В Вашингтоне моими собеседниками были сенатор Бора, председатель сенатской Комиссии по иностранным делам, живописный старик огромного роста с длинными седыми волосами, в течение ряда лет выступавший в сенате с требованием установления дипломатических отношений с СССР, и чиновники госдепартамента. Любезный прием был оказан заместителем государственного секретаря Моором и директором европейского отдела Келли, причем последний был известен своим не очень дружественным отношением к нашей стране. Атмосфера в Вашингтоне заметно менялась.

Как-то на завтраке, устроенном нашим полпредом Александром Антоновичем Трояновским, Моор и Келли сообщили, что президент Ф. Д. Рузвельт выразил желание принять меня на следующий день. Я ответил, что, хотя я прибыл только для ознакомления с условиями работы нашего представительства, буду очень рад возможности лично засвидетельствовать свое почтение президенту. Прием у Франклина Делано Рузвельта в его обширном кабинете в Белом доме прошел в любезной и неофициальной форме. Рузвельт тепло вспоминал о своих переговорах с М. М. Литвиновым, о котором отозвался с глубоким уважением.

Несмотря на любезный тон большинства встреч в США, чувствовалось, что в определенных кругах этой страны еще очень силен был дух изоляционизма. Суть этого «духа» применительно к нам в простых и даже грубых словах выразил один американский журналист: «Американским боссам хотелось бы, чтобы вы ввязались в войну с Японией или с Германией, а они бы уселись поудобнее в креслах, закурили свои сигары и поощряли вас возгласами: „Go on, boys!“ (Валяйте, ребята!)»

После десяти дней пребывания в США пришло время возвращаться домой. За те несколько недель, что мы провели с Робертом Грантом, я мог неоднократно убедиться в его высоких личных качествах. В прошлом рабочий, он был из тех латышских стрелков, которые отлично дрались вместе с русскими, украинцами и другими против белогвардейцев и иностранных интервентов в годы гражданской войны. Будучи самоучкой, он обладал солидной начитанностью, широким кругом интересов и по каждому вопросу имел свое мнение, которое высказывал свободно и веско, сохраняя в споре хладнокровие и никогда не теряясь. Он был для меня ценным чичероне в пути, поскольку для меня это была первая поездка за океан, тогда как он уже совершал этот рейс раньше и был знаком со всеми его особенностями.

Наше морское путешествие продолжалось пять суток, и оно могло бы быть довольно томительным, если принять во внимание, что наша «поклажа» лишала нас возможности свободно пользоваться всеми прелестями передвижения на трансокеанском лайнере. Один из нас всегда оставался в каюте, которую мы занимали вдвоем. Мы не выходили в пароходный ресторан, а совершали трапезы в каюте, куда нам приносили пищу.

В этих условиях мы, вероятно, могли бы смертельно прискучить друг другу. Но этого не случилось, наоборот, мы почувствовали себя в результате странствия друзьями, и в этом прежде всего заслуга Роберта Гранта, внимательного, тактичного, доброжелательного товарища-партийца, умного и интересного собеседника.

Вспоминая свою дипломатическую службу, я с удовольствием перебираю в памяти наших славных дипкурьеров, и на этих страницах мне хотелось познакомить читателя хоть с некоторыми из тех, кого я хорошо знал и любил.

Предо мной лежит небольшой красный билет, надорванный и сильно потрепанный, на обложке которого написано: «Бойцу Красной Гвардии и Красному Партизану», а внутри значится: «Предъявителю сего тов. Шеферу, Андрею Георгиевичу…»

Я беру в руки билет, кладу на ладонь, переворачиваю, и далекие образы всплывают в памяти…

Андрей Георгиевич Шефер был настоящим воплощением героического советского дипкурьера первых лет революции.

Он родился в 1896 году в Риге. Отец его, латыш по национальности, был рабочим. Сам Андрей подростком был отдан в обучение к токарю по металлу и в семнадцать лет стал мастером этого дела. Вместе с заводом, куда он поступил на работу, Андрей в начале первой мировой войны был эвакуирован из Латвии в Россию. Здесь научился русскому языку и примкнул к революционному движению. В 1917 году Андрей стал большевиком и красногвардейцем. Активно участвовал в событиях Октября и захвате Кремля большевиками. Потом был кремлевским курсантом и служил в охране В. И. Ленина. А в 1920 году, как особо верный и надежный человек, А. Г. Шефер был направлен Центральным Комитетом партии в качестве дипломатического курьера в Народный комиссариат по иностранным делам. На этой работе с одним маленьким перерывом Шефер пробыл до конца своей жизни.

Впервые я встретился с Шефером в 1922 году. Особенно близкого знакомства между нами в то время не было, но Андрей сразу мне понравился. Это был красивый, статный парень, шатен с карими глазами, что не часто бывает среди латышей, сильный и мускулистый. Хорошо пел. Думаю, если бы он учился, то мог бы стать профессиональным артистом.

В 1923 году я на время перебрался в Ленинград и как-то потерял Шефера из виду. Но он сам напомнил о себе: несколько месяцев спустя довольно неожиданно женился на младшей сестре моей жены, которая оставалась в Москве, и мы с ним стали родственниками. Вскоре после того Шефер был назначен заведующим дипкурьерской базой НКИД в Берлине и вместе с молодой женой уехал в Германию.

В 1925 году я был направлен в качестве советника полпредства СССР в Лондон. Путь туда лежал через Берлин. По дороге мы с женой остановились на пару дней в германской столице и пришли в большее «соприкосновение» с Шефером. Ему было 29 лет, его энергия и деловитость прямо били ключом. Работы же у Андрея было очень много.

В то время отношения между советским и германским (тогда еще веймарским) правительствами были хорошие, и мы использовали это обстоятельство. Так как СССР поддерживал тогда официальные отношения со сравнительно немногими странами, то посылать в них диппочту непосредственно из Москвы было довольно сложно и небезопасно. Поэтому НКИД доставлял сначала всю почту, идущую из Москвы на Запад, в Берлин, а отсюда она развозилась дипкурьерами в Лондон, Париж, Рим, Вену и другие столицы. Именно эту задачу выполняла берлинская база, которой руководил А. Г. Шефер. Он был очень точен и аккуратен, не чурался никакой работы и иногда лично доставлял советским полпредствам особенно важные или ответственные пакеты. Андрей подробно рассказал мне о своем аппарате, о трудностях и опасностях при перевозке почты, о постоянном напряжении и почти бессонной работе курьеров в пути. В заключение он с гордостью сказал:

— Пока у нас не пропал ни один документ… Надеюсь, что так же будет и дальше.

Я похвалил его и пожелал успеха. А позднее поинтересовался у нашего тогдашнего полпреда в Берлине, как работает Шефер.

— Превосходно, — отвечал тот. — Он неутомим, умен, энергичен, выдержан… Я не желал бы лучшего.

В 1926 году, когда я работал в Лондоне, А. Г. Шефер как-то привез туда очередную почту. Почта была редкая и тяжелая — для наших торговых надобностей. Она лежала в небольших чемоданах, но эти чемоданы оттягивали руки тем, кто их нес. Чтобы не вызвать каких-либо подозрений у носильщиков, Андрей и сопровождавшие его товарищи несли чемоданы сами и притом старались изобразить дело так, будто у них в руках чуть ли не коробки с дамскими шляпами. Когда почта была сдана полпредским работникам, а Шефер немного привел себя в порядок и переоделся (он был несколько франтоват), он зашел ко мне на квартиру. После ужина мы с женой стали его расспрашивать. Шефер по натуре был молчалив, особенно не любил он говорить о своих служебных делах, и я, собственно, не ожидал от него ничего особенного. На этот раз вышло, однако, иначе. Я знал, что незадолго перед тем Андрей возил почту в Италию, и поинтересовался, как понравилась ему эта страна. К моему удивлению, он вдруг взволновался и покраснел, а затем стал необычно быстро и горячо говорить: