– А деньги, дамочка? – прошипел он, разворачивая меня к себе.

– Он же вам заплатил! – возмутилась я такой наглостью. – Я сама видела!

– С иностранцев двойной тариф, – ухмыльнулся хапуга, вызвав во мне жгучее желание сломать руку, мешающую последовать за «охраняемым объектом». Но поблизости проходил наряд. Так что мне показалось меньшим злом швырнуть в него очередной сотней «евро», чем писать объяснения в опорном пункте.

Вырвавшись из лап обнаглевшего таксиста, я бросилась к освещенным дверям, и едва не заорала от обиды. След моего подопечного давно простыл на холодном декабрьском ветру. Пожелав Хуану Солано испытать на себе все кары небесные, я метнулась в одну сторону, в другую; а потом взяла себя в руки, и пошла наугад, прислушиваясь к женской интуиции, обостренной каплей цыганской крови и жгучим желанием надрать кое-кому задницу.

Надрать кое-кому задницу страстно желал и водитель такси, получивший с черноволосой нахалки лишнюю сотню «евро». Отъехав от стоянки, он поднес к уху сотовый телефон и, еле сдерживая злость, вырывавшуюся вместе с паром от дыхания, бросил в трубку:

– Это я. Да. Да, форс-мажорные обстоятельства! Какая-то сумасшедшая телка завалилась ко мне в такси и… А вы уже знаете… Нет, я ничего не мог сделать. Да. Я так понял, что они знакомы. Он сказал, что она с ним. Что? Почему это не заплатите?! Мы так не договаривались! Послушайте…

Но собеседник таксиста, удобно развалившийся в кресле просторного гостиничного номера, не стал слушать, а, в свою очередь, набрал номер. И, дождавшись ответа, сообщил:

– Сорвалось, босс. Придется все делать на месте. Да, он летит к вам сегодня. Через… – Мужчина посмотрел на часы, и что-то прикинул в уме. – Через девять часов встречайте. Надеюсь, задержки не будет…

Женская интуиция немного потаскала меня по аэропорту, и вывела под бугрящееся тучами ночное небо. Вот он! Стоит себе преспокойненько в сторонке, и мило беседует с двумя вполне презентабельными мужчинами. Только бумажник почему-то держит в руках…

– Хуан! – закричала я на все Домодедово. Он обернулся и потому не увидел, с какой поспешностью двое мужчин растворились в толкающейся сумками толпе.

– Что случилось, сеньор Солано? Что вы здесь потеряли? – Мой запыхавшийся голос вряд ли можно было назвать благозвучным.

– Не потерял, а нашел! – досадливо буркнул кубинец, не ожидавший моего внезапного появления. – Шел, и нашел чей-то бумажник. Только поднял его, даже открыть не успел, подбегает какой-то мужчина, и говорит: давай посмотрим сколько там денег, а потом поделим поровну…

Он еще говорил, а у меня уже свернулся под ложечкой противный ледяной комок. Я все-таки опоздала.

– А потом подошел еще один мужчина и сказал, что это его бумажник. Я, конечно, сразу его вернул, а он пересчитал деньги и заявил, что их было больше. Что я вор… – Хуана аж скрутило от воспоминания о таком оскорблении. – Тогда тот, кто предлагал деньги поделить, вытащил свой кошелек и показал его второму мужчине. Мужчина посмотрел и сказал, что помнит номера купюр, и что в кошельке их нет. Тогда я тоже достал бумажник, и показал свои деньги. Да там у меня и рублей-то почти нет. Мужчина посмотрел, и сказал, что в моем бумажнике его денег тоже нет. Потом он долго извинялся, и благодарил нас за честность. А потом вы закричали, и они ушли.

– Пожалуйста, – безжизненным голосом попросила я, – откройте свой бумажник…

Он недоуменно взглянул на мое застывшее лицо, и без лишних слов повиновался… И сам застыл, как ледяная фигура. Потом выругался по-испански, вложив в короткую фразу весь неукротимый южный темперамент, и надолго замолчал, терзая кожаные складки бумажника.

– Это были гопники? – полуутвердительно спросил Хуан, вновь обретая дар речи.

– Не гопники. Кидалы, – вздохнула я. – Что пропало?

– Все. Деньги, паспорт, виза, билет… Как вас зовут?

– Что? – опешила я. Но вспомнив, что так и не представилась своему подопечному, пробормотала: – Меня зовут Ника.

– Что теперь делать, Ника? Вы же мой гид. Вы должны знать.

– Что-что… В милицию идти! Сдаваться…

Хуан задумался, рассеяно вслушиваясь в мои чертыхания, и неожиданно заявил:

– Нет. Я не пойду в милицию. У меня срочное, очень срочное дело в Y***. А без паспорта меня не выпустят из Москвы. Должен быть другой путь, Ника!

– Должен, – согласно кивнула я. – Но он вам не понравится.

Этот путь не понравился и мне. Вместо двух суток мы добирались почти четверо. То ли дальнобойщик нынче пошел пуганый, опасающийся подвозить странную парочку, подпрыгивающую на обочине в тщетных попытках согреться, то ли мне просто не везло, как и вообще в последнее время. Так что, когда впереди замаячили господствующие над родным городом трубы известного на всю страну комбината, я едва удержала скопившуюся на ресницах влагу.

Дома… Неужели я дома? И можно никуда не бежать от самой себя, потому что все долги оплачены, и счета закрыты? То есть, конечно, не все. Кое-что на черный день у меня отложено. Но эти деньги – на самый крайний случай, очень уж недешево они мне достались.

– Блин горелый! – воскликнул Хуан, подпрыгнув на очередной колдобине, и приложившись головой о боковое стекло. За эти несколько суток, вымотавших нас не хуже бобины на прядильной фабрике, мой подопечный значительно продвинулся в изучении ненормативной лексики, подцепленной у водителей фур, а также освоил несколько моих любимых выражений.

– Какого нафига здесь раздолбали долбанный асфальт? – осведомился он, потирая ушибленное место.

– Как по трассе идем – все о’кей, как в город въезжаем, начинается задолбание!

– Рассея… А у вас на Кубе, небось, вообще асфальта нет. Один тростник сахарный, – пробормотал обидевшийся за державу водитель. – Вам куда?

– Пушкина тридцать четыре, – ответил Хуан. И, несмотря на духоту кабины, меня окатило тревожной ледяной волной. Этого не может быть. Это какое-то ненормальное совпадение. Это…

– Не-е, туда не довезу, – замотал головой водитель. – Нас теперь в центр не пускают. До Комсомольской доброшу, а дальше вы сами…

Ну, сами, так сами. Всего полчаса понадобилось нам с Хуаном, чтобы короткими перебежками от магазина к магазину добежать до нужного дома. И хоть кожаный плащ был обменян на вполне приличный китайский пуховик (Хуан наотрез отказался брать мои деньги), блондину-кубинцу приходилось несладко. Точнее, не тепло. Я даже испугалась, что кастаньетная дробь его зубов поставит крест на мирном сне всех жильцов окрестных строений.

Стоя в кафе напротив дома номер тридцать четыре я поняла, что оттягивать разговор уже не имеет смысла. Сейчас все станет ясно. Нужно только…

– Подождите меня здесь. – Хуан смотрел на серую пятиэтажку как на форт, который придется брать штурмом. – Я очень благодарен вам за помощь. Но в личные дела я не собираюсь посвящать никого. Даже своего гида.

– Хуан Солано. – Мой изменившийся голос заставил кубинца насторожиться. Не знаю, чего он ожидал, но только не того, что за этим последовало. – Как тебя по отчеству?

– Что? – переспросил Хуан. – Зачем тебе, Ника?

Он был настолько сбит с толку, что даже не заметил, как просто мы перешли на «ты».

– Какое у тебя отчество? – с нажимом повторила я, втайне надеясь, что сейчас он произнесет что-то вроде «Мануэль-Антонио-Мария-Анна-Эстебаль».

– Это не твое дело, – отчеканил мой подопечный, навылет прошив меня своим ледяным взглядом. И я наконец-то поняла, на кого он похож.

– Не хочешь говорить? – Один Бог знает, чего стоило мне сохранять видимость спокойствия. – И не надо. Я скажу тебе свое. А то все Ника, да Ника… Как собачонку зовешь, честное слово. А у меня очень красивое отчество. И фамилия под стать… Разрешите представиться – Ника Валерьевна Евсеева. Удивлены, сеньор Хуан Солано? Или в России вас все-таки лучше называть: Иван Валерьевич Евсеев?

Он что-то пробормотал по-испански, но мне не понадобился переводчик, чтобы его понять.