Волк чуял, что встреча с депутатом таила в себе угрозу, чуял явственно, но у него не было выбора. Нужно было легализоваться. Кроме того, что могло реально грозить существу, для которого смерть была лишь очередным переходом к иной, к тому же более интенсивной жизни?

После инцидента в «Али-Бабе» путь к «чехам» для него был закрыт. Хотя Салиму с ними было совсем не плохо. И чечены не сомневались в его для них высокой ценности. В горах он даже успел стать легендой, после того как в знак бесповоротности своего присоединения к боевикам не отрезал (как ему было предложено), а попросту отгрыз головы двум российским контрактникам.

Впрочем, Волк и не нуждался в стае. Алой, жаркой кровью своих будущих жертв он ни с кем не хотел делиться.

Ковалев держал в руках пухлую папку с грифом «Совершенно секретно». В графе Ф.И.О. значилось: Басаврюк Тарас Опанасович. Чуть ниже: год рождения — предположительно 1453 год, из дворян. Вампир, колдун, создатель бандеровского движения.

Николай давно уже добивался от Берии разрешения познакомиться с материалами об упыре, захваченном им в его карпатском логове. Содержимое папки было чем-то средним между уголовным делом и медицинской картой. В самом начале была подшита повесть Гоголя «Ночь накануне Ивана Купалы», дальше шел комментарий историков. Ученые свидетельствовали, что в целом текст классика достаточно достоверен. Однако Басаврюк не был изначально демоном, но прошел через ряд магических трансформаций, превративших его в практически законченного беса, но не без рецидивов человеческих пристрастий, впрочем.

Родину свою — Украину Басаврюк избрал в качестве плацдарма активного проникновения в мир и материализации могучих потусторонних сущностей. Он, судя по ряду признаков, инспирировал мятеж Мазепы, петлюровское и бандеровское движения. Самые кровавые и зловещие эпизоды, с ними связанные, приобретали новый смысл и значение. «На сегодняшний день он фактически является прямым каналом сообщения с миром тьмы», — делали вывод уже штатные чекистские демонологи. Приводились показания самого Николая о глазницах-воронках. Экспериментально подтвердить их, правда, не удалось ввиду того, что после ранений, полученных Басаврюком в ходе операции захвата, он впал (или имитировал впадение) в кому. Опущенные веки ороговели, затем окаменели. Вскрыть их или просверлить не удалось. Дальше шли специфические медико-биологические характеристики его организма. Отмечалось, в частности, что особый интерес представляет состав крови упыря. Однако тема эта внезапно обрывалась. Подробности о том, чем же так замечательна была Басаврючья кровь, напрочь отсутствовали.

Чекист глубоко задумался. Его не покидало странное и довольно-таки поганое ощущение. Мерещилось, что это не он Басаврюка с боем взял, а тот сам использовал его группу в каких-то своих темных целях. Никаких рациональных оснований у этой версии не было, оттого и делиться ею с Берией было глупо.

Как, разумеется, еще глупее было бы поведать наркому о своем чудесном избавлении из лап бандеровцев…

Николай вышел на улицу. Залитая майским солнцем Москва праздновала первую годовщину Великой Победы. «Странная судьба мне выдалась, — подумалось Николаю вдруг. — Я и всенародный герой, и неизвестный солдат в одно и то же время. Скоро, наверное, школу какую в мою честь назовут. Пионеры моим именем клясться будут, а сам я, живой и героический, мимо в двух шагах пройду — не заметят. Прям человек невидимка, ебтыть», — меланхолично усмехнулся он.

Столица великой державы между тем ликовала. Казалось, все вокруг друг другу родные и милые. Стайки щебечущих девушек дарили многообещающие улыбки эффектному, статному военному. Но после регулярных и интенсивных магических оргий юные комсомолки уже не волновали его, как когда-то прежде, когда черты лица рано поседевшего офицера еще не были изменены хирургом спецклиники, а фамилия его была Кузнецов.

Мефодий Порфирьевич, в глубокой тоске блуждая по полигонным коридорам, забрел в апартаменты своего задушевного приятеля Петра Харина. Он был, разумеется, прототипом книжного инженера Гарина. Стоит отметить, что без открытий, сделанных им при создании печально знаменитых своих «лучей смерти», о создании пси-генераторов можно было бы только мечтать. Схваченный когда-то в результате блистательной операции ГПУ, он долгие годы тихо трудился в подземной шарашке. Однако в свое время накуролесить Харин успел немало. Имя его гремело буквально со страниц желтой прессы разных стран и континентов. Необходимо было погасить шумиху вокруг имени даровитого, но запутавшегося в буйных страстях ученого.

В конце 20-х на Лубянке еще попадались остроумные люди, и было принято решение беллетризировать похождения Харина, замаскировав его жизнь под научную фантастику. Красный граф Толстой с заказом, сформулированным ему в общих чертах легендарным Яковом Блюмкиным, справился на отлично. Через пару десятилетий после выхода романа и в самых пронырливых западных спецслужбах затруднялись сказать наверняка, «а был ли мальчик».

Но он был, существовал, длил свою причудливую жизнь. Вместе с сотнями других научных гениев работал на скрытую под толщей земли и бетона неведомую Советской стране и прочему миру власть. Попадали сюда всевозможные умники, подающие самые основательные надежды. Кто-то прямо со студенческой скамьи, а иные уже из исследовательских институтов, с производства. Под разными благовидными предлогами исчезали одаренные юноши из наземной жизни, чтобы послужить Родине здесь, в скрытых от вражеских и просто посторонних глаз глубинах.

Однако Харин все же был на особом положении. Его подозревали (и небезосновательно) в криптонацизме. Если прочим светилам раз в год положен был отпуск, который они проводили на одном из засекреченных вполне наземных курортов, то ему доверия не было никакого. Солнечного света он не видывал многие годы. Поэтому до корней волос пропитался желчной ненавистью, а мысль его приобрела отточенность иезуитского кинжала.

Академик пришел к инженеру поделиться своей бедой — он совершенно утратил уверенность в собственных силах. А между тем действовать надо было только наверняка. На след Волка вышли, теперь требовалось провести операцию захвата. А у Мефодия Порфирьевича все последние дни тряслись от ужаса не только всевозможные члены, но и сами мысли. Мозговые извилины тонко вибрировали и ничего путевого не генерировали. Потому и явился он к коллеге, отвечавшему за создание новейших средств поражения, — может, выручит. Он, как неоднократно мог удостовериться академик, никогда не терял присутствия духа.

Взглянув на него, Харин сразу же по-мефистофелевски захохотал. Слишком уж жалок был вид у его коллеги. А для закоренелого ницшеанца, каковым он издавна являлся, это состояние ближнего было, конечно, смехотворно. Однако, выслушав безутешного академика, инженер все же задумался. Пощипывая эспаньолку, прошелся взад-вперед, оскалился в усы и похлопал коллегу покровительственно по плечу:

— Ладно, Порфирьич, не убивайся ты так. Помогу твоему горю. Есть у меня, чем тебя порадовать. Думаю, волчаре тоже по нраву этот сюрприз придется.

Академик даже не ответил. Только всплеснул руками, да так и оставил ладошки молитвенно сложенными, сквозь слезы проникновенно глядя на Харина. Но того, конечно, вовсе не сопли эти тронули. Он бы с удовольствием падающего толкнул, но уж больно хотелось ему испытать новую модель боевого нейтрализатора на таком нестандартном объекте, как взбунтовавшийся оборотень.

Кузнецов снова, как не раз это бывало, полз. На этот раз по вечным льдам. Следом — отряд. Отборных головорезов выдал ему Лаврентий Палыч. И как опять же частенько бывало, они-то ползли налегке, а он — отягощенный тайным знанием.