи, ледяные, как сердце пустошей севера.

– Даже смерть – загадка, Мастер Ом, – произнес Высший.

Глаза волшебника потемнели от ярости. Что-то отбросило Моргона в дальний угол палаты, он ударился о темную стену; и тут же стена раздалась, и Моргон упал в светящийся, иссиня-черный туман наваждения.

Он услышал крик Рэдерле, и почти сразу же перед его глазами мелькнула ворона. Он простер к ней руки, но она выпорхнула прямо из его пальцев. Разум его угодил в мысленную ловушку, и в следующий миг связь разрушилась. Мощь, которой он не ощутил, полыхнула и оказалась поглощена. Вновь возникло лицо Гистеслухлома, размытое в неестественном, невиданном прежде Моргоном свете. Он почувствовал слабое движение сбоку и вскричал, так и не поняв, что же у него отобрали, затем обернулся и увидел у себя за спиной звездный меч – и Гистеслухлома, бесконечно долго поднимающего его; три звезды вбирали свет и тени, пока не взорвались огнем и тьмой над головой Моргона. Он оказался обездвижен: звезды завладели его глазами, его помыслами. Он наблюдал, как они достигли вершины подъема и задержались, а затем, словно три горящие стрелы, понеслись вниз, прямо на него. Тут он снова увидел арфиста, стоящего под ними так же спокойно, как в королевском зале Ануйна минувшей весной.