Формоза открылась вершинами бурых скалистых гор – как рифы в белесом море. Летчики не отрывали глаз от ведущего. «Везет же самураям!» – с досадой думал Вадим, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть внизу. Только бесстрастные темные вершины, торчавшие в белизне сплошных облаков, проплывали под его самолетом. Облака безнадежно закрывали остров. Как теперь решит командир? Бомбить вслепую сквозь облака? Пробиваться вниз? Возвращаться обратно?.. И вдруг, когда, по расчетам штурманов, бомбардировщики подходили к цели, пелена облаков разорвалась, в просвете показалась земля, впереди город с прямоугольниками кварталов, с темно-красными крышами, а вдалеке уже отчетливо видимое поле аэродрома...

Ведущий самолет качнул крыльями и начал снижаться. Маневр командира повторили и остальные. Прошли над центром города: справа ажурный железнодорожный мост, по рельсам сороконожкой ползет товарный состав.

Конечно, с земли тоже увидели вырвавшиеся из облаков самолеты. Но их не встретили почему-то ни единым выстрелом. И ни одного японского истребителя в воздухе! Налет был до того неожиданным, а самонадеянность японцев так велика, что они даже не подумали использовать противовоздушную защиту аэродрома...

Бомбардировщики уже вышли на цель, из-под фюзеляжа полетели короткие, тупо заточенные карандашики бомб. Уменьшаясь в размерах, они достигли земли и бесшумно, как в немом кино, взметнулись взрывами. Истребители барражировали над аэродромом, который уже застилали расплывающиеся клубы черного дыма. Самолеты, только что стоявшие стройными рядами на поле, теперь вздыбились и ярко горели, рассыпаясь на части. Пылали ангары, рвались цистерны с горючим, метались люди... Ближе к жилым постройкам, рядом с пакгаузами, выстроившимися вдоль железнодорожных путей, видны были кубики деревянных ящиков – еще не распакованные, не собранные самолеты, к которым тоже подползал огонь.

Бомбардировщики, сбросив последние бомбы, легли на обратный курс. На ближайшем аэродроме сделали посадку, заправились горючим и полетели на свою базу.

В этот день Вадиму, так же как и другим истребителям, не пришлось сделать ни одного выстрела в воздухе, но успех был громадный. Японцы не сообщили о своих потерях, однако через несколько дней в английских газетах можно было прочесть: китайская авиация совершила налет на аэродром близ Тайхоку на острове Формоза. Предполагают, что в армии Чан Кай-ши появилась морская авиация. Налетом уничтожено более сорока самолетов, два склада с авиационными частями, цистерны с большим запасом горючего. Погибло около двадцати летчиков и столько же ранено.

Сообщалось также, что на международной бирже резко упал курс японских ценных бумаг. Это тоже связывали с налетом китайской авиации на Формозу.

А ван ю-шины сидели в тот вечер и праздновали День Красной Армии. С полета на Формозу они вернулись без единой потери.

В штабе китайских войск тоже ликовали по поводу успеха – еще бы, впервые японцам нанесли такой удар. Через несколько дней супруга генералиссимуса, мадам Чан Кай-ши, которую прозвали «далай-дама», устроила пышный прием в честь добровольцев. Она охотно заменяла генералиссимуса, была оживлена, и юркая ее фигурка мелькала среди гостей. Мадам властно отдавала распоряжения, расточала похвалы. Военный министр Хо Ин-цин тенью ходил за супругой генералиссимуса, улыбался и одобрительно кивал при каждом ее слове. Мадам наслаждалась выбранной себе ролью, купалась в чужой славе.

Все выглядело роскошно во дворце губернатора провинции. На дверях зала колыхались бамбуковые гардины, прозрачные, будто сделанные из легкой ткани. Они, как водяные струи, переливались при дневном свете. У окна плоский, как ширма, аквариум, с причудливыми китайскими рыбками. На стенах картины, и среди них одна с изображением сосны и журавля: символ долголетия и счастья. Ну и, конечно, сама мадам Чан Кай-ши в элегантном европейском костюме.

По случаю торжества добровольцы сменили комбинезоны на черные костюмы, все при галстуках, в белых воротничках.

Сначала мадам наградила всех памятными значками: распростертые эмалевые крылья с золотистыми звездочками – по числу сбитых самолетов. Затем начался а-ля фуршет, слуги разносили на глянцево-черных подносах рюмочки маотая, сандвичи с диковинной, пропитанной уксусом рыбой, и летчики, стоя, с тарелками в руках, отведывали незнакомые яства.

Все было чинно, благопристойно, как в Кантоне за торжественным ужином, только на более высоком уровне. Мадам пожимала руки, липкими глазками вонзалась в лица советских добровольцев и говорила, говорила без умолку.

Вадим немного говорил по-английски. Они стояли втроем: он, Тимофей Крюкин и Антон Якубенко. Крюкин все больше хмурился.

– Ты что?

– Да, ну их... – неопределенно ответил Тимофей.

К ним подошла мадам Чан Кай-ши, сзади нее военный министр. Вадим отвечал на ломаном, непослушном ему английском языке. Она смотрела на них покровительственно. Взяла Тимофея за руку, погладила. Когда отошла, распространяя аромат терпких духов. Крюкин поморщился и негромко сказал:

– Ну и липкая ж баба, как...

С его языка едва не сорвалось нецензурное слово. Взглянул на Андрея – заместителя командира по политчасти, в глазах его смешливые искорки. Все же он предостерегающе сказал:

– Ты чего, Тимофей, мы ж на приеме...

– А, ну ее к бису... Императрица!

Он взял с подноса рюмку маотая и опрокинул. Рюмка как наперсток в огромной руке кузнеца. Недоуменно повертел рюмку – пил или не пил и, ухмыльнувшись, поставил на лакированный поднос.

После приема снова начались боевые дни.

Летали, дрались, побеждали, хоронили товарищей.

Начинался период тропических дождей. С утра до вечера небо было затянуто тяжелыми облаками. Весь день над аэродромом стоял сырой полумрак и дождь прямыми, толстыми, как бамбук, струями падал на землю. Техники, летчики в непромокаемых плащах уныло бродили по коридорам аэродромного здания, тоскливо поглядывали из окон на хмурое небо. Их настроение можно было измерять барометром, висевшим на стене у дежурного по штабу.

Метеослужба, находившаяся в распоряжении гоминдановской армии, работала плохо. Часто летчики не имели никакого представления о том, какая погода за триста – четыреста километров от аэродрома. Возможно, только здесь, под Ханькоу, прохудилось небо, а там, дальше, можно летать, выполнять боевые задания?.. Может быть, может быть...

Дежурный по штабу то и дело вызывал синоптиков, синоптики запрашивали метеоцентр, и оттуда неизменно отвечали: карта погоды уточняется, точных данных пока нет.

Тимофей Крюкин, казалось, тяжелее других переносил затянувшееся безделье. В тесном дождевике, обтянувшем его могучую фигуру, он беспокойно вышагивал из угла в угол... Руки чуть не по локоть торчали из рукавов – во всем Ханькоу не могли подобрать для него дождевик, всё привозили какие-то недомерки. Приятели подшучивали, а Тимофей злился, всё его раздражало – и бесконечные ливни, и этот макинтош-недомерок. Не вытерпев, мокрый и злой, зашел к дежурному, сел на табурет, достал сигареты.

Начал издалека:

– Слухай, казак, говорят, что китайцы в засуху колотят своих богов за то, что не посылают дождя. Верно это?

– Верно, я тоже слышал... Вытаскивают из кумирни и лупят чем попало.

– А что, если б и нам взять какого да поколотить. Хоть бы на ком отыграться... Может, их главного синоптика. Как думаешь?

Дежурный засмеялся:

– Это нам не положено... Вот получим новую материальную часть, тогда летай вволю – хоть в дождь, хоть в туман...

– Знаешь, что я тебе на это скажу, Игнат? Одна дивчина все свадьбу откладывала, да так вековушкой и осталась...

– Что же нам делать?

– А вот что... Бить нам некого, поэтому самим надо погоду разведать. Есть у меня такая думка, казак...

Дня через два, когда немного развёдрилось, Тимофей поднялся над аэродромом и пошел на восток. Прижатый тяжелыми облаками, летел до самого Цзюцзяня. В пелене моросящего дождя едва виднелась земля. И вдруг – бывает же такая удача! – облака неожиданно рассеялись, и над головой засияло солнце. Дальше небо было совершенно чистое – над Янцзы, разлившейся, как море, была отличная видимость. Летчик развернул машину, в самом радужном настроении вернулся на аэродром и доложил командиру группы. Решили немедля действовать.