В любом случае производство плутониевого заряда считалась значительно более сложной технической проблемой. Если для урана-235 было достаточно как бы в пушечном стволе выстрелить одним куском урана по другому, чтобы достичь «сверхкритической массы», то новое адское вещество реагировало так непредсказуемо быстро, что нужно было найти новые, более сложные методы. Клаус Фукс, в любом случае, еще ничего не знал об альтернативной «супербомбе».
Его встречи с «Рэймондом» обычно не придерживались классических в шпионском деле правил предосторожности. Шпион и его курьер спокойно болтали на углах улиц, в барах и в ресторанах. «Рэймонд» вырос в Америке и говорил по-английски без всякого акцента. Кроме того, Фукс быстро заметил, что советская разведка выбрала для данной миссии человека с хорошим знанием естественных наук.
Настоящее имя «Рэймонда» было Гарри Голд. Ни он, ни Фукс не знали, что за кулисами в Москве ГРУ вынуждено было передать супершпиона всемогущему КГБ. Голд был химиком, как и Фукс убежденным коммунистом, и уже много лет ведущим агентом-связником КГБ. Но в сравнении с его нынешним заданием все предыдущие сведения, добытые им — химические процессы для гражданской промышленности, были мелкими рыбешками.
В отличие от Фукса, который строго отвергал оплату своих разведывательных услуг, Голд, сын эмигрантов из России, получал иногда от своих кураторов скромные трехзначные долларовые суммы. Но он, тем не менее, был предателем по идейным соображениям. В своем признании ФБР в 1950 году Голд утверждал: «Все расходы, возникающие в моей работе, я оплачивал из собственного кармана.»
Как и многим другим коммунистам на Западе, Голду было невыносимо тяжело видеть, что США и Англия все еще не помогают Советскому Союзу открытием Второго фронта. Никогда не разговаривая об этом, шпион и курьер были единого мнения в данном вопросе.
В июле 1944 года Голд ждал перед кинотеатром в Бруклине — уже тогда неудобное и небезопасное место. Голд позднее показал в протоколе: «Д-р Фукс не прибыл на назначенную встречу, и на заранее договоренную альтернативную встречу он тоже не пришел. Я не имел представления, где он.»
Озабоченный Голд высказал своему шефу Яковлеву предположение, что выглядевший физически слабым физик в Бруклине мог стать жертвой преступников, и спросил о Фуксе у портье его роскошного дома. Но единственной справкой, которую получил Фукс, было то, что «англичанин уехал».
Яковлев воспользовался услугами информационной сети своей спецслужбы и нашел адрес сестры ФуксаКристель вблизи Бостона. Голд сел в автобус, спросил у нее о новом адресе ее брата и оставил ей сообщение для таинственным образом исчезнувшего шпиона. Узнать он смог лишь то, что Фукса перевели в какое-то место на Юго-Западе США.
Когда Пайерльс и Фукс в августе 1944 года прибыли в Лос-Аламос, лагерь ученых уже представлял собой невиданное собрание знаний и «ноу-хау» в истории науки. Вдали от всех поселений людей генерал Лесли Гровс, военный босс «Манхэттенского проекта», построил ряд кажущихся незаметными военных бараков на высокогорном плато на севере штата Нью-Мексико.
Обтянутый колючей проволокой и строго охраняемый лагерь стал менее чем за год Замком Грааля современной ядерной физики. Все, кто имел имя и звание в этой новой науке и не жил в оккупированной Европе, работали в этом захватывающем ландшафте среди диких каньонов и гигантских горных цепей ради одной цели: как можно быстрее создать готовую к использованию бомбу.
Лос-Аламос был таким секретным, что у лагеря не было даже адреса. Всю почту нужно было отсылать на почтовый ящик в Санта-Фе. Дети, родившиеся тут, тоже получали свидетельства о рождении с указанием места рождения: «почтовый ящик 1266». Собранные супермозги, многие из которых были еврейскими эмигрантами из Европы, перед своим отъездом никому не могли выдать расположение своего нового места работы. Многие рассматривали эту местность в горах Хемес как непроизвольно и странно опасную. Расположенный на высоте в 3000 м над уровнем моря лагерь относился к самым необычным в Америке: расщелины гор из песчаника, глубокие ущелья и отвесные, рассеченные скалы напоминали лунный ландшафт. Воздух над атомным лагерем был чист и прозрачен.
Евгения Пайерльс с восторгом описывала ее прибытие в Лос-Аламос. «Был вечер, Солнце быстро село, и краски были невероятны. Когда мы все выше и выше подымались по узкой дороге, появлялись все новые скалы и леса, и этот вид. Это было похоже на поездку в рай.»
Но условия жизни в покрытых волнистой жестью бараках были вовсе не райскими. Еда была лишь из армейских запасов. Печи нужно было каждое утро растапливать дровами. Единственным развлечением были вечерние визиты к коллегам и иногда — вечеринки. Тем не менее большинство физиков и техников работали как одержимые, думая о том, что их новое оружие приблизит конец войны и откроет лучшее, мирное будущее. Большинство работали по 14 часов в день и по 6 дней в неделю.
Научным руководителем в Лос-Аламосе был Роберт Дж. Оппенгеймер, родившийся в 1904 году в Нью-Йорке «вундеркинд». Еще в школе он мог читать греческих и латинских классиков без словаря и писал сонеты на французском языке. Как и многие другие его коллеги по Лос-Аламосу, он тоже учился в Гёттингене у Макса Борна. Он читал Данте на итальянском, Расина на французском, занимался санскритом и углублялся в сложнейшие вопросы физики и философии — но только с социальной и политической действительностью худощавый ученый стоял на «тропе войны». Его скрытая политическая «левизна», вынесенная из юных лет, сделала из него десятилетие спустя беспомощную жертву гнусной антикоммунистической «охоты на ведьм».
Новым сотрудником в теоретическом отделе «Оппи», как его называли друзья, был с самого начала полностью доволен. Фукс был трудолюбив и прилежен даже больше, чем обычно. Корпя над математическими проблемами, он часто покидал свой маленький кабинет лишь после полуночи. Через несколько недель Оппенгеймер пригласил молодого англичанина с немецким акцентом на еженедельные встречи всех ученых на руководящих должностях, хотя Фукс не занимал подобной должности. Клаус Фукс, который до своего попадания в Лос-Аламос был посвящен лишь в свою узкую часть самого секретного предприятия западного мира, принадлежал отныне к пятидесяти мужчинам, лучше всех знавших все об атомной бомбе.
Для своего характера замкнутый холостяк на самом деле оттаял под действием настроения прорыва, царившего в анклаве науки. На вечеринках из него вышел усердный танцор, все чаще обращался он к алкоголю, регулярно гулял по прилегавшим горам и вскоре завоевал славу лучшей няни в Лос-Аламосе. Но тем не менее многие все еще воспринимали одаренного математика из теоретического отдела как очень странного современника.
Эмилио Сегре, эмигрировавший из Италии физик-атомщик, принадлежавший к внутреннему кругу «Eggheads» — «Яйцеголовых» в Лос-Аламосе назвал тридцатитрехлетнего холостяка с постоянно спадавшими с носа очками «poverino» — «бедный малый». На обед он обычно шел один. Затем он кормил уток на маленьком пруду около лаборатории. Острое словцо о «человеке-автомате» обошло всех по кругу. Оппенгеймер однажды заметил, что Фукс, казалось, «взвалил на свои плечи всю тяжесть этого мира».
Зимой 1944/1945 года чувство беспомощности распространилось среди ведущих голов «Манхэттенского проекта». Обе альтернативы для постройки «супербомбы» столкнулись с неожиданными трудностями. Огромная фабрика в Ок-Ридже, хотя и работала уже долго, могла производить лишь ничтожно малое количество урана-235. До июня завод смог бы поставить только один кусок расщепляемого урана размером с кулак, едва достаточный для одной единственной бомбы. А для плутониевой бомбы все не было найдено технического решения.
Фукс работал сейчас над проблемой детонирования такой бомбы из нового, искусственного элемента. Ганс Бете, его научный руководитель, считал Фукса «самым ценным человеком в моем отделе». Разработанный Фуксом метод математических расчетов детонационной оболочки из обычного взрывчатого вещества используется и сегодня.
