Стужа с хрустом чеканила узор ночи на серебряном блюде снега, укрывшего, кажется, весь мир. Там, за тонкими, в одну доску, стенками вагона она трудилась, подсвечивая себе щербатым фонарем луны. Насвистывала однообразную ноющую ноту, шлифуя мелкозернистой поземкой серебро сугробов. Ухнуло еще одно дерево, не вписавшееся в узор. Ствол дал длинную трещину. Не наполнится теперь такой – разбитый – соками по весне, не очнется от ледяного сна. Еще бы! Зимние ночи длинны, запасы в снеговых тучах безмерны. На много дней пути вокруг нет более пути… Значит, такова воля Вдовы. А разве с ней спорят?

Береника надела варежку, одним ловким движением повернула малиновую от жара задвижку, устроила в печурке очередную восьмушку поленца и закрыла дверцу. Ткань прихватки не потемнела, даже не стала по-настоящему горячей. Зато багрянец огня на миг выплеснулся наружу, своим сиянием ярко осветил весь закут вагона, отведенный на семью. И оттого показалось, что стало теплее. Доски заиндевелой внешней стенки порозовели, фальшиво обещая надежную защиту от мороза. Только неправда это. Ну как им справиться – каждая толщиной в два пальца, не более. Да и щели стыков, сколько их паклей ни забивай, вон они, отмечены плотной шубой инея.

На миг звуки зимы стали отчетливы, прорвавшийся в щель приоткрытой двери холод пузырем надул шторку, выстуживая вагон, заныл по щелям, радуясь возможности отнять у людей их последнее достояние – живое тепло.

– Некстати бросила, эдак и дров не напастись, – проворчал дед Корней. Мрачно вздохнул, шаря трясущейся рукой в кисете. Словно в нем, пустом уже десять дней, вдруг да возник сам собою табак. – Опять же неловко задвижку поддела и неспоро.

Его сухое, старое лицо исказилось обидой. Мол, учи не учи, а где ей, девчонке, важное понять? Опять же кисет и правда пуст – нежданное чудо, последняя понюшка табака, не украсило вечер…

– Угодить вам, батюшка, больно уж мудрено, – хмыкнул отчим, успевший стряхнуть снег с одежды. Прошел через весь закут, бросил на лежанку вывернутый тулуп, прямо у ледяной внешней стенки, и рухнул на него сверху, подмигнув девочке.

– Уж каков есть, – вяло и без азарта уперся дед Корней. – А послушать меня и тебе не грех. Тоже мне Король… И кто тебя, неуча, старшим обходчиком поставил?

– Разумный человек, – хохотнул Король и еще раз подмигнул Беренике. – Неперечливый. Я со светлой удачей не в ладах, это всем ведомо. А вот темную могу на чужие головы наслать. Хотя бы в виде синяков. Крупных таких, убедительных.

Глаза у отчима были темные и, как обычно, прищуренные. Не понять, чего в них больше, веселья или колючей внимательности. Большинство обитателей ремонтного поезда и не стремилось угадать. Во-первых, темная удача Королю действительно открыта. Ее еще зовут ночной. Любой вор или иной лихой человек уповает на нее, затевая свой разбой. Одни фартом зовут, вторые куражом. Третьи лихостью. А что она такое на самом деле – никому не ведомо. Кроме, пожалуй, Вдовы. Так разве у нее спросишь? Во-вторых, в ремпоезде свои законы. Вопросы – они никому здесь не нужны и всегда лишние. Откуда пришел, сам или по суду, чем прежде занимался…

Зачем знать то, что утратило право на жизнь, как охнувшее под ударом стужи дерево? Прошлое обрезано темными стальными нитями рельсов. Оно осталось там, вне паутины дорог. Навсегда. Многие, попадая в ремонтный поезд, на время словно бы сходили с ума, метались в бреду, болели. А затем забывали прежнюю жизнь целиком. Такие обитали в задних, самых плохоньких вагонах. Погасшие и пустые, безропотно таскающие тяжести и исполняющие простую работу. В задних вагонах и отдельных закутов нет, там нары в два яруса, разгороженные тонкими дерюгами. И разговоров вечерами там не ведут, поскольку разговаривать некому и не с кем…

– Рена, ты что, стужи испугалась? – Король приметил ссутуленную спину падчерицы. – Иди сюда, сядь. Пусть Саня подкладывает дрова, он уже большой и прекрасно справится. Нелепая у тебя манера работать без остановки. – Темные глаза сошлись в едва различимые щели. – Будь моя воля, я бы, наоборот, отдохнул. Ох, смутно помню и где, и как… А только все зря, сам виноват. Разве с Вдовой можно договор заключать? По глупости казалось, деньгами оплачу… А может, мнится мне все, иначе дело было? Темна моя память.

Корней, едва разобрав прозвище правительницы Диваны – Вдова, охнул и сотворил охранный жест. Буркнул:

– И точно дурень, – и плотнее запахнул линялую телогрейку.

Саня, родной сын Короля, тотчас устроился у печурки. Ему неполных восемь, но со взрослым делом экономного поддержания тепла он справляется прекрасно. Дед вздохнул, перебрался, кряхтя, на низкую скамеечку и стал присматривать за усердием мальчика. Береника закончила резать холодное сало, толстое, аппетитное и восхитительно розоватое. Ссыпала длинные узкие ломтики на тарелку, нагрузила туда же хлеб, ловко поймала в бадейке маринованный огурчик, добавила и его. Села возле отчима, держа тарелку в руках.

Пять лет она в поезде. И все эти годы удивляется, как ей могло выпасть такое немыслимое везение – оказаться в семье Короля? С полным правом называть его папой и знать, что тебя считают родной, берегут и любят… Такой же зимой, лютой и темной, нашли ее на путях. Никому на всем свете не нужную, замерзшую и уже почти столь же мертвую, как порванные стужей деревья. Ночью нашли, когда миром правит темная удача, злая и хищная. Если бы не Король, ей и досталась бы добыча. Невеликая – что за польза и интерес заморозить до смертного сна девчонку лет восьми? А только разве темной удаче есть до того дело?

От прошлого уцелели лишь смутные сны. Жизнь началась заново в тепле вот этого закута, под ругань обморозившего щеку Короля, подобравшего, как пояснили позже, во время обхода и дотащившего малышку сюда, в живое тепло. Да еще и объявившего дочкой. А разве с ним хоть кто-то станет спорить? Вдова далеко, а он – весь здесь. Со своим колючим прищуром и оставшимся от неведомого прошлого широким засапожным ножом. Да вдобавок с ухватками бойца, не знакомыми никому и страшными своей неодолимостью.

– Вкусное сало, – похвалил Король. – Где добыла?

– На прошлой стоянке, – потупилась Береника, радуясь, что угодила, и опасаясь дальнейших расспросов. – Ты не сердись, пап. В Заводях это было.

– Опять, как в том году, просили счастливый костыль в шпале указать? – задумчиво предположил Король. – И ты указала.

– Говорю же, не сердись. В первый попавшийся ткнула, самой стыдно. Но только у них была своя дорожница, вроде бы опытная. Она сказала, что годится, велела заплатить.

– Малыш, больше так никогда не делай, – тихо и серьезно сказал отчим. – Два раза сошло. Третий может оказаться последним.