Подобных центров, входивших в тайную империю Лаврентия Палыча, было несколько. Где-то изготавливали боевых мутантов и киборгов, где-то пси-излучатели для осуществления тонких влияний на правящую элиту. А здесь, в вотчине академика Скорпионова, работали над созданием космических аппаратов немыслимой для официальных советских конструкторов дальнолетности и боевой оснащенности.

За основу были взяты чертежи «тарелок», похищенные лихими разведчиками еще в годы войны. Но, как и в случае с ядерной бомбой, смекалистые ученые под чутким руководством Берии (он, впрочем, сохранял всегда инкогнито, и научные деятели полагали, что просто работают в сверхсекретном комитетском «ящике») сумели пойти много-много дальше изначальных авторов проекта.

Сам Скорпионов жил и трудился здесь с ранней молодости, когда подающего надежды аспиранта приметили и похитили агенты подземного владыки.

О чем исследователь, кстати, никогда не жалел. Ведь персонал подземной шарашки буквально ни в чем не знал отказа. Знай только трудись на благо Родины да наверх не суйся.

Отсюда, из сибирских недр, долгие годы велось с помощью супертелескопа целенаправленное наблюдение за поверхностью Луны. И для Скорпионова со товарищи, конечно, не были тайной зловещие гитлеристские поползновения. Котелкову, чтоб того не травмировать, академик сообщил весьма урезанную информацию. Но сам он и его подопечные давно уже бесстрашно смотрели тревожной правде в глаза.

Поэтому и ощущали себя на самом что ни на есть передовом посту государственной безопасности. В последние годы, правда, когда подземная система распалась и порвались отлаженные научно-практические связи, кое-чего стало не хватать для точности анализа, и все же сталиногорцы были готовы не только к отпору, но и к нанесению превентивного удара по космическим агрессорам.

Ценой невероятных усилий, во многом благодаря запрограммированной бдительности и неумолимости киборгов Скорпионову удавалось даже в эту эпоху тотального предательства поддерживать в персонале чувство долга. Он знал, что их коллеги из прочих секретных наукоградов разбежались кто куда. Случилось это тотчас же, как нарком вконец озверел и, как следствие, утратил контроль.

Однако, разумеется, далеко им уйти не удалось. Привыкшие в своей подземной жизни к абсолютному научному и бытовому комфорту, они и на поверхности искали возможности продать себя подороже. В результате кого-то враждебные России силы к сотрудничеству грубо принудили, а кто-то и сам с готовностью предал Родину.

Скорпионов верил, что рано или поздно кара их не минует. И сейчас, наблюдая посредством своего рода глубинного перископа за снижающейся нацистской «тарелкой», он думал, что пришла пора действовать, что промедление смерти подобно. И тут же решил, что настало время Котелкова.

— Юра, давай-ка, заканчивай прохлаждаться, — строго и мобилизующе призвал он партизана, войдя без стука в отведенную тому комнату.

Котелков отпрянул от обнаженной Аэлиты и покраснел. Поначалу ему казалось диким трахать киборга. Но вскоре он понял, что, во-первых, здесь так принято. А во-вторых, оказалось, что Аэлита несравнима ни с одной из прежних его подруг. Он по-настоящему прикипел к ней за эти дни. Никогда ему не встречалась такая нежная и всепонимающая.

— А тебе, Аэлита, пора аккумуляторы подзарядить, — добавил академик, — а то Юра, я смотрю, очень энергоемкий.

Девушка дисциплинированно козырнула Скорпионову и удалилась.

— Вот что я тебе скажу, товарищ Котелков, пора за дело приниматься — враг не дремлет, — сообщил партизану академик.

— Что, китайская экспансия активизировалась? — смущенно, стараясь не смотреть Скорпионову в глаза, спросил Юрий.

— Да, нет, юноша, кое-кто пострашнее, — усмехнулся ученый, — тебя, партизан, кстати, не в честь Гагарина назвали?

— Точно, — подтвердил Котелков.

— А космонавтом стать не мечтал? — поинтересовался Скорпионов.

— Да нет вроде, — удивился странностям академика Юрий.

— А придется, — захохотал тот.

Троцкий в который уже раз пытался вступить в контакт с духом Ильича. И опять-таки ему это толком не удавалось. Ленин смутным белесым пятном (в котором, впрочем, вполне угадывались дорогие Льву Давидовичу черты) колыхался перед ним и молчал. И молчал, кстати, недобро. Однако понять, реально ли в этом колеблющемся облачке присутствует нечто от лидера большевиков или это забавы зловредных духов, было невозможно.

Фантом никак не реагировал на попытки возобновить столетней давности внутрипартийные дискуссии, чего которое десятилетие так жаждал несчастный узник мексиканской пирамиды. Только ухмылялся в рыжеватые свои усы холодно и саркастически. Причем Троцкий мучительно гадал, что означает эта скорбная кривизна губ — следствие паралича, преследующего вождя и на субтильном плане или горькая издевка над неискоренимой верой Льва Давидовича в торжество теории перманентной революции.

Впрочем, к исходу второго часа беспрерывных взываний к тени освободителя пролетариата тот внезапно подал голос. «Скоро все сам узнаешь», — сухо заметил призрак и растворился в ночи. А Троцкий очнулся от забытья, которое всегда сопровождает интенсивные попытки пообщаться с потусторонним, и сразу же почуял — близится беда.

Окрестные джунгли словно бы шелестели ему о чем-то неотвратимо-неумолимом. В поисках разгадки этого тревожного послания Лев Давидович пошел бродить по пирамиде.

За минувшие с момента удара ледорубом десятилетия это сооружение опостылело ему до предела. Его полумертвая жизнь была неразрывно связана с порождаемой этим сооружением мистической энергией. Ею существование Троцкого, собственно, и поддерживалось. Отлучиться куда-нибудь он мог только в сопровождении старого брухо (тот мог подпитывать не хуже какой угодно каменной громадины).

Строго говоря, винить за такую вопиющую скованность ему было некого. Первые годы после магического исцеления у Льва Давидовича сохранялась возможность вампиризироваться. Однако, неисправимый мечтатель, он был уверен, что после неминучей всемирной революции освобожденный пролетариат найдет способ научно продлить ему жизнь, не прибегая к подобным варварским методам.

Ну а потом и сам этот кровавый соблазн пропал. В организме произошли какие-то ему непонятные изменения, закрывшие для него этот путь. Короче говоря, деться ему было совершенно некуда, и поэтому приходилось теперь бессмысленно метаться то вверх-вниз по крутым, обагренным кровью американского спецназа ступеням пирамиды, то рыскать по внутренним зловещим лабиринтам.

Что характерно, ни Хуана, ни Фриды он нигде обнаружить не мог. Кстати, куда-то подевались и мумии древних властителей, хранившиеся в подвальных этажах пирамиды. Это было загадочно. Но особенно его тревожила пропажа Фриды. Если колдун все время где-то шлялся по своим темным делам, для которых теоретически ему могли понадобиться и мумии, то его подруга, будучи вампирессой, тоже хоть на месте и не сидела, но к рассвету всегда неизменно забиралась в облюбованную ей гробницу какой-то древней жрицы, вмурованную в фундамент. Однако на этот раз рассвет уже вовсю брезжил, а Фриды не было.

Когда же солнце взошло над поросшим сельвой горизонтом, Лев Давидович обеспокоился не на шутку и вдруг ощутил себя всеми покинутым и преданным. Так оно, впрочем, и было. Циничный старик-индеец по согласованию с Мюллером оставил Льва Давидовича один на один с ядерной смертью.

Ибо неминучая беда была ракетой «земля-земля», стартовавшей из шахты в штате Невада и нацеленной, в строгом соответствии с указанием Бори Ли и предсмертным призывом агента Смитта, точнехонько в зловещую пирамиду. А брухо с Фридой, прихватив с собой мумии, которые они планировали в ближайшее время воскресить, коварно ухмыляясь, уходили все глубже по коридорам, ведущим к центру Земли, где обосновались вожди Атлантиды. Они ждали своих верных слуг, чтобы напутствовать их на новое ответственное задание.

«Ну вот и все», — подумал Троцкий, увидев открывшимся-таки на пороге гибели мистическим зрением боеголовку с маркировкой U.S. Army на лоснящемся черном боку, неотвратимо приближающуюся к нему со сверхзвуковой скоростью. «Кранты революции», — решил он, поскольку эгоцентрично не разделял своей и ее судьбы. Однако Лев Давидович не позволил панике овладеть им. Разом помолодев, он легко взбежал на самую вершину пирамиды, поправил пенсне и нашел в себе нежданное мужество презрительно улыбнуться, прежде чем исчезнуть в огненном вихре.