21-я кавдивизия тогда только что прибыла на фронт, кажется, из Средне-Азиатского военного округа. Командовал ею полковник Я. К. Кулиев смуглый, с иссиня-черными глазами человек, очень подвижный и горячий. Он сразу заговорил о том, что его больше всего тревожило:
- Только бы из этого болота выбраться... На простор!.. А там уже ничего не страшно...
Обсудили план взаимодействия. Поставленная штабом фронта задача была слишком общей. Мы не имели Мясного представления о том, что за противник перед нами, какие силы он сосредоточил вдоль шоссейной дороги.
Произвели рекогносцировку местности. Выслали разведку.
Мало-помалу обстановка стала проясняться. На нашем направлении у противника не было сплошного фронта. Укрепить по-настоящему занимаемые позиции он еще не успел, да, видимо, и не собирался делать этого. Его заботы всецело были сосредоточены на быстрейшем продвижении к Рославлю.
Осуществить в таких условиях прорыв было не так уж трудно. Требовалось только сосредоточить огонь артиллерии на заранее определенных рубежах по единому плану.
На всю подготовку к намеченному наступлению ушло полдня. Мы за это время подружились с кавалеристами. Они оказались хорошими товарищами. И не только когда все обстояло благополучно, но и в трудные моменты боя. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю лихих бойцов и их командира полковника Я. К. Кулиева, погибшего геройской смертью в дни Сталинградской битвы.
...Перед окончанием нашей совместной подготовительной работы к наступлению на мой командный пункт прибыл командир корпуса. Я знал тов. Магона раньше по совместной службе в Харьковском военном округе. Года три назад он был репрессирован по ложному обвинению в связях с врагами народа и лишь с началом войны снова оказался .в рядах армии. Именно поэтому, несмотря на свою высокую должность, Магон еще не имел тогда генеральского звания. На петлицах его гимнастерки поблескивали скромные ромбики.
Спокойный и неразговорчивый, комдив Магон выслушал наши доклады, подумал, молча прикинул все по карте и утвердил предложенный нами план действий. Наносить удар по противнику мы должны были с утра.
Как сейчас, помню это раннее утро. Первые лучи яркого солнца едва прорезали предрассветную дымку, и тотчас заговорили наши минометы, пушки, гаубицы, поднялась в атаку пехота. Противник открыл ответный огонь, но было уже поздно: подразделения нашей дивизии вышли к шоссе. Фронт был прорван удивительно быстро, и комдив Магон тотчас же поднял конницу.
Со своего НП я невольно залюбовался, как стройными колоннами, словно на параде, по три в ряд, лихо гарцевали всадники, эскадрон за эскадроном. И тут же , мелькнула мысль: "Да, смело действуют, но слишком уж беспечно". Как бы в подтверждение этого из-за горизонта вынырнули "мессершмитты" и "юнкерсы". Их было много. Группа за группой заходили они на бреющем полете над походными колоннами кавалерийской дивизии. Загремели разрывы бомб, страшную трескотню подняли пулеметы, и ряды всадников смешались, эскадроны стали рассеиваться. Перепуганные лошади, потеряв всадников, носились вдоль шоссе, топча раненых. А вражеские самолеты все продолжали свои атаки.
Кавалерийская дивизия; не имевшая достаточных средств противовоздушной обороны и брошенная в прорыв без авиационного прикрытия, понесла большие потери. Причиной гибели многих ее бойцов и командиров была тогдашняя наша неопытность.
Сказалось и еще одно немаловажное обстоятельство: взаимодействовавшая с 13-й армией авиация была измотана в июльских боях, когда наша оборона проходила еще по левому берегу реки Сож. В то время авиационному соединению, базировавшемуся на Хотимский аэродром, пришлось работать с предельным напряжением. С его помощью 13-я армия не позволила Гудериану продолжать продвижение в направлении Рославля сразу же после захвата Кричева. Но силы этого соединения быстро таяли. Последний крупный налет нашей авиации на занятый фашистами Кричев был совершен 29 июля. При этом из И ходивших на задание самолетов 4 не вернулись. Это была расплата за нашу наивность, типичную для некоторых авиационных командиров в первые месяцы войны: прежде чем начать штурмовку вражеских позиций, советские летчики сбрасывали листовки, в которых предупреждали местное население о предстоящем налете и просили укрыться. Ясно, что такими предупреждениями пользовались и гитлеровцы. Они тоже шли в укрытия, но приводили в боевую готовность свою зенитную артиллерию. Внезапность удара с воздуха терялась, и авиация несла большой урон.
Эти факты, мне кажется, в какой-то степени объясняют, почему командование фронта и 13-й армии, предпринимая в августе контрудар по рославльской группировке противника, не прикрыло с воздуха вводившуюся в прорыв 21-ю кавалерийскую дивизию. Прикрывать-то было нечем! А фашистская авиация, сразу же появившаяся над районом нашего прорыва, буквально неистовствовала.
Противник ни за что не хотел примириться с тем, что мы перерезали его коммуникации между Кричевом 9-Еосдавдем. Он ввел в бой и свои сухопутные резервы.
Перед нами появились новые пехотные и танковые части немцев.
Неудача, постигшая кавалеристов, спутала все наши планы. Полки 132-й стрелковой дивизии продвинуться дальше уже не могли. В пору было удержаться на занятых позициях. Бойцы окапывались, готовясь к решительной схватке, и противник не заставил долго ждать этого. Уже к вечеру гитлеровцы ударили по нашим флангам, пытаясь отбросить дивизию за шоссейную дорогу. Но все стрелковые подразделения и спешившиеся кавалеристы держались стойко.
Тревожной была ночь. Вокруг нас над подожженными фашистами деревнями поднялось зловещее зарево, небо то и дело бороздили вспышки ракет и следы трассирующих пуль.
А к утру командир 605-го стрелкового полка доложил мне, что справа от него большая колонна противника, обтекая деревни Лытковку и Титовку, заходит в тыл нашей дивизии.
Обстановка явно осложнялась.
Я послал на угрожаемое направление - в район отметки 202 - наш разведотряд. Его мы усилили политбойцами - только что прибывшими из Сталинграда коммунистами-добровольцами. Вместе с разведотрядом отправился и начальник политотдела дивизии батальонный комиссар И. Б. Сербии.
События развивались с молниеносной быстротой. На командный пункт передали распоряжение из штаба армии. Документ этот подтверждал, что на нашем правом фланге в восточном направлении движется большая моторизованная колонна. Перед нами ставилась задача: уточнить ее состав, взять контрольных пленных, выяснить номера частей противника.
И в то же самое время стали поступать тревожные вести с левого фланга - из 498-го стрелкового полка. Командир этого полка доносил, что на юг от него, в направлении села Родня, устремились вражеские танки.
Не радовали и доклады из разведотряда. Наши разведчики атаковали противника, но, встреченные сильным огнем, были вынуждены отойти. При этом получил ранение начальник политотдела. Я выехал туда.
Начальника политотдела удалось отправить в тыл. Но вслед за ним тяжело был ранен наш комиссар, замечательный большевик Павел Иванович Луковкин. Его отправили в медсанбат, и там он вскоре умер.
Удерживать позиции, занятые дивизией, становилось все труднее. Противник непрерывно обстреливал и бомбил наши боевые порядки. С севера по дивизии наносила удар развернувшаяся моторизованная колонна фашистов. С запада в нашу оборону вклинились танки, рассчитывавшие, по-видимому, отсечь 132-ю стрелковую и 21-ю кавалерийскую дивизии от других соединений 13-й армии, которые к тому времени отошли уже на новые оборонительные рубежи.
Нам удалось наконец связаться по радио со штабом армии. Командующий приказал отходить на восток и занять рубеж, удаленный примерно на 100 - 120 км от того места, где мы находились. Но когда я показал эту радиограмму Магону, тот недоверчиво покачал головой:
- Ваши радисты, наверное, с немцами говорили. Вряд ли командующий армией мог отдать такой приказ...
