Бои шли за Калинином, но и в городе еще несколько дней оставались очаги сопротивления. До нас доносились взрывы, пулеметные очереди. Перед рассветом 20 октября, словно вынырнув из ночи, недалеко от командного пункта полка построились тринадцать бойцов и командиров. Вид у них был страшный: черные, закопченные лица, рваное, обгоревшее обмундирование. Но все-таки красноармейцы и командиры не теряли самообладания, смотрели на нас гордо, как смотрят люди, исполненные сознания честно выполненного долга.

Один из них шагнул вперед, приложил руку к пилотке, доложил командиру полка:

— Товарищ майор! За три дня, проведенные в оккупированном Калинине, наша группа уничтожила более пятидесяти гитлеровцев. Все пятнадцать человек, находившиеся со мной в городе, возвратились в родной полк. Двоих раненых отправили в медсанбат. Докладывает командир четвертой роты лейтенант Букшенко.

А дальше было вовсе не по уставу. Майор Хрюкин обнял Букшенко, расцеловал его.

Позже мы узнали подробности боевых действий 4-й роты в Калинине. Она занимала оборону на левом берегу Тверцы, неподалеку от ее впадения в Волгу. Позиция роты — несколько домов, в одном из них ранее находилась швейная мастерская. Все здания красноармейцы превратили в опорные пункты. Фашистам все же удалось захватить мост через Тверцу, выйти на Пожарную площадь и окружить пятнадцать бойцов роты Букшенко. Гитлеровцы пытались захватить опорные пункты с ходу. Трижды они атаковали горстку красноармейцев, но безуспешно. Букшенко и его солдаты выстояли! А когда сгустились сумерки, лейтенант собрал красноармейцев в одном из домов, объявил свое решение:

— Будем держаться до последнего патрона и последней гранаты!

Ночь прошла спокойно. Утром 18 октября гитлеровцы не возобновили атак. Видимо, предполагали, что отрезанная от своих горстка русских бойцов сдастся в плен.

Но враг просчитался. Как только на улице появлялась пригнувшаяся, перебегающая фигура гитлеровца, из дома гремел выстрел. Красноармейцы стреляли точно, наверняка — патронов было мало.

Наступил вечер. В сумерках наши люди увидели, как гитлеровцы выкатили пушку. Скрываясь за щитом, поставили ее против дома и открыли огонь прямой наводкой. В доме рушились стены, но бойцы держались. Тогда фашисты решили поджечь здание зажигательными снарядами. Вспыхнул пожар. Люди задыхались в дыму, обмундирование тлело. Лейтенант Букшенко приказал: взять двух раненых и прорваться сквозь пламя в соседний пустой дом. К счастью, гитлеровцы не заметили перебегавших красноармейцев. Видимо, они предполагали, что наши солдаты сгорели заживо.

Лишь через сутки Букшенко решил, что пора выходить к своим. Выползли бойцы из дома ночью. Однако не миновали и одной улицы, как немцы бросили против них танкетки и мотоциклистов. Пришлось укрываться в развалинах.

Нашим бойцам помогла ночь. Передний край они прошли благополучно.

А теперь назовем всех тех, кто мужественно сражался в доме, который был охвачен пламенем. Это — командир роты Букшенко, политрук Комков, заместитель командира роты Бакшатов, командир пулеметного взвода Фомин, красноармейцы Барышев, Белкин, Лобан, Ванюхин, Трибунский, Мищенко, Максимов, Тамаришин, Писанник, Зайцев, Пунков. Командир полка объявил им благодарность за доблесть. И пожалуй, только теперь, через много лет, полностью осознаешь, что именно из таких подвигов складывалась будущая победа над врагом.

Героическим действиям воинов 4-й роты мы посвятили листки-молнии, беседы во всех подразделениях.

20 октября на нашем участке бои приняли еще более напряженный характер. В этот день был ранен командир полка М. Т. Хрюкин. Это уже второй осколок снаряда угодил ему в ногу. Несколько недель назад Михаилу Трофимовичу повезло: металлическая ложка, засунутая в голенище сапога, прогнулась, но отразила удар. Кстати говоря, не меньше повезло в тот день и комиссару полка Чекмареву — осколок сбил с него каску, но головы не задел. Михаила Трофимовича унесли в санитарную роту, Мы с грустью провожали его. Рядом не стало отличного командира и доброго товарища.

Сводки Совинформбюро не радовали нас. Газеты «Правда» и «Красная звезда» призывали защитников Москвы на можайском, мало-ярославском, волоколамском и калининском направлениях выдержать новый напор гитлеровских дивизий и похоронить их в подмосковных землях. Еще 19 октября радио донесло до нас Постановление Государственного Комитета Обороны о введении в Москве осадного положения.

Известно, что в критические моменты истории народ с наибольшей силой проявляет свои дарования и энергию. Так было и в те тяжелые дни. Советские люди, воины Красной Армии чувствовали всю меру ответственности за судьбу Родины. Еще ближе они стали к партии, теснее сплотились вокруг ее ленинского знамени.

В партийное бюро полка каждый день поступали заявления от бойцов и командиров с просьбой принять их в ряды партии коммунистов.

Записи тех дней позволили мне восстановить в памяти один из вечеров, когда проходило заседание бюро, на котором рассматривались заявления отличившихся в боях товарищей. В землянке кроме меня и членов бюро Степана Михайловича Левченко и Сергея Николаевича Соснина сидел уже известный читателю скромный до застенчивости командир 4-й роты Николай Максимович Букшенко. Он из рабочего поселка Красная Яруга Курской области. Комсомолец. Со школьной скамьи увлекался рассказами дяди — командира гражданской войны. Увлечение становится мечтой, мечта — делом. В 1939 году Николай Букшенко поступает в Орловское пехотное училище. В девятнадцать лет он уже командует стрелковой ротой, является членом бюро комсомольской организации полка.

В своем заявлении с просьбой о приеме в партию Букшенко писал: «Я буду с еще большим рвением громить нашего заклятого врага — немецкий фашизм».

Потом разбирали заявление комсомольца командира орудия Владимира Ивановича Леонова. Ему 26 лет. Он земляк Николая Букшенко. В бою Леонов был ранен и пришел на заседание бюро с перевязанной рукой.

— Почему вы не в госпитале? — спросили его.

— Повоюю пока одной рукой. Мне не из винтовки стрелять, — ответил он.

Пришел на заседание бюро и командир взвода разведки комсомолец Лев Викторович Жабинский, бывший мастер московского завода «Красный пролетарий». В полку его звали дважды мастер: он превосходно вел разведку.

Наша партийная организация пополнилась отличными воинами. Мы следили за центральными газетами, которые сообщали о росте других армейских и флотских парторганизаций. После войны стало известно, что уже к концу 1941 года в Красной Армии и Военно-Морском Флоте насчитывалось 1300 тысяч коммунистов — в два с лишним раза больше, чем накануне войны.

Напряженные бои на участке обороны полка не утихали. Части 1-й танковой дивизии врага рвались вперед. Получив пополнение, наши подразделения не только отбивались, но и готовились к наступлению.

Полковые разведчики во главе с Жабинским ночью пробрались в Калинин и разведали вражескую оборону. На окраинах она состояла из сплошной линии окопов, опоясанных колючей проволокой и минными полями. Под домами были оборудованы блиндажи, огневые точки, главным образом пулеметные.

Однажды ночью на участке обороны 2-го батальона появились две молоденькие девушки, пробиравшиеся из Калинина. Стали разбираться, кто они и почему перешли линию фронта. Оказалось, что это комсомолки Шура Жолобова и Люба Королева, выполнявшие задание советской разведки. Отважные девушки еще несколько раз пробирались в Калинин и приносили ценные разведывательные данные. Однажды гитлеровцы задержали их. К счастью, все обошлось благополучно.

— Часовой, задержавший нас, — рассказывала Шура Жолобова, — привел нас в дом, где жила женщина с девочкой лет двенадцати. Она-то и выручила нас. Как только мы вошли в дом, догадливая девочка закричала: «Это наши тети. Они скрывались в погребе». Нас освободили.