— Понимаю вас, — тихо произнес он.
— Нет, не понимаете, — сухо возразил Уильям. — Не думаю, что вас когда-нибудь в жизни мучила смертельная скука.
— Вы правы, никогда, — согласился сыщик.
У него действительно никогда не было времени на скуку: бедность и честолюбие не позволяли.
— Вы счастливчик, хотя бы в этом отношении.
Томас снова взглянул на холст.
— По-видимому, так же, как и вы, — с уверенностью в голосе произнес он.
Впервые за все время Уильям улыбнулся. Но улыбка исчезла так же быстро, как и появилась; ее сменило выражение мрачного осознания случившегося.
— Благодарю вас, мистер Марч, — сказал Питт. — Не буду вас более беспокоить.
Уильям ничего не ответил и снова погрузился в работу.
Подобно Питту, у его подчиненного Страйпа возникли свои проблемы. Его встретили в комнатах для слуг с не меньшей враждебностью, чем Питта — в комнатах хозяев. Повариха взглянула на него с нескрываемой злобой. Это был как раз тот час после ленча, когда она могла немного отдохнуть перед тем, как приступить к приготовлению обеда, и ей хотелось посидеть и поболтать с экономкой и горничными.
Сплетен всегда хватало с избытком, а сегодня в особенности, и повариха была переполнена желанием излить свои эмоции. Она была женщиной крупной и умелой служанкой, гордившейся своей работой. Однако необходимость проводить почти целый день на ногах выматывала и ее.
— Вены у меня жуть как болят! — признавалась она экономке, дородной даме ее возраста. — Да, работаем мы не то что нынешняя молодежь, эти девицы-горничные. Дисциплина сейчас не та, что в дни моей молодости. Мы-то ведь знали, как присмотреть за домом.
— Все катится неизвестно куда, — согласилась экономка. — И вот уже к нам в дом приходит полиция. Я спрашиваю, чего нам еще ждать после такого?
— Увольнений, вот чего, — покачав головой, проговорила повариха. — Половина девушек уволится, попомните мои слова, миссис Тобиас.
— Вы правы, миссис Мардл, вы правы, это уж точно, — мрачно согласилась экономка.
Они сидели в комнате экономки. Страйп же находился в большом холле для прислуги, где слуги обычно обедали и общались, насколько им позволяли их бесчисленные обязанности. Он чувствовал себя крайне неуютно, так как этот мир был ему незнаком, и он ощущал себя в нем чужаком. Повсюду царила идеальная чистота. Пол здесь каждое утро до восхода солнца самым тщательным образом мыла тринадцатилетняя судомойка. Буфеты были уставлены фарфором. Стоимость любого сервиза равнялась годичному жалованью Страйпа. Здесь было множество банок с солениями и маринадами, у стены стояли лари с мукой, сахаром, овсянкой и другими припасами, а в буфетной Страйп обнаружил груды овощей. На кухне были расставлены многочисленные приспособления для приготовления пищи, располагавшиеся бок о бок с чередой плит, а рядом с ними — кучки кокса и угля. В прачечной он увидел медные котлы, раковины, стиральные доски, катки для белья, а на веревках, подвешенных к потолку на специальных шкивах, выстиранное белье.
Страйп стоял посередине этой теплой, приятно пахнущей кухни перед группой горничных и лакеев. Все застыли в напряженной позе солдат в строю и все были совершенно безупречны: мужчины в ливреях, девушки в черных шерстяных платьях и накрахмаленных белоснежных чепцах и фартуках; на горничных кружева, которым позавидовали бы многие женщины из среднего класса. Самой красивой из них Страйпу показалась старшая горничная Летти Тейлор, но она взирала на него с еще большим презрением, чем вся остальная прислуга. Дамы, приехавшие в гости, привезли с собой свою собственную прислугу. Все их слуги также присутствовали, за исключением Дигби, горничной леди Камминг-Гульд. Ее выбрали для ухода за вдовой Джорджа — возможно, из-за того, что она была самой старшей и считалась самой здравомыслящей.
Чувствуя себя не совсем уютно под враждебными взглядами слуг, Страйп, покусывая карандаш, задавал вопросы, которые обязан был задать, а ответы записывал в блокнот. Однако никакой существенной информации ему получить не удалось, за исключением того, что подносы были расставлены накануне вечером наверху в буфетной, куда принесли и чайники — там каждое утро заваривался свежий чай, а для лорда Эшворда готовился кофе. Однако в данном конкретном случае возникла неожиданная суматоха, буфетную заполнил пар, и в течение нескольких минут в ней не было никого из прислуги. По крайней мере, теоретически в этот промежуток времени туда мог проникнуть кто угодно и подсыпать яд в кофе.
Страйп попросил, чтобы его проводили в отдельную комнату, и его провели в буфетную, которая, по сути, являлась личной гостиной дворецкого. Здесь Страйп допросил всех слуг по отдельности. Он задавал вопросы — с необходимым тактом, как полагал — об отношениях между членами семьи, времени приходов и уходов хозяев и гостей дома. И не узнал практически ничего нового, за исключением того, что давно ему подсказали собственный профессиональный опыт и интуиция. У него даже возникло подозрение, что их преданность своим хозяевам и связь с ними настолько велика, что они сейчас встали горой не столько на защиту своих господ, сколько собственной чести и статуса в том небольшом сообществе, которое сложилось в этом доме.
Наконец, когда ему передали записку Питта, в которой был упомянут дигиталис в качестве яда, Страйп попросил Летти проводить его наверх в комнату миссис Марч и продемонстрировать ее аптечку и все другие аптечки в доме. Летти вначале поправила свои и без того идеально уложенные волосы, затем разгладила фартук поверх стройных ножек. Страйп подумал, слегка покраснев от своей мысли, что она самая хорошенькая, самая очаровательная женщина из всех когда-либо им виденных. У него даже возникла надежда, что расследование затянется — по крайней мере, на несколько недель, — и он будет часто видеться с Летти.
Он послушно проследовал за ней по черной лестнице, внимательно наблюдая за наклоном ее головы и покачиванием юбки, и, когда они пришли в буфетную, обнаружил, что мечты унесли его очень далеко. Летти пришлось повторить свою фразу дважды, чтобы пробудить полицейского от сладких мечтаний и обратить его внимание на столы, где стояли подносы.
— Где находился поднос с кофе лорда Эшворда? — спросил Страйп, громко откашлявшись.
— Вы, что, меня не слушали? — ответила горничная, покачав головой. — Я же только что вам сказала: он стоял вон там.
И она указала рукой на край стола, что стоял ближе к двери.
— Это его обычное место? Я…
Глаза Летти цветом своим напоминали небо над рекой в погожий летний день. Страйп закашлялся и попытался начать снова.
— Я хочу сказать, вы ставили его всегда в одно и то же место каждое утро, мисс?
— Тот поднос — да, — ответила служанка, явно не замечая его пристального взгляда. — Ведь на нем был кофе, а на всех остальных — чай.
— Повторите мне, пожалуйста, еще раз, что у вас происходит здесь каждое утро.
Страйп прекрасно помнил то, что она ему уже говорила, но он очень хотел услышать ее голос снова, а каких-то более важных вопросов придумать пока не мог.
Летти послушно воспроизвела заново всю утреннюю процедуру, и он ее снова записал.
— Спасибо, мисс, — заключил Страйп, закрывая блокнот и опуская его в карман. — А теперь не могли бы вы показать мне аптечку миссис Марч?
Девушка внезапно побледнела от этого напоминания о смерти, на мгновение утратив ту высокомерно раздраженную манеру, которая отличала всех слуг во время встречи с полицейским.
— Да, конечно.
Горничная проследовала через занавешенную дверь на лестничную площадку, а оттуда к комнате миссис Марч. Она постучалась и, не получив никакого ответа, вошла.
Комната разительно отличалась от всего, что когда-либо представлял себе Страйп, и уж, конечно, ничего подобного он никогда раньше не видел. Сочетанием ярко-розового цвета с белизной ее внутреннее убранство напоминало цветущий яблоневый сад. Повсюду, куда бы он ни посмотрел, были кружева, салфетки, ленточки, фотографии в обтянутых шелком рамках, горы подушек, от вида которых становилось душно, розовые бархатные занавески с бесчисленными белоснежными рюшами. От удивления Страйп онемел. В комнате было жарко, воздух в ней был тяжелый и неподвижный. Страйп почувствовал, что начинает задыхаться. Неуклюжей походкой, словно боясь оставить грязные следы на полу, он на цыпочках проследовал по розовому ковру за Летти к роскошному буфету, также бледно-розового цвета. Подойдя к буфету, горничная открыла в нем небольшую полочку и с мрачным выражением лица заглянула внутрь.
