Также и нам стало известно мнение Ребе и его взгляды на могущество этого профессора, которого он уважал ибо опасайся, ибо в первые минуты, когда тот начал говорить о единственности Всевышнего, благословен Он, и о нумерологии, и о предсказании будущего, подумал Ребе, что он немного сумасшедший, Но и Барченко почувствовал это и вытащил из кармана важную бумагу от великих профессоров Москвы, в которой удостоверялось их подписями, что разум его ясен и нет в нем шпионства, чтобы не смотрели на него, как на соглядатая, и показал много бумаг из политотдела и из Совнархоза (Совет народного хозяйства), в котором служит он на важной должности. И спустя некоторое время была вдруг получена от Барченко для Ребе некоторая сумма денег, несколько сотен золотых рублей. В письме, приложенном к ним, говорилось, что он посыпает эту сумму на дорожные расходы р. Шнеерсона из Екатеринослава в Ленинград. Ребе в тот же день вернул ему всю сумму обратно. Барченко, получив назад свои деньги, не находил покоя своей опечаленной душе, и написал Ребе длинное письмо, в котором пытался объяснить. ему и показать свою праведность и честность и прямоту и что нету него, упаси Господь, никакого криводушия, а из того, что Ребе вернул ему деньги, он понял, что Ребе сомневается в его искренности, и вынужден он будет из-за этого прибыть и поговорить с ним лицом к лицу, чтобы очистить сердце Ребе от напрасных подозрений. И так и сделал, приехав зимой навестить Ребе, и тогда познакомил его Ребе с р. Шнеерсоном (Менахем-Мендлом. — А.А.); и весь год была переписка и встречи с р. Шнеерсоном в доме Барченко, и забыл о нем и о его деле Ребе, и не отслеживал он происходившее и не обращал внимание и не думал об этом больше.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Расскажите о всех политических расхождениях, которые, по вашим словам, привели вас к внутреннему разладу.

БОКИЙ: Мои расхождения с партией начались еще в 1918 г. с периода Брестского мира, когда я поддался мелкобуржуазным настроениям и вместе с Бухариным и другими левыми коммунистами пошел против Ленина. В силу выработавшихся у меня традиций я тогда подчинился партийной дисциплине, но, так как переубежден я не был, обстоятельство это оставило во мне неприятный осадок. Это неприятное чувство усилилось, когда меня с партийной работы помимо моего желания перебросили на работу в ЧК, и в особенности когда из-за конфликта с Зиновьевым отозвали из Ленинграда в Москву, затем послали в Ташкент, откуда я также вместе с другими членами Турккомиссии был отозван, вернее, снят с работы. К периоду профсоюзной дискуссии выросшая на почве изложенных выше неудач личная неудовлетворенность начала перерастать у меня в недовольство более общего порядка. В период дискуссии я стоял на позиции Ленина, но применявшиеся нами, на мой взгляд, демагогические методы борьбы отталкивали меня от нее и углубляли сложившееся у меня недовольство существующим положением. Неизгладимое впечатление произвели на меня кронштадтские события. Я не мог примириться с мыслью, что те самые матросы, которые принимали участие в Октябрьских боях, восстали против партии и власти, и в поисках объяснения этого факта приходил к обвинению ЦК При введении нэпа я, несмотря на образовавшийся у меня надрыв, не выступал против этого мероприятия партии. Нутром однако я воспринять нэп не мог и признал его только потому, что не видел другого исхода. Обстоятельство это привело к углублению внутреннего разлада во мне, и я начал отходить от партийной жизни.

Дискуссию с Троцким 1923–1924 гг. я воспринял уже по-партийному, и хотя не разделял взглядов Троцкого, но был против той, на мой взгляд, излишней страстности, которая применялась в полемике против него. Решающее влияние в дальнейшем имела смерть Ленина. Я видел в ней гибель революции. Завещание Ленина, которое мне стало известно, не помню от кого, мешало мне воспринять Сталина как вождя партии, и я, не видя перспектив для революции, ушел в мистику.

К 1926–1927 гг. я уже отошел от партии настолько далеко, что развернувшаяся в это время борьба с троцкистами и зиновьевцами прошла мимо меня, и я в ней никакого участия не принял. Углубляясь под влиянием Барченко все более и более в мистику, я в конце концов организовал с ним масонское сообщество и вступил на путь прямой контрреволюционной деятельности.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Кто такой Барченко, откуда вы его знаете и каким образом он вовлек вас в масонскую организацию?

БОКИЙ: Барченко А.В., биолог, в настоящее время сотрудник ВИЭМ, куда я устроил его в 1935 г. Познакомили меня с Барченко в 1924 г. приезжавшие из Ленинграда бывш. сотрудники Ленинградской ЧК Лейсмейер-Шварц и Владимиров. Явившись ко мне в Спецотдел ОГПУ в сопровождении Барченко, они рекомендовали мне его как талантливого исследователя, сделавшего имеющее чрезвычайно важное политическое значение открытие, и просили меня свести его с руководством ОГПУ с тем, чтобы реализовать его идею. Барченко выдвигал теорию о том, что в доисторические времена существовало высокоразвитое в культурном отношении общество, которое затем погибло в результате геологических катаклизмов. Общество это было коммунистическим и находилось на более высокой стадии социального (коммунистического) и материально-технического развития, чем наше. Остатки этого высшего общества, по словам Барченко, до сих пор существуют в неприступных горных районах, расположенных на стыках Индии, Тибета, Кашгара и Афганистана, и обладают всеми научно-техническими знаниями, которые были известны древнему обществу, так называемой «Древней Науке», представляющей собой синтез всех научных знаний. Существование и Древней Науки, и самих остатков этого общества является тайной, тщательно оберегаемой его членами. Это стремление сохранить свое существование в тайне Барченко объяснял антагонизмом древнего общества с римским папой. Римские папы на протяжении всей истории преследовали остатки древнего общества, сохранившиеся в других местах, и, в конце концов, полностью их уничтожили. Себя Барченко называл последователем древнего общества, заявляя, что был посвящен во все это тайными посланцами его религиозно-политического центра, с которыми ему удалось однажды вступить в связь.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Какие же это посланцы?

БОКИЙ: Барченко называл имена монголо-тибетских мудрецов Нага Навена и Хаяна Хирву. Мудрецы эти входили в состав приезжавшей в 1918 г. в Ленинград и Москву монголотибетской делегации с тем, чтобы установить связь с Советами. Советским правительством делегаты приняты не были и, оскорбившись, уехали назад. Барченко, однако, во время их пребывания в Ленинграде имел возможность встречаться с ними, и они посвятили его в свои планы. Занимаясь сам в период встречи с Барченко познанием абсолютной истины (абсолютного понятия добра и зла), — я заинтересовался его рассказом о существовании синтеза абсолютных научных знаний и пытался организовать Барченко в том же 1925 г. поездку в Афганистан с тем, чтобы войти оттуда в контакт с хранителями этой Древней науки. Предприятие наше, однако, сорвалось, т. к. против него запротестовал Чичерин. Независимо от срыва моего предприятия, я, не отказываясь от намерения войти в контакт с хранителями Древней науки, организовал из числа сотрудников Спецотдела кружок по изучению этого мистического учения. Кружок этот работал под руководством посвященного в его тайны Барченко. Входили в кружок сотрудники Спецотдела ВЧК/ОГПУ Гусев, Цибизов, Клеменко, Филиппов, Леонов, Гопиус, Плужницов. Вскоре после организации мною кружка, однако, выяснилось, что привлеченные мною в него лица из числа сотрудников Спецотдела не подготовлены к восприятию тайн Древней науки. В связи с этим кружок распался, и я привлек для изучения мистического учения Барченко новых лиц из числа своих старых товарищей по Горному институту. Эти лица впоследствии и составили наше масонствующее сообщество.