Жалкие остатки содержимого кулечка были уничтожены в пару минут. Виновато вздохнув, Береника сжала замерзшую ладошку, и птицы тотчас вспорхнули вверх, исчезли. Правда, их голоса еще достаточно долго звенели поодаль, и оттого трамбовать в ведерке снег было гораздо веселее. Сверху Береника бросила несколько гроздьев ягод калины, укрывшихся под снежной шапкой от птичьего аппетита. Сладкую, промерзшую ягоду мачеха любит – глядишь, и перестанет сердиться на мужа. Она ведь шумит только для виду, а на самом деле – обиду прячет. Если повезет, успокоится к обеду, сама велит отчима искать и звать к столу. Ну если не повезет, то вынужденная голодовка Короля растянется до ужина. Береника вздохнула.

Родная выгородка встретила спорым стуком ножа, мелко рубящего ничтожные остатки сала. На печке шкварчала картошка. Мачеха приметила калину, улыбнулась, прихватила ловким движением всю и стала обгрызать прямо с кистей, облизываясь и довольно вздыхая.

– Ну давай, – велела она, закончив лакомиться, – просись на дрезину.

– Пустишь?

– Ха, тебе лишь бы не работать, – весело укорила мачеха. – По уму, надо бы не пускать. Зачем сало украла? И не смей бормотать, что оно твое! Что в дом принесла, то наше, общее.

– Прости.

– Ну все бабы его жалеют, даже эта пигалица, – возмутилась мачеха. – Ростом мой Колька на полголовы ниже Михея, а попадают в него все взгляды, чтоб ему… И я туда же, если разобраться…

От собственных выводов мачеха впала в задумчивость. Отхватила от шкурки сала кусочек, сунула за щеку. Пожевала, неодобрительно изучая сковороду с картошкой.

– Обед поганцу не воруй, – строго приказала Ленка, сопровождая каждое слово стуком ножа. – Сама соберу. Иди оттирай чугунок, не пищи под руку! И скажи ему, что вечером будут вареники с картошкой. Если ты ее до своих покатушек успеешь перечистить.

После полудня отчим деликатно постучал в стенку вагона, оповещая, что дрезина готова отправиться в путь. Береника подхватила пузатую миску с картошкой, укутала и побежала к дверям. Мачеха вслед невнятно фыркнула, в своей обычной манере беззлобно, но шумно желая споткнуться и оставить «паразита» без обеда.

На платформе дрезины топтались, возбужденно сопя, двое приятелей Михея, только что закончившие наваливать мешки с углем и крепить их. Сам помощник Короля шептал на ухо отчиму нечто весьма важное, то и дело толкая его локтем в бок. «Великая тайна!» – усмехнулась Береника и сунула отчиму миску. Тот оживился, принюхался и утратил последние остатки интереса к шепоту.

– Дядя Михей, вы подбиваете папу ехать на станцию? – предположила Береника. – Так ведь далеко!

– Нет, всего-то до ближнего разъезда. – Огромный, похожий на медведя сосед по вагону склонился и заговорщицки подмигнул: – Я посчитал дни, там сегодня торжище. Каждый год оно бывает. Белолесский уезд везет орехи, мед да сало. Краснохолмский – табак, крупу…

– И наливки, – обличающе прищурилась Береника.

– Разумница эдакая, – хмыкнул в усы Михей. – И наливки тоже. Это уж кому что требуется. У нас вот имеется небольшой избыток угля. Кой-какие мелочи полезные из города.

– Как же они без дорожницы торгуют? – удивилась девочка.

– Через пути кидают, – не вполне понятно объяснил Михей. И добавил, видя недоумение Береники: – Между прочим, их твой папка надоумил шесть лет назад, место указал и условия разъяснил. Кто на шпалу не заступил – тот еще в своем уезде. Там удобно, дорога вровень на пути выныривает из Краснохолмья и обрывается, а дозора нет, места-то дикие, пустынные по зиме.

– А вещи, нарушившие границу уезда, не приносят темную удачу? – высказала еще большее удивление Береника.

Отчим доел картошку, блаженно вздохнул и поставил пустую миску на платформу. Кивнул, отпуская грузчиков и давая начало движению. Пояснения он излагал уже на ходу, поскольку сытость всегда способствует хорошему настроению и общительности.

– Смотря что кидать. Ножи – нельзя, любые предметы длительного пользования – нежелательно. А вот простое, что быстро израсходуется, очень даже можно. Конечно, сломать зуб об орех, перекинутый через пути, несколько проще, чем об честно купленный, но это при определенных условиях, и то не факт. Мелкие удачи и неудачи ни на что не влияют и вообще поглощаются погрешностью.

– Чем? – не поняла Береника.

– Дочь, – Король прочувствованно выдохнул пар, – я, как мне вспоминается, в колледже ни разу не смог нормально сдать зачет! А ты туда же, спрашивать… Что думаю, то и сказал. В целом торг безопасен, пока он невелик. Точка.

Береника кивнула и стала смотреть по сторонам, повернувшись спиной к ветру, то есть против хода дрезины. Рельсы льдисто блестели, облака медленно уползали на восток, освобождая синь небес для красивого солнечного вечера. Уголь в прорехах больших мешков лоснился сыто, маслянисто. Люди на дрезине двигали привод дружно и умело. Все выглядело так привычно, что не требовало вопросов. Детям, которых любезно согласились взять в дорогу, полагается молчать и восхищаться. Михей крякнул, предложил прибавить ход. Скоро он скинул тулуп, от толстого свитера грубой вязки шел пар. Беренике достался сначала один меховой кожух, а затем и второй. Отчим ощутил жару гораздо позже. Он уставал медленно, хотя выглядел куда более легким и сухощавым, чем большинство работников ремонтного поезда. Вот и теперь дышал ровно, смотрел вперед спокойно и двигался плавно, вполсилы. Успевал оглядываться по сторонам, подсвистывать, окликая свиристелей, обирающих рябину, или хрипло каркать во́рону, ошарашенному наглостью чужака.

Под грудой меха было так тепло, что Береника закуталась плотнее и стала смотреть вверх, в зимнюю стылую синь небес, чем-то неуловимо похожих на хорошее сало. Хотя бы потому, что небо – слоистое. Тут вот голубое, за жирком тонкой тучки – уже зеленоватое, после второй прослойки – вовсе с желтизной. А по низу – опушенное темной щетиной леса, как корочкой. Дрезина шла на север, солнце медленно клонилось влево, на счастливую сторону Короля.

– Пап, а разве не лучше закупать на рассвете, пока светлая удача густа? – спросила девочка.

– Кому как, – подмигнул тот. – Суевериям я предпочитаю здоровый торг и разумную цену. Но ты права: начали они с самого утра. И мы спешим не напрасно, боимся, как бы не застать лишь последки торжища. Впрочем, уже близко, успеем.

– Пап, а удача и судьба – они одно?

– Эк хватила, – хмыкнул Михей.

– Сложный вопрос, – порадовался Король. – Судьба – штука странная. Она, если разобраться, не у всех и имеется – настоящая. На том, как я припоминаю, и построена магия паутины удачи, делящей страну на уезды. Все, кто по селам да деревням сидят, привязанные к месту собственным страхом, не создали и не выстрадали истиной судьбы. Разве это судьба – слепо следовать первому же указанию, выданному самим рождением? Коли крестьянин, то и паши до смерти, не разгибаясь! Раз князь или граф – кланяйся и танцуй на балах. Это не судьба, а заведомый отказ от выбора.

– И что?

– Отказ развиваться и выбирать создает омут застоя, – нахмурился Король. – Кажется, у магов он именуется резервом неосуществленного. Те, кого Вдова награждает, из него черпают удачу, а те, кого казнит, – беды. Точнее не скажу, не тяни губы, затевая свое неизбежное «а если»!

– Прости. Мне и так хватит сказанного, чтобы было над чем подумать.

Король довольно блеснул глазами и присвистнул, требуя замедлить ход. Длинная дуга поворота вынесла дрезину на бесснежную высокую насыпь, огибающую большое застывшее озеро. От него поднималась накатанная санями дорога со свежими следами. Летом здесь нет пути – вода отрезает его. А теперь, по льду, посильно пробраться к разъезду, который из окна скоростного поезда неприметен. Пройдет снег – и снова будет казаться, что люди тут месяцами не появляются…

Береника распихала тулупы, каждый пододвинув к хозяину, и повернулась вперед, сев по ходу движения. У самых путей сновали люди, уже хорошо заметные. Девочка рассмеялась. Еще бы! Только что двое бодро раскачали крупного барана и метнули через рельсы. Винторогий умудрился взбрыкнуть на лету, ловко боднул покупателей, вывернулся из веревок и рванул к лесу! Что беглецу сильнее помогло, гнилые путы или темная удача, наверняка станет предметом долгих обсуждений. Один из ушибленных участников торга подхватил топорик и помчался в лес – догонять упрямое живое мясо.