Имени настоящего и то ведь не знаем. Точно ли итальянец? Какого же роду-племени, имеет ли поместье? Скрытен псевдоним, на расспросы Стефано отвечал уклончиво, шутками. Адрес три раза сменил. Хозяева квартир одно твердят — обитал господин Лини, католик, исправно посещал мессу. Жаловался на высокую плату, нашёл, надо думать, пристанище более дешёвое. Существенно в донесениях Стефано, пожалуй, одно:
«Шевалье весьма комильфо, исключительно хорошо воспитанный и образованный, владеет разными языками, по-видимому, изрядно путешествовал, поразил меня множеством всяких сведений об иноземных дворах».
Много ли таких в России?
Эликсир венский
Варвара, заметив перемену в настроении Данилыча, пошутила — эликсиру какого, что ли, глотнул? Гложущая боль курляндского афронта, донимающая почитай с месяц, видно, утихла.
— Эликсир, — отозвался он. — Венский, милая…
— Крепок, знать…
— Правда твоя… Нам он в самый раз. А кто-то и поперхнётся.
— Подписали?
— А, догадалась, воструха!
Ждали в княжеском доме, как праздника… Договор с цесарем о дружбе, о взаимной военной помощи учинён. Конец сомнениям, колебаниям. Размежевалась Европа [154], да так, что поубавится дерзости у короля Георга. Правда, Швецию он переманил, но зато Пруссия, склонявшаяся было к нему, одумалась. Союзницей нашей оказалась Испания, из-за её вражды к французам.
Дарья крестилась.
— На турка опять… Страх лютый!
— Турок в Персии увяз, вроде нас… Цесарь на запад смотрит. А войны все одно не миновать.
Домочадцам, адъютантам, солдатам караульной роты втолковывал важность события. Даже флаги вывесил по всему бургу, и некоторые вельможи его примеру последовали. Вместе с Остерманом утихомирили Екатерину — она опасалась подвохов с австрийской стороны.
— Это союз естественный, — цедил немец, — понеже другого алеата против морских держав нет.
Главная опора — цесарь, главный противник — Англия. Убеждение покойного государя, которое вице-канцлер развивает. Он закончил трактат «Генеральное состояние дел и интересов всероссийских» и теперь, прикрыв дрожащие веки, читает сентенции оттуда гласом пророческим.
— Через цесаря и Польшу расположить к нам можно. Дабы не раздражать её. Курляндию пока не трогать.
Царицу беспокоит усиление старой знати, друзей царевича. Вслух не скажет, но Данилыч чует скрытое.
— Мы все, слуги твои, ныне вокруг тебя в единодушии. Как супруг твой заповедал…
Титул императрицы Веной признан, голштинца поддерживают — Рабутин заверил. Розовый толстячок шариком носится по дворцу, обнимает старых знакомцев, бойко лопочет по-русски.
— Счастлив, счастлив, скучал без вас…
Он давно на австрийской службе, граф Рабутин, французского корня. Захлёбывается, расхваливая Петербург, слюнки пускает, рассуждая о русской кухне. Запомнил — у Голицына восхитителен был киевский борщ, у Ягужинского осетрина на вертеле, у Меншикова кулебяка. Но не забыл и вкусы, прихоти угощавших. Князь получил серебро — дюжину подсвечников фигурных, весом более пуда.
Свечи вставили, зажгли в присутствии посла — знаменитая кулебяка, озарённая ими, лоснилась маслено, румянилась, благоухала. Рабутин добрых четверть часа пел ей дифирамбы.
— Бесподобно! Пища богов, амброзия! Позвольте, я пришлю к вам своего лентяя повара!
Согласие двух империй должно, по мнению бонвивана, обогатить меню. Прежде всего! Но чем отплатить русским? Венгерский гуляш, пожалуй, слишком заборист. Впрочем, здешние кулинары повально подражают французским. И не всегда удачно.
— Людовик соблазнял нас, — сказал князь. — Не только яствами. Мне стоило громадных усилий…
— Оставайтесь русскими, умоляю! Ваша стерлядь… Божественно тает во рту. О, Волга, Волга!
Отлично, будет ему и стерлядь… Когда же умолкнет чревоугодник и заговорит дипломат? Лишь в Ореховой, за кофе, он сказал, поглаживая живот:
— Его императорское величество чрезвычайно ценит ваши усилия, мой принц. Вы так искусно уберегли Россию от неосторожного шага… Курс на Людовика был бы трагической ошибкой. Ваш ум, ваша рука на руле правления…
— Вы льстите мне, экселенц.
— Нисколько, нисколько.
— Я был счастлив внести лепту, — произнёс князь, потупившись. — Мне дорого, — тут голос его задрожал, — мне бесконечно дорого слышать от вашего великого монарха, моего благодетеля… Не сомневайтесь, что я и впредь…
Волнение не дало ему закончить.
— Его императорское величество ищет способ доставить вам приятность. Он сожалеет, что не мог помочь вам в Курляндии.
— О, экселенц!
Воистину поднёс эликсира. Данилыч подался вперёд, едва не опрокинув чашку. Он облобызал бы посла, если бы посмел.
— Потрясён, — промолвил он сдавленно. — Потрясён милостью его величества.
Земля… Нет дара желаннее! Ковром раскинулась зелёная равнина, покорно легла под ноги. Тучные нивы, добротные сельские дома в оправе садов, баронский замок на взгорке — картина, запавшая в память ещё в Курляндии и с тех пор неотвязная. Да ну её! Свет клином сошёлся, что ли? Цесарь отыщет для него землю, раз такое намерение есть. Выморочную, конфискованную — не всё ли равно… Конечно, неспроста сей великодушный жест, с расчётом на благодарность. Не токмо словесную…
— Заверьте его величество… Я всегда и премного обязан… Святой долг союзника.
Рабутин, запив кофе ликёром, откинулся в кресле, начал посапывать. Князь смотрел с торжеством на обмякшее тело. Будет ему кулебяка. Будет стерлядь, расстегаи с рыбой, всё будет. Хоть каждый день.
Где же эта вожделенная, предназначенная земля, изобильная земными плодами, омытая морем или судоходной рекой пронизанная, земля, которую не стыдно назвать своим герцогством, княжеством, королевством? Римская империя с начала века расширилась грозно — захватила Милан, Неаполь, Сардинию, выдвинулась к Северному морю, к Рейну. Дальние пажити, однако, не влекут, чем ближе к дому владение, тем сподручнее.
Рабутин согласен — лучше… Так где же, где же? Посол мялся, просил потерпеть — задача не из лёгких, его величество думает, предполагает… От обеда к обеду откровеннее делался гурман. Наконец, разомлев от сытости — кулебяка была с трёхслойной начинкой, мясо, яйца, рис, — уступил.
— Есть графство… Хозяйка его под замком, до конца дней своих. Графиня фон Козель [155]. Слыхали?
История давняя, нашумевшая. Метреса короля Августа, красавица, интриганка, вздумала на беду свою вмешаться в политику. За урон, нанесённый державе, за оскорбление чести монарха заперта в крепости навечно. Что же с вотчиной? Поди, отошла в казну?
— Совершенно верно, мой принц. Августа мы уговорим.
— Боюсь, не просто…
— Ах, полноте, императору он не откажет! Потребуется время, конечно. Процедура, бумаги…
Земля от короля, титул — от Карла. Улита едет… Из короба, накрытого персидским ковром, князь вынул карту. В Силезии, к востоку от Лейпцига, рядом с Польшей отыскался Козел, городок незначительный, именье с полушку, река чахлая, сотни вёрст ей бежать до Балтики. Ладно, какое ни есть графство, а коль превратится в герцогство… Дарёному коню в зубы не смотрят. Мысли эти отразились на лице князя весьма зримо, и дипломат почёл долгом сказать:
— Если вам повезёт в Курляндии, мой принц… Ради Бога! Его величество сердечно вас поздравит.
Светлейший благодарил, наливая разомлевшему гостю квасу. Медовый, с лимоном и полудюжиной специй, ни у кого нет столь духовитого, столь освежающего. Признался — известия из Митавы он получает. Есть там люди… Казус сложный, понеже польский интерес присутствует. И Мориц не отрёкся, уехал набирать войско. Ну, его-то паны вышибут.
— О, чуть не забыл, — и Рабутин схватился за голову. — Император мне, однажды… Странно, принц Меншиков ни разу не предложил себя сейму. Польша приобрела бы отличного короля.
