Харламова и Филиппова он отправил на разведку к железной дороге. Пошел с ними и Костя Смелов, бравый, никогда не унывающий паренек. А сам Лобанов, вместе с врачом (он же комиссар группы) Бронзовым и подрывниками Завгородним и Гибовым отправился изучать окружающую местность на случай вынужденного отхода.
Они вернулись, когда было уже около девяти часов. Партизаны крепко спали на золоте осенних листьев. Глухая тишина нарушалась лишь птичьим гомоном и доносившимся время от времени грохотом проходящих поездов. Несмотря на усталость, Лобанов и Бронзов, не откладывая, занялись распределением людей для выхода ночью на разные участки дороги, но не успели довести дело до конца, как им доложили, что Костя Смелов возвращается с дороги один. Встревоженные, бросились ему навстречу Лобанов и Бронзов. Поднялись не успевшие еще заснуть Завгородний и Гибов. Костя сообразил, что его неожиданное появление обеспокоило товарищей и еще издали заулыбался, успокаивающе помахал рукой.
— Что случилось? — с ходу спросил Лобанов, оглядывая его с ног до головы. — Где остальные?
— На железке. Бухгалтерией занимаются… За двадцать пять минут прошло два эшелона с танками, самоходками и грузовиками. В одном сорок шесть вагонов, в другом — тридцать девять…
— Почему один? — перебил его Лобанов.
— Да потому, братцы, что на железке нет ни немцев, ни полиции, ни дьявола… Хоть садись на рельсы и забивай в «козла»! Мост не виден, но Филиппов лазил на дерево, смотрел. Говорит — до него километра четыре, не более. Вот у меня в связи с этим мыслишка одна созрела…
Бронзов, до сих пор молча разглядывавший Костю, вдруг захохотал.
— Ты, Костя, похож на опереточного тамбур-мажора!
И в самом деле, выглядел Смелов карикатурно. Его приземистая фигура была облачена в длинный, свисающий ниже колен ярко-зеленый френч с отложным малиновым воротником и канареечными, шириной в ладонь застежками поперек груди. Румяное лицо Кости с ямочками на щеках и едва проступающим серебристо-белесым пушком расплылось в улыбке.
— Зачем же ты в этом цирковом балахоне пошел в разведку? — смеясь, спросил Лобанов.
— А что? С расчетом! Любой фриц, заметив меня, с перепугу в струнку вытянется!
— Вот именно «вытянется». Только кто? Даст очередь — и сам вытянешься.
— Не будем пророчить веселую жизнь… И вообще говоря, причем тут мое элегантное облачение? У меня, можно сказать, гениальная мыслишка есть, а вы не даете высказаться…
— Валяй, валяй! Выкладывай… — со смешком ответил Саша Гибов, надеясь, что и на этот раз Костя — любитель помечтать вслух — скажет что-нибудь забавное.
— Не «валяй, валяй», а говорю всерьез, — оборвал его Костя. — Думается мне, братцы, что надо всем нам вот сейчас же рвануть к железке и там — гира на мост!
Гибов рассмеялся:
— Ну и дает!
Выжидающе глядя на Костю, улыбались и другие обступившие его партизаны.
— Погодите смеяться… — обиделся Костя. — Ведь я был у самой дороги, нет там ни души, поэтому и думаю, что вполне возможно в открытую, прямо вдоль полотна, махнуть к мосту…
— Ну и что с того, что на полотне никого нет? Зато на мосту есть охрана. Попробуй, сунься! — отозвался Завгородний.
— Днем-то полицаи караулят! Много они смыслят! Прикинемся полицейскими, они и подпустят к себе, а дальше дело техники… Будет порядок! Только не пасовать…
— А что? Идея мощная! — поддержал Володя Голуб.
— Заманчиво! — проговорил Лобанов. — Жаль только, что никто из нас не знает немецкого языка, чтобы напустить «туман» на полицейских. Будь у нас такой «немец», пожалуй, можно было бы рискнуть…
— А что если вырядить в немецкую форму Ваську Чеботару? — предложил Гибов.
— Какой же он немец! — удивился Завгородний. — Васька ни слова не знает по-немецки…
— Это не имеет значения! Важно, чтобы он походил на немца, а говорить будет по-молдавски; все равно полицаи ни черта не поймут — ни по-немецки, ни по-молдавски…
— Точно! — подхватил Костя. — А для пущей гарантии пусть почаще выкрикивает известные всем немецкие словечки, вроде «шнель», «фарштейн», «донер ветер» и тому подобное…
— Сила! — воскликнул Голуб. — Для начала пусть ввернет им «а ля дойч» и будет порядочек… Уверен!
Бронзов и Лобанов переглянулись. От них как от старших группы партизаны ждали решающего слова.
— Идея неплохая… Но вот сумеет ли Василий хорошо сыграть свою роль? — задумчиво произнес Завгородний.
— Уверен! — воскликнул Володя Голуб. — А чтобы не было сомнений, устроим репетицию, оденем Чеботару в немецкую форму и посмотрим, как он будет изображать из себя эсэсовца.
На этом и порешили. Пока Бронзов, Лобанов и Завгородний обсуждали возможные последствия такого рискованного шага, Голуб успел обо всем рассказать Чеботару и переодеть его.
Вернулись из разведки Харламов и Филиппов. Они знали, с какой «мыслишкой» ушел от них Костя Смелов. Сообщив Лобанову, что проходы в заминированной полосе подготовлены, они очень дружно поддержали идею Смелова.
— Правильно, — сказал Харламов. — Силой не сумели да и вряд ли теперь удастся, а хитростью можно… Чего-чего, а такого не то что полицейские, но и немцы от нас не ожидают. Именно поэтому они останутся в дураках.
— Молодец, Костя! Варит у него башка… — восхищенно воскликнул Филиппов.
— Ой, смотрите, смотрите, как Голуб нарядил Василия, — и Саша Гибов показал на приближавшихся Голуба и Чеботару.
Не зря товарищи прозвали Чеботару «телеграфным столбом». Долговязый и тощий, как жердь, он был на голову выше самых рослых ребят. А теперь, одетый в длинный трофейный плащ с погонами гауптмана, туго перетянутый широким ремнем, он казался еще более высоким. Вырядил его Голуб весьма искусно. У кого-то раздобыл жандармскую фуражку с задранным верхом, кокардой в виде хищно распахнувшего крылья орла и обрамленным позолоченными листьями козырьком. Нашел и немецкий пояс с надписью на пряжке «Гот мит унс». У правого бедра Чеботару свободно болтался парабеллум в огромной кобуре. Наконец, для придания Василию большей важности, Володя напялил ему на нос очки с толстыми стеклами. Очки пришлось спустить на кончик носа, так как смотреть через них Чеботару не мог — кружилась голова. Прижимая подбородок к груди, он глядел поверх оправы, что придавало ему чудаковато-строгий вид.
Некоторое беспокойство вызывал плащ, у которого обе полы были наискосок срезаны. Его владелец Володя Голуб как-то подсел к костру, чтобы обсушиться, и заснул, а когда проснулся, обнаружил, что край одной полы сгорел. Володя не огорчился, срезал обгоревший край, а для симметрии такой же кусок отрезал и от второй полы. Получился, как говорил Костя Смелов, «смокинг».
— Эка важность! Полицаи подумают, что это новая форма, введенная фюрером. Пусть проверяют, если усумнятся, — с напускной небрежностью заметил Василий, приняв величественно-надменную позу.
— Вот что, Чеботару, — серьезно сказал Лобанов, — шутки-шутками, а дело предстоит трудное и ответственное. Если не уверен, что сможешь сыграть роль до конца, то лучше скажи прямо…
Чеботару снял очки.
— Товарищ командир, Игорь Арсеньевич, положитесь на меня. Ведь я молдаванин, детство провел среди цыган. Все приходилось… даже на клубной сцене играл, как говорили, «подавал большие надежды». Неужто, думаете, не проведу каких-то лапотников-предателей? Со многими из них я встречался, когда после окружения шагал из-под Керчи, и, как видите, остался жив и невредим. А приходилось выкручиваться на все лады, прикидываться и чертом и ангелом. Словом, не беспокойтесь, не подведу.
Выслушав Чеботару, Лобанов молча пожал ему руку и обернулся к Бронзову.
— Что скажет комиссар? Рискнем?
— Рискнем!
О необычной операции вскоре узнали все подрывники и разведчики. Занялись подготовкой: снимали с шапок и фуражек красные лычки, одевали на рукава белые повязки, служившие отличительным знаком прислужников оккупантов — полицейских, договаривались о том, как вести себя, чтобы вернее обмануть врага. И тут Вася Чеботару в обычной для него шутливой форме заявил Голубу:
