Еды было очень мало, две крохотные миски в день. Воду, тоже в ограниченном количестве, нам давали с центральной кухни. Вся еда и вода делились между нами и нашими охранниками очень демократично. Многие из нас, весившие по 12–13 стоунов (1 стоун = 6,35 кг), вскоре похудели до 67 стоунов. В конце концов мы оказались в «Лагере 5», где несколько человек забрали на допросы. Остальные пленные устроили забастовку, и я был среди зачинщиков. Мы не отзывались на перекличке и тому подобное. Вызвали солдат, они стреляли поверх наших голов, однако забастовка закончилась, только когда допрашиваемых вернули.
Китайцы были очень злы. Комендант лагеря чувствовал себя униженным и, чтобы успокоиться, отыгрывался на нас. Потом нам пошли на некоторые уступки. Британцам разрешили сформировать отдельный отряд и еще избрать лагерный комитет. Меня дважды избирали председателем. Это было очень важно, мы могли проследить, чтобы те, кто заправлял на кухне, не брали слишком много еды себе и своим друзьям. Все было очень демократично и даже интересно. Мы учились смотреть на жизнь с их точки зрения и таким образом могли кое-чего добиться. Положение с едой, например, улучшилось. Первые шесть месяцев еды было очень мало, и весь первый год она была очень плохой. Пленные умирали, иногда человек по 20 в день, в основном от недоедания. Раненые умирали раньше, другие умирали потому, что переставали бороться. Мы называли их капитулянтами. Они просто переставали двигаться: думали, что все равно умрут от голода. По большей части, это были молодые американцы.
В «Лагере 5» мы начали налаживать свою жизнь. Нам удалось избавиться от вшей. Лагерь находился рядом с рекой, где мы могли вымыться, и потому были относительно чистыми. Мы привели лагерь в порядок и построили сортиры. Мы даже выложили камнями дорожки и побелили их, чтобы по ночам, если приспичит, добираться до сортиров. В самом начале многие страдали дизентерией и часто опорожнялись где придется, и мы все время вляпывались в дерьмо. Нам удалось навести порядок, и мы стали образцовым отрядом. Среди британцев были люди постарше с военным опытом, а мы, молодые, были неплохо обучены и, как военные дети, привыкли к лишениям. Хотя наши беды не сравнить со страданиями в немецких концлагерях, вероятно, психологически мы были подготовлены лучше, чем большинство американцев.
И в то же время мы не давали спуску нашим охранникам. Изводили их, обзывали, передразнивали и тому подобное. Думаю, мы чувствовали свое превосходство над гражданами отсталой аграрной страны. И опять же, противоречия между Востоком и Западом, совершенно разная логика. Они совершали множество глупостей, например пытались перевоспитать нас.
Некоторые из них воевали с начала тридцатых годов с японцами, а потом с армией китайских националистов. О многих сражениях с огромным числом пленных мы и не слыхивали.
Многие из них были просто крестьянами, которых забрали в армию против их воли, а когда они попадали в плен к коммунистам, то начинали действовать, как они, проводили земельные реформы и тому подобное. Короче говоря, коммунисты захватывали тысячи молодых крестьян, быстренько, за месяц-другой промывали им мозги, и в конце концов идеологически обработанные убеждались, что коммунисты правы, и вступали в Красную Армию. Так что китайские коммунисты считали свою тактику результативной. Китайский коммунист — это животное, которое верит в себя и в свою правоту. Многие были образованными людьми, видевшими в коммунизме единственный путь для Китая. Они не понимали, что на Западе большинство считает «коммунизм» непристойным словом. В общем, китайские коммунисты немало преуспели в своей идеологической реформе.
Когда мы явились в Корею, они считали нас разновидностью своего крестьянства. Они понятия не имели о жизни на Западе. Думали, что надо только заставить нас думать, как они, хотя, конечно, не помышляли о том, чтобы брать нас в свою армию. В первые дни в «Лагере 10» внушение проводилось в форме маленьких речей. Они уверяли, что не имеют к нам претензий, но большинство их попыток в промывании мозгов проваливалось, так как они обращались с нами, как со своими крестьянами. Я не знаю никого, кто подвергался бы психологической обработке, но читал, что это применялось в других местах.
В целом я понимаю это так: взяв нас в плен, китайцы хотели заставить нас смотреть на мир через призму марксизма, но плохое обращение не способствовало восприятию их взглядов и даже приводило к обратным результатам. Сталкиваясь с сопротивлением, они прибегали к пыткам и избиениям, и к чему угодно, это я не могу отрицать. Но все, что я говорю, основано на моем личном опыте. Я считаю, что, в общем, китайцы не пытались навязать нам свои взгляды силой просто потому, что это было бы бессмысленно. Они действовали, исходя из неправильного представления о жизни на Западе; они понятия не имели о западном образе жизни. Они не были глупы, просто наивны и неискушены, как и мы, в отношении их образа жизни и убеждений.
Вначале лекции проводились примерно раз в неделю. Мы тащились мили две до большого сарая, рассаживались, и какой-то парень разглагольствовал об империализме, интернационализме и прочем. Мы не хотели слушать. Нам было неинтересно. Мы интересовались только едой и тем, как бы согреться. Может, мы и обсуждали кое-что, но их неуклюжие попытки идеологической обработки провалились и где-то к концу 1951 года прекратились. Позже нам еще пытались внушить коммунистические идеи, но иногда мы просто соглашались, чтобы не спорить. Я впоследствии воспринял многие марксистские идеи, но не потому, что мне приказали, а потому что стал читать. Если вспомнить, то это случилось после того, как мы самоорганизовались, наладили еду и чистоту, то есть перестали умирать от голода.
Когда перестаешь голодать, то начинаешь интересоваться тем, что происходит вокруг. Я стал прислушиваться к их болтовне. Нам давали читать брошюры: некоторые, изданные коммунистической партией в Китае, другие — левыми организациями Америки. Кое-кто из нас стал проявлять интерес не столько к китайской точке зрения, сколько к марксизму. Я раньше никогда и не слышал о «Капитале», а там прочитал его трижды. Это заставило меня задуматься. На меня также сильно повлияли две брошюры Мао Цзэдуна: «О практике» и «О противоречиях». Сначала я понимал написанное с трудом, но с третьего-четвертого раза стал понимать смысл. Мао Цзэдун объяснял марксизм на китайском примере, так что пришлось познакомиться с общественным устройством Китая. Книги отвечали на вопросы, которыми сознательно или подсознательно я задавался всю свою жизнь. Например, когда мы совершали рейды в Японии, люди там иногда искренне удивлялись, обнаружив, что простые морские пехотинцы думают, имеют мысли.
К нам приезжал журналист Алан Уиннингтон (из лондонской «Дейли Уоркер»), и я попросил его достать нам книги. Ему удалось выслать нам из Китая много книг: русскую и британскую классику, в основном Диккенса, американских и других писателей. Когда Уиннингтон приехал в наш лагерь в первый раз, он мне не очень-то понравился. Показался высокомерным. Он был в китайском мундире и меховой шапке. Поговорив с ним, я лишь укрепился в своих впечатлениях: очень высокомерный англичанин, а то, что коммунист, так мне было все равно. Люди имеют право на собственные убеждения. Я же не придерживался никаких политических взглядов.
Наш отряд пригласил Уиннингтона провести с нами беседу. Мы слышали кое-какие новости, но не очень верили китайцам. Бывало, попадалась газета «Шанхайские новости», которую мы называли «Шанхайским лжецом», потому что не верили ни слову из того, что там было написано. Пришли многие обитатели лагеря. Уиннингтон рассказывал, а мы чему верили, чему нет. В целом, он говорил правду, например, будто американцы затягивают переговоры о мире и нашем освобождении. Мы не поверили, однако позже оказалось, что доля истины в этом была. Он также привез нам новости с родины, но для нас важнее было то, что через Уиннингтона мы могли давить на китайцев и получать бритвы, книги, граммофон и все такое. Не очень много, но больше, чем раньше. После войны говорили, что Уиннингтон «промывал мозги», допрашивал. Я об этом не знаю; никогда не видел. Может, что и было, но не на моих глазах.
