Подчиняясь неясному порыву, я начал неистово метаться от одного края машины к другому, выпуская полный магазин в направлении стрелявших в меня людей. Расстреляв боезапас, я бросал одно оружие, хватал другое, с полным боекомплектом, и, перекатившись к другому краю, вновь открывал огонь. Теперь я видел противника, видел, как передвигается каждая боевая группа, обеспечивая продвижение всей группы в целом. Теперь я стрелял в тех, кто, приостановившись, должен был прикрыть движение основной группы и выцеливал меня, и тех, кто еще остался в живых из других групп. Теперь я начал видеть, что попадаю, что эти человеческие фигурки хватаются за места ранений, выпускают из рук оружие или просто ничком валятся на землю.

Но самое главное, они перестают в меня стрелять. Мои движения стали напоминать повторяющийся орнамент или одни и те же па неистового танца со смертью. Страх смерти заставлял двигаться в неимоверном темпе. Время потеряло свои границы, а сознание отстраненно и четко фиксировало происходящее. Основная группа изменила направление своего движения и стала постепенно уходить от меня вправо. Магазины, словно шелуха пустых семечек, разлетались в стороны, полные занимали их место, чтобы через пару секунд пустой коробкой быть выброшенными на землю. Я выглянул из-за капота машины и увидел, что в мою сторону бегут трое мужчин.

Впереди перебежками продвигались два невысоких, крепких парня, а чуть сзади, словно медведь, переваливаясь, бежал здоровый детина. Пули зашлепали по земле, и я опрометью бросился к другой стороне машины. Не высовываясь, я прикрылся дисками пробитых колес и дал две короткие очереди. Один из невысоких парней вскинул руки и, схватившись за грудь, рухнул вниз; второй крутнулся волчком и тоже упал. Я привстал и, поймав в прицел здоровяка, нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало. Затвор жалобно клацнул и замер. Магазин был пуст, но магазинов для пистолета-пулемета больше не было. Остался только пистолет. Затворная рама щелкнула, и руки привычно обхватили ребристую рукоять. Я осторожно высунулся из-за машины. Неестественно огромный мужчина короткими перебежками приближался мне. До него было уже не более десяти-двенадцати метров, он тоже вскинул руки с оружием в мою сторону. «Удзи! – судорожно мелькнуло у меня в голове. – Только не это!!!» И мой указательный палец запрыгал на спусковом крючке. Разрывные пули шлепали в тело врага, а он еще продолжал по инерции бежать на меня, пока вдруг не остановился на миг всего в трех или четырех метрах от меня, неестественно прогнулся назад и с очередным моим выстрелом рухнул на спину.

Боковым зрением замечаю, что несколько силуэтов обходят меня слева. Поворачиваюсь и стараюсь поразить эти безликие контуры. Мозг лихорадочно фиксирует все происходящее в виде моментальных клипов. Понять, в кого я попал, а в кого нет, не удается. Все действия, как в анимации, сливаются в непрерывный поток. Впереди какая-то тень оторвалась от земли… Взметнулась рука…

«Граната!» – успел понять я, одновременно разряжая остатки магазина в невысокую фигуру с двумя кровавыми пятнами в области левого плеча.

Взрыв, удар… Такое чувство, что на меня опрокинулся автомобиль, за которым я прятался… И я провалился в бездонный темный колодец…

Я пошевелил руками и только теперь почувствовал, как неимоверно сильно болят правая кисть и пальцы правой руки.

– Да, дорогой, еле вытащили у тебя из руки пустой пистолет, – услышал я голос мужчины. – Отстрелял все до железки. Тебя, герой, даже к нам с ним привезли. Все продолжал сжимать. Еле отобрали.

– Что со мной? Почему на глазах повязка?

– Придется потерпеть, дорогой. Контузия у тебя, и пока тебе придется собрать свое мужество в кулак. Терпи. Опасного сейчас ничего нет, но надо дать организму восстановиться и помочь нам тебя лечить. Организм молодой, крепкий – восстановишься! Если все пойдет ровно и без срывов, через пару месяцев восстановится зрение. Только уговор, солдат! Ты должен помогать нам и душой, и телом. Тут твои руководители позаботились, чтобы мы тебе создали особые условия. Так что и ты постарайся помогать нам. А сейчас больше спи, слушай хорошие передачи по радио и приятную музыку. У тебя тут шикарный импортный магнитофон и целая коллекция кассет. А если захочешь, Настя тебе почитает. Что любишь читать?

– Пикуля, Пастернака, Джека Лондона…

– Ну, Пикуля и Пастернака – это через твоих руководителей, а Лондона у нас в библиотеке целый четырехтомник. Настя, посмотри, что нашему бойцу будет еще интересно. Ладно, дорогой, спешу на операцию. Встретимся завтра на перевязке…

Он ушел, оставив после себя шлейф крепкого мужского одеколона и ощущение надежды. В наступившей тишине тихо звучала лиричная французская мелодия, и в воздухе висело тяжелое ощущение ожидания, замешанное на остром запахе лекарств. Я вздохнул и, расслабившись, почувствовал, что вновь засыпаю…

Крепкие, но внимательные руки врача медленно снимают повязку. Бинты нехотя соскальзывают с головы. Остается несколько заключительных оборотов, я уже чувствую проблески света, просачивающиеся под ватные тампоны, прикрывающие глазницы.

– Ну что, солдат, прикрой глаза, а то будет больно смотреть на мир.

Я опускаю веки, хотя мне очень хочется сразу увидеть свет и все, что меня окружает. Повязка снята, я чувствую, как пальцы доктора ощупывают мое лицо, переносицу.

– Настя, создай нашему пациенту небольшой интим.

Я слышу щелчок выключателя и легкий шелест штор.

– Вот теперь давай понемногу открывать глаза. Только не торопись, пожалуйста.

Медленно поднимаю веки, и, хотя в комнате мягкий полумрак, глаза с непривычки слезятся, да и свет режет глаза. За три месяца я уже успел отвыкнуть от ярких красок и света. Понемногу все успокаивается, и я четко вижу все, что меня окружает. Врач изучающе и строго смотрит на меня, а медицинская сестра, голос которой я слышал все эти месяцы, стоит чуть в стороне. Теперь я могу рассмотреть их. Крупный, мускулистый, чуть полноватый мужчина с открытым, добрым лицом и обезоруживающей улыбкой.

– Ну вот, теперь можно еще раз познакомиться. Только теперь очно. – Улыбаясь, он протягивает мне свою крепкую ладонь.

Я с удовольствием пожимаю его руку и перевожу взгляд на медсестру. Ей на вид немногим меньше тридцати лет. Высокая, худощавая и чуть нескладная, она чем-то напоминает царевну Несмеяну из известной русской сказки, которую я еще ребенком видел в Театре юного зрителя. Даже медицинский колпак сидит на ней как подобие короны. Вот только терпение и характер у нее не сказочные, а настоящие. Она чем-то напоминает заботливую старшую сестру, ухаживающую за озорным младшим братишкой. Она чуть смущенно улыбается, подперев рукой щеку, и по-доброму смотрит на меня.

– Ну все! На первый раз хватит, – командует врач, и руки Насти начинают наматывать бинты мне на лицо и голову.

– Потерпи, солдат, каждый день будем понемногу увеличивать время и нагрузку на глаза. А недельки через две просто будешь ходить с затемненными очками, как настоящий агент. – Врач смеется и легко похлопывает меня по плечу.

Мне сейчас очень хорошо. Я остался в живых, я вижу. Я иду на поправку! Я прозрел! Мне обязательно надо выздороветь. В душе нарастает приятная волна радости и волнительного ожидания того момента, когда можно будет совсем избавиться от бинтов. Надо жить дальше, надо вернуться в строй, надо учиться, совершенствуя свое мастерство и тренируя волю. Мне много еще что надо! Но сейчас я точно знаю, что избранный путь не будет столь романтичным и гладким, каким я представлял его себе еще несколько месяцев назад. Главное, уметь жить и возвращаться в строй. «Мастер боя – это мастер жизни», – вспоминаю я изречение одного из моих наставников. Теперь я это представляю чуточку лучше. Это ничего, ведь впереди еще практически вся жизнь, цену которой я только начинаю постигать…