Топильский пытался нас здесь уверить, что именно он и его «общественные деятели» решили строго-настрого на путь взяточничества не становиться, никого не «смазывать», а вести работу честно, без этих «накладных» расходов. Он говорил об этом так убедительно, что нельзя было бы ему не поверить, если бы не выступил здесь подсудимый Лаврухин, испортивший всю музыку. Лаврухин подтвердил, что «специалистов» по проталкиванию грузов и по взяткам они вызывали и выслушивали именно для того, чтобы узнать, как и им, подсудимым, приобщиться к этой системе, как, с какого конца начать им свою «плодотворную» деятельность. Лаврухин подтвердил, что на этих сборищах обсуждался вопрос, кому давать, сколько давать, как давать.
Таким образом, основным организационным вопросом, который стоял на этих совещаниях уполномоченных вместе с управделами Топильским, был вопрос об организации взяточничества. Все последующие показания ряда подсудимых и самого Топильского в течение всего предварительного следствия, за исключением последнего, «предсмертного», письма, все говорят о том, что основное внимание подсудимых было направлено раньше всего именно в эту сторону, — нужно было взять с уполномоченных 15 % организационных. Вопрос так и решился: установить 15 % организационных отчислений в пользу так называемого «Центра». Я не буду сейчас расшифровывать, что скрывалось под этим «Центром», скажу лишь, что центральной фигурой в этом «Центре» был Топильский, который организовал эти отчисления, который их получал и который ими распоряжался так, как он хотел или считал необходимым. Я готов допустить, что часть этих расходов действительно шла на оплату всяких мелких услуг всякого рода мелких технических работников, но только часть. А остальные деньги куда шли, а громадная масса этих отчислений куда девалась, а какое влияние это оказывало вообще на всю работу, на всех работников? Вот вопрос, от которого отвертеться никак нельзя и который нужно разрешить со всей точностью.
Топильский показывал неоднократно, и это совпадает с показаниями ряда и других подсудимых, что в эти отчисления вошли у него и полтора миллиарда рублей, полученных им с уполномоченного Лукьяненко, и 800 млн. руб., полученных с уполномоченного Лаврухина, и 400 млн. руб., полученных с уполномоченного Теплова, и 700 млн. руб., полученных с уполномоченного Ширяева. Он сказал о том, о чем он никак не мог, по его словам, умолчать, — сколько он получал и от кого. Что он скрыл и о чем он не сказал, остается известным только ему. Но это он сказал, и я готов поверить в этом Топильскому полностью. Лаврухинские 800 млн. рублей — это факт.
Правда, Лукьяненко нет, и проверить через него показание Топильского мы не можем. Но Лаврухин здесь, и он подтверждает, что 800 млн. руб. им были, действительно, Топильскому переданы.
Хотя Лаврухин на предварительном следствии несколько раз менял свои показания по этому вопросу, в конце концов он все же должен был признать, что он действительно послал эти деньги в распоряжение Топильского через Зуева. Лаврухин отчислил 800 млн. руб., Топильский получил 800 млн. руб. Это надо считать твердо установленным. Теплов рассказывает, что он раз отчислил в пользу «Центра» 240 млн. руб., другой раз отчислил 200 млн. руб. и третий раз — 400 млн. руб. Отчисляли, перечисляли на чужой счет, а 150 млн. руб. заплатили секретарю комиссии по спасению животноводства. Вот тетрадь № 4, о которой сегодня шла речь. В ней сказано, что уполномоченному Ширяеву действительно было предложено за подписями Топильского и Позигуна перечислить 480 млн. руб. уполномоченному Лукьяненко. Характерно, что в деле нет расписки в получении этих денег, а есть лишь справка о том, что деньги эти якобы были выданы Дьяконовой. Возникает вопрос, действительно ли Дьяконова их получила? В деле нет никаких решительно подтверждений этого.
Я считаю, что запись на Дьяконову была сделана фиктивно, ибо Дьяконова получение денег отрицает, расписки ее нет, а есть какая-то весьма странная «справка»…
Можно считать установленным, что 610 млн. руб. от Ширяева были также получены «Центром», т. е. Топильским.
Топильский это отрицает. Но его отрицание — простое, голое отрицание — неубедительно и бездоказательно. Все обстоятельства дела говорят против Топильского, говорят, что отчисления производились и Лаврухиным, и Лукьяненко, и Тепловым, и Ширяевым.
Важно отметить, что, не надеясь на успех своей тактики отрицания, Топильский выдвигает версию о своей психической болезни. Эта версия появилась 21 мая 1923 года, в тот самый день, когда обвиняемые получили повестки с вызовом их в суд.
Тогда, товарищи судьи, впервые в судебной коллегии появилось заявление жены подсудимого Топильского, в котором она пишет, что Топильский уже десять лет болен страшной болезнью и что на почве этой болезни у него произошло расстройство умственных способностей. Это заявление было подано именно в тот момент, когда никакого иного способа оттянуть это дело не было, когда никакого пути для того, чтобы уйти от суда, не осталось. Вы наблюдали этого человека в течение всего процесса и вы могли убедиться, что умственные способности у него в порядке, что он давал объяснения по делу вполне логично. А если логика ему не помогла, то это потому, что против него стоял враг, который страшнее всяких врагов, против него стояла правда, и в борьбе с правдой он терпел поражения и падал пораженным.
Возвращаюсь к существу дела.
Итак, организационный вопрос решили. Собрали людей, в достаточной степени объяснились, обеспечили себе возможность получения денежных средств на всякие случайные обстоятельства и деловые расходы — деловые расходы, несомненно, у них в некоторой части были — и приступили к работе. Но куда у них оказалась направленной главная мысль? Мысль работала у них, по моему глубочайшему убеждению, в сторону удовлетворения личных корыстных интересов. Их отношение к делу можно охарактеризовать только так — стремление к наживе, к удовлетворению личных интересов.
Вместо того чтобы спасать голодающих, спасать гибнущее хозяйство, эти господа все свое внимание сосредоточили на одном — на наживе.
Один мечтает о приобретении для себя лошади и больше ни о чем и думать не хочет. Другой мечтает о племенной корове и т. д. и т. п. Основная руководящая идея у них — не спасение гибнущих, не локализация этого ужасного бедствия, а удовлетворение личных вкусов и личных желаний — точь-в-точь как в буржуазном обществе, где танцуют и флиртуют «в пользу бедных», где устраиваются благотворительные вечера и маскарады в пользу «недостаточных» студентов, спасения утопающих, погоревших, пострадавших от землетрясения, — от чего угодно, лишь бы под этим предлогом можно было весело и с личной выгодой для себя провести время.
Подсудимые построили всю свою «работу» на стремлении всячески использовать в своих корыстных интересах и государственные средства, отпущенные на борьбу с этим бедствием, и весь созданный в целях этой борьбы аппарат.
На этой почве выросло так называемое Юго-восточное общество. Что такое Юго-восточное общество? В Юго-восточном обществе произошло скрещение нескольких тенденций. В Юго-восточном обществе раньше всего наметилась и достаточно резко выявилась именно эта старая буржуазная, частнособственническая тенденция — на почве борьбы с общественным бедствием найти средства и за счет отпущенных для этой борьбы средств создать частные предприятия. В Юго-восточном обществе эта тенденция проявилась очень резко и отчетливо. Но тут имеется и другая тенденция, не формулированная ни в одном уставе — ни Юго-восточного общества, ни общества преступников, сидящих здесь на скамье подсудимых, — тенденция, которая носит достаточно отчетливый политический, антисоветский, контрреволюционный характер. Эта тенденция — от эсеровщины, которой заражен ряд подсудимых.
Подсудимый Торсуев прекрасно вскрыл эту тенденцию, когда давал нам объяснения о причинах, по которым Топильский занимался скупкой больших и малых домов, принадлежащих, кстати сказать, Московскому Совету. Из этих объяснений явствовало, что одной из сил или пружин, толкавших Топильского на скупку домов, было убеждение, что дни советской власти сочтены, что советская власть задыхается от голода. Разруха сожрет ее. Она недолговечна, и если она устоит как советская власть, то во всяком случае она должна будет сделать такие уступки частному капитализму, которые уничтожат самую сущность советской власти как власти рабоче-крестьянской, ликвидировавшей частную собственность на землю, на фабрики, на дома. И вот с этой затаенной мечтой Топильский решает с Зверевым, а Зверев с Михайловым — начать скупку домов. Вот эта контрреволюционная тенденция, надежда на то, что власть советская рухнет, а они — эти новые помещики, новые домовладельцы — останутся и будут богатыми и счастливыми, эта тенденция в очень сильной степени проявлялась и у Топильского, и у организованного по инициативе Топильского так называемого Юго-восточного общества.
