Ладно – неправедная Матюгаевна – еще не все ИСАЯ. Но если похищенный и десять раз проштудированный документ – подлинник, не Гребаха Чучин, а беззащитный Храпунов становится для ИСАЯ врагом номер один. И его сотоварищи, как декларируется в помпезной отчетности: отважно подставлявшие грудь под ритуальный шаманский нож, гробящие здоровье и молодые жизни, вылавливая по карельским лесам и болотам черную нежить; «истинные герои, настоящие имена которых не произносятся даже на панихидах», ничтоже сумнящеся, возденут карающий меч…
Душу маяли наложившиеся на прочие излишества выкуренные вчера две пачки сигарет, но это – заурядный астеничный саспенс.
Не к ночи помянутый черт толкнул Максима стырить документ, а обратно подбросить бумагу и притвориться, что хата с краю, уже нельзя. КЛЯТВА НЕ ДАЕТ. Клятву-присягу составляли не дураки, и исаявец не может нарушить ее физиологически. Иначе на месте, в соответствие с клятвой «руки отсохнут» и «язык отнимется» в буквальном смысле. Клятва обязывает с одной стороны ни в коем случае не использовать могущество тайных знаний в мирской суете и всегда препятствовать попыткам оного. А с другой – требует повиновения начальству. Посему остается права и Матиевна, верная приказу очень вышестоящего лица; и в перспективе ринущиеся крошить Храпунова на ломтики сотоварищи – в соответствие с волей Матиевны. Останется прав и Максим, вынужденный бросить себя под танк, но не долго ему останется… И от этого во рту не слаще.
Нет, Максим так просто не сдастся. Он вернется в ИСАЯ победителем, он обязательно вернется. На худой конец вернется невинно убиенным призраком и таки всех достанет. «Ха-ха-ха», – леденящий смех у внутреннего голоса не удался, Максиму было не смешно.
Храпунов подхватился и принялся нервно мерить жилплощадь шагами. Четыре шага вперед, четыре назад, хоть глаза закрой. Храпунов закрыл и представил, что заблудился в дремучей тайге… нет, посреди трясины с залежами магниевых руд – компасу кирдык. И вот – темная беззвездная ночь. Пронзительный ветер? Да, ветер свищет, спички кончились, костер догорает, а сушняка больше нет. И духи болотные в разных ипостасях со всех сторон подбираются. И надежной территории осталось четыре шага вперед, четыре назад. Стоит хоть чуть-чуть уступить импульсу страха и побежать – и Максим неминуемо ухнет в хищную топь. Выйти отсюда игумен-расстрига сможет лишь в одном случае – если сумеет отстраниться от страха и отчаяния и, опираясь на мечту выбраться, доверится внутреннему ощущению верного направления. Ведь оно всегда сохраняется внутри, только-то и надо, что прочувствовать.
И вот уже, не открывая глаз, пять шагов вперед, пять назад. Десять шагов туда-обратно… Движение рук и ног воспринималось отстраненно, будто тело – чужое. Зато концентрация на внутреннем маяке была прямо таки атомной. И сколько длился этот челночный маршрут – сказать нереально. Не только в голове Максима, но и вокруг клубились мрак и безвременье. И вот уже расступились трясины, заработал внутренний компас… Максим открыл глаза в центре комнаты, решительно сел за стол и выдвинул ящик.
Последний вопрос перед стартом: на фига Максиму нужна вся эта морока? Мог бы и не рыпаться больше весу. Мог бы? Как та самая крыса-разведчик, которая первой погибает, когда община стабилизируется, Максик НЕ МОГ не совать свой нос, куда не просили. Проклятая карма!!! С этим определились, медицина бессильна, движемся дальше…
В столе хранилось нечто вроде архива (если здесь уместно слово «хранилось»). Потому что перерывался сверху донизу сей архив десятки раз, а навести порядок руки не доходили. Вот и теперь первыми в ящике коробились отнюдь не важные документы, а пожелтевшие грамоты. Грамота «Победителю городской олимпиады по физике среди учащихся средних школ ученику 7-б класса Максиму Храпунову». Помнится, он тогда выступил с докладом, развенчивающим фокусы Игоря Кио.
А это у нас что? Трофейная гога[7], с этой гогой благочинным отцом Максима был задержан на месте преступления кулацкий подпевала Юлий Большаков в двадцать девятом году. Серьезно к этой шелупони относиться нельзя, так, реликт идеологического перегиба. А вот диплом «Курсанту спецшколы имени страстотерпимцев Бориса и Глеба за успехи в толковании Библии». В табакерке прядь волос на память о пострижении…
Это копание затягивалось умышленно. Максим настраивался для резонанса.
Наконец, среди хлама объявился документ об окончании спецшколы. Сам диплом, номерной и отпечатанный в «Госзнаке»: виньетки, геральдика, символы; одельно – хвалебные слова за усердие, хотя именно усердием молодой Храпунов не славился. Теперь увидеть это в сумме. Теперь учесть это на фоне покоящегося в выдвинутом ящике барахла. Теперь постараться впитать глазами все на дипломе кроме хвалебных слов, виньеток и геральдических ребусов… Максим все еще настраивался.
И пришла злость, столь необходимая в эти минуты, чтобы не лезла в голову глупая идея сгонять до ближайшего ларька за пивом или разжевать приснившееся по Фрейду.
За бумагами обнаружился еще один, позвольте долю сиропности, дорогой сердцу предмет. Завернутым в суконку здесь хранился потемневший от времени и траченный зеленой ржавчиной амулет. Тоже медный, но вдвое тяжелей, чем те, которые сейчас выдавались сотрудникам ИСАЯ. А к амулету с тыльной стороны была припаяна серебряная пластинка с гравировкой: "Отважному бойцу ИСАЯ Владлену Антоновичу на вечное ношение от командования за борьбу с немецко-фашистскими захватчиками из «Аненербе»[8].
Долой цинизм – ведь это было – этот амулет лично вручил крестному отцу Максима маршал Рокосовский. И Максим без благовейности, но истово перекрестившись, посчитал правильным одеть теперь медь на свою шею.
Во-первых, амулет-жетон помогает осознать свои импульсы и проявление этих импульсов вовне, во-вторых, открывает глаза там, где они должны быть открыты… Довольно плутать вокруг да около, внутренний учитель разрешил Храпунову взять похищенную бумагу в руки.
Нет – рано, карма фонит обидой, помогла бы медитация на пупке, но после вчерашнего…
Храпунов уже не рылся в бумагах, а бездумно пялился в окно под тиканье часов. За окном проплыла стайка весело хохочущих розовощеких юных девушек, соблазнительных даже без пива. Потом протопала неопрятная старуха с авоськой, вмещающей буханку хлеба «Столичный». Другой рукой гражданка теребила бумажку и, сверяясь с ней, водила носом по сторонам, наверно, искала указанный на бумажке адрес. Потом прямо под окнами Храпунова затормозил фургон с надписью «Молоко», причем, слово «Молоко» было выведено славянской вязью.
Далее Максим уже в окно не глазел, а лихорадочно распихивал по карманам самое необходимое, включая стыренную бумагу и диплом из домашнего архива. А у подкатившего задом прямо к подъезду фургона с грохотом обрушился борт и, как апельсины из порвавшегося полиэтиленового кулька, из фургона посыпались вооруженные до зубов бойцы в герметичных шлемах – ни хлорпикрин им не опасен, ни улыбка Медузы Горгоны. Протиснувшееся сквозь тучи солнце отразилось золотыми рыбками в пластиковых забралах. И бойцы ринулись в подъезд.
На третьем этаже первый из них оказался через две секунды. Еще через секунду дверь в квартиру Храпунова перестала оказывать сопротивление. Но только никого в квартире бойцы не обнаружили. Кукушка из часов с сарказмом сообщила, что воины опоздали. Окно на кухне оказалось распахнуто, и осенний промозглый ветерок шевелил занавеску. И даже можно было поверить, что за занавеской кто-то прячется, если бы она не была прозрачной.
– Куда он делся? – наивно спросил младший в группе захвата.
Старший, встав на цыпочки, раскрошил двумя пальцами деревянную кукушку в часах и со злой иронией бросил:
– Вознесся, – его ждали неприятные минуты оправданий перед Диной Матиевной.
А Храпунов, по карнизу перебравшись на соседний балкон, уткнулся носом в вывешенные капитуляционными флагами сырые простыни. Однако это чересчур напоминало недавно пережитые напряжные минуты! Вывернувшись из прилипчивых влажных тряпок, Максим осторожно заглянул в чужую квартиру сквозь стекло балконной двери, жаль, меж пышными гардинами нашлась только скупая щелочка, и глаза долго привыкали к царящему там сумраку. Кто здесь обитал, он не ведал – редко бывал дома и не стремился поддерживать добрососедских отношений.
