Сама не знаю, зачем я побежала следом за ним, в моей помощи Марек не нуждался, лестницу нес сам. На обратном пути мы наткнулись на тетю Ядю и Тересу, которые тоже проснулись и вышли узнать, что произошло. Я сообщила им о трупе в колодце. Обе остановились, как вкопанные, и перестали задавать вопросы.

Принеся лестницу, Марек сразу же опустил ее в колодец, даже не посветив туда предварительно.

— Мог бы поставить осторожнее, — проворчала я. — Даже если там убийца, даже если он совсем мертвый, не следует все-таки ставить лестницу прямо на труп…

— Лучше возьми фонарик и посвети, — невежливо перебил меня Марек.

Тереса с тетей Ядей пришли наконец в себя, добрались до колодца и теперь шептались с Люциной в сторонке, время от времени издавая крики ужаса. К колодцу они решились подойти в тот момент, когда Марек уже вылезал. Тереса торжественно начала:

— Вечную память даруй ему, Господи…

Марек молча прослушал заупокойную молитву, не перебивая Тересу, но выражение лица у него было такое, что я что-то заподозрила.

Но вот Тереса закончила, и Марек обратился к Михалу:

— Примите мои поздравления! Редкий экземпляр! И уложить его одним ударом — просто поразительно!

— Что он такое говорит? — слабым голосом поинтересовалась тетя Ядя, а Люцина тоже почувствовала подвох.

— Кто же там лежит? — крикнула она.

Михал только молча глядел на Марека с выражением глубочайшего отчаяния.

— Кабан, — ответил Марек. — Поразительный экземпляр, потянет на двести пятьдесят килограммов. Не понимаю, как при таком весе он еще мог передвигаться…

Больше ему говорить не дали. Схватясь руками за живот, Люцина от смеха опустилась на землю. Михал кинулся к колодцу и если бы Марек его не перехватил, наверняка составил бы на его дне компанию убитому кабану. Тетя Ядя упустила в колодец свой фонарик, а Тереса кричала и топала ногами на Марека за то, что не остановил ее, когда она читала заупокойную молитву над трупом кабана.

Марек попытался нас утихомирить, втолковывая, что дело серьезное, что неплохо было бы до утра извлечь кабана из ямы и отвезти куда подальше, иначе с утра здесь будет милиция и прощай клад!

Первым внял его призывам Михал, который ожил сразу, узнав, что не убил человека.

— Немедленно начнем! — восклицал он, преисполненный энергией. — Боже, какое счастье! Что б я еще кого-нибудь когда-нибудь убил! Приказывайте, что делать? Наверное, нужны веревки?

Операция по извлечению кабана из колодца потребовала привлечения всех наличных сил, даже мамуля была задействована. Кабан упорно сопротивлялся, и если бы не наша твердая вера в покоящийся под ним клад, мы бы просто засыпали животное в яме, набросав сверху могильный курган.

Франек сразу, с первого же взгляда, опознал погибшего.

— Езус-Мария, черный кабан Печерских! Ну все, Печерский своего не упустит. А сколько раз я ему говорил

— приглядывай за боровом, не позволяй ему шляться, где ни попадя. Не слушал, а этот вот дни и ночи по деревне шастал. Вот и дошастался!

Не удалось нам за ночь, потихоньку, без шума, вытащить из колодца несчастного кабана. С рассветом вся деревня уже знала о его бесславной кончине, к колодцу сбежалось множество народу, так что недостатка в зрителях не было. К счастью, в помощниках тоже. Неизвестно, кто известил милицию, во всяком случае, когда огромная туша кабана была, наконец, свалена на траву, появился представитель властей.

Энергичным шагом пройдя сквозь расступившуюся толпу, сержант милиции остановился над кабаньей тушей и произнес осуждающе и в то же время вроде бы с удовлетворением:

— Так, так, нелегальный убой скота! Пан Влукневский, что же это вы?

— Да он не мой! — горячо возразил Франек. — Я убоя не производил! Не мой кабан и меня не касается!

— А чей же это кабан?

— Цечерских.

— То-то мне показалось — знакомый. Значит, Печерский нелегально заколол кабанчика…

— Нет!

Представитель власти казался несколько озадаченным.

— Кто же тогда совершил нелегальный убой домашнего скота? — строго спросил он.

Михал Ольшевский мужественно сделал шаг вперед:

— Я!

— Так это ваш кабанчик?

— Нет, вы же слышали — Печерских.

— Печерский поручил вам забить животное?

— Нет… не знаю… Печерского тоже не знаю.

— Печерского не знаете, а его свинью того… закололи? Краденая?

Михал Ольшевский покраснел от негодования:

— Я не крал! И я вовсе не хотел убивать этого кабана!

— Если вы не хотели, то зачем же убили?

— Так ведь я думал — это человек!

Ну и началось! Представитель властей, дотоле безмятежный, вздрогнул и насторожился, столпившиеся зрители, дотоле молчавшие, загалдели. Напрасно Михал пытался возможно понятнее объяснить, из каких соображений собирался убить человека. Помешали не только мы, в искреннем желании помочь разъясняя представителю милиции суть дела, но, главным образом, владелец погибшего борова, упомянутый уже Печерский, который, как водится, о гибели животного узнал последним. Вот уж этот никому слова не давал сказать, устроив грандиозный скандал. Досталось не только бедняге Франеку, который, конечно же, давно имел зуб на невинную животину, не только односельчанам, которые вечно гоняли его боровка со своих подворий, так что тому негде было преклонить голову, и загнали наконец под нож этого убийцы, не только милиции, которая не следит за порядком и не бережет имущество мирных обывателей. В общем, кому тут только не досталось!

Сержанту, как видно, очень не хотелось менять раз избранную статью гражданского кодекса, под которую он с ходу подвел данное дело — нелегальный убой скота. Неизвестно, правда, кому именно инкриминировать этот убой. Возможно, сержанту мешало сосредоточиться на убое скота горячее желание, не сходя с места, провести предварительное расследование по предумышленному намерению в убийстве человека? Пришлось вызвать подкрепление.

Из Венгрова приехала следственная группа, а среди присутствующих деревенских жителей создали беспристрастную комиссию на предмет нелегального убоя. Комиссия единогласно признала, что данный кабан заколот по всем правилам, как и положено, одним профессиональным ударом, специальным ножом. Стали искать нож, совершенно игнорировав заявление о том, что убит кабан этой вот средневековой алебардой.

Печерский прекратил скандал после того, как и против него было выдвинуто обвинение — дескать, состоял в сговоре с убийцей. Бедный Михал уже не знал, чего держаться: его сумбурные объяснения только запутывали дело, а тут еще кто-то вспомнил об уже имевших место двух убийствах в этих краях. На Михала стали посматривать косо — возможно, это тот самый убийца, убивает всех, кто попадется под руку, слышали? Сам ведь сказал, что хотел убить человека, но подвернулся кабан, так он и его прикончил… Правда, мнение присутствующих разделилось, и те, кто знал Михала, утверждали — он не виноват, виноват неизвестный бандит, который уже давно околачивается в этих местах. Теперь вот прикончил ни в чем не повинного кабана. Услышав все эти мнения, Михал решил изменить показания и перестал настаивать на том, что прикончил кабана.

Сумасшедший день, стоивший нам много нервов, закончился неожиданно мирным финалом. Со следственной группой прибыл уже знакомый нам сержант милиции, который в свое время расспрашивал нас о Лагевке. Он и принял Соломоново решение:

— Мясо проверено, все в порядке, пусть Печерский забирает. Его свинья, он и штраф заплатит за нелегальный убой. Так и в протоколе запишу — свинью заколол он. Да у меня рука не поднимется засвидетельствовать в письменной форме, что свинья забита музейной алебардой! Потом пришлось бы еще доискиваться, откуда взялась эта алебарда, и почему сотрудник музея оказался с ней на подворье пана Влукневского. Михала Ольшевского я знаю, дела заводить не будем. А вы, пан Ольшевский, вернете штраф владельцу свиньи. И дело с концом. Согласны?

Разумеется, все с восторгом согласились, и на этом проблема с кабаном закончилась.