— Угостите меня этими кусочками и крошками, — сказал он.

— Не могу, — сказала она. — Не знаю даже, с чего начать.

— Ах, вот какие кусочки и крошки? Ну что ж! Она улыбнулась.

— Мне, наверно, следовало вас предупредить. Хелен болтает о вещах, которые порядочные женщины держат про себя. Но такому специалисту по собиранию кусочков и крошек самому следовало бы это знать.

— Я вижу, вы получаете удовольствие, миссис Фелпс. И за мой счет.

— Вы меня осуждаете? А мне почему-то смешно.

— Тогда похохочите вволю. Не хихикайте.

— Не над чем тут хохотать. Не настолько это смешно.

— Может быть. Но шутки-то вы, конечно, понимаете, даже если они на ваш счет.

— Смотря какие, — сказала Анна Фелпс.

— Да это, собственно, не шутка, но среди прочих кусочков и крошек я, к своему удивлению, обнаружил, что вы были когда-то в большой дружбе с Сеймуром Эттербери.

Его поразила перемена, происшедшая в этом лице, обычно маловыразительном. От добродушного подтрунивания над ним по поводу тех вещей, которые порядочные женщины держат про себя, она вдруг с болью, со страстью ринулась на защиту — защиту чего-то, не самой себя.

— Не бросайте слов на ветер, мистер Лукас. Не бросайте… слов… на ветер, вот что, — сказала Анна Фелпс и ушла из кухни.

Весь этот день и весь следующий она отвергала все его попытки принести извинения. Она, конечно, догадывалась, что он наслушался про нее и про Эттербери от Хелен Макдауэлл, а для Анны Фелпс этот источник осквернял любые человеческие отношения.

Янк решил не откладывать больше своего намерения проспать сутки.

— Я ложусь на двадцать четыре часа, миссис Фелпс, — сказал он. — Если мне захочется выпить стакан молока и немножко перекусить, я сам все возьму. На телефонные вызовы отвечайте, чтобы позвонили послезавтра.

— Хорошо, — сказала она.

Янк взял термос с молоком, тарелку печенья, ушел к себе наверх, разделся, принял теплую ванну и лег в постель. Лежа он расслабится и сможет спать по три, по четыре часа подряд, просыпаясь ненадолго в промежутки. Ему не хотелось торопить сон, и сон пришел сам, надолго, часов на семь. Он встал, сходил в уборную, снова лег и снова заснул. И так пролежал в постели на два часа больше намеченного срока, чем остался очень доволен. Потом умылся и сошел вниз. Анны Фелпс в кухне не было, но на столе лежала записка. Он поставил кофейник на огонь и, прежде чем надеть очки и прочитать эту записку, выпил чашку кофе. Кто-то, не назвавший своего имени, звонил ему в три часа утра. Две записки — позвонить мисс Макинерни, срочно. Еще две — позвонить какому-то мистеру Лидсу в редакцию «Джорнал америкен». Столько вызовов за двадцать шесть часов не было и за неделю со времени отъезда Шейлы Данем. Он выпил еще одну чашку кофе, и тут на кухню вошла Анна Фелпс с собакой.

— Все прочитали? — сказала она.

— Да, спасибо.

— С той, что не сказала, кто она, я не стала разговаривать, повесила трубку. Потом мисс Макинерни, и тоже не лучше. Она звонила сегодня утром часов в одиннадцать и еще около двух. Я знаю, это ваш агент, но, будьте добры, внушите ей: я не привыкла, чтобы со мной так разговаривали. Бранится, чертыхается. Я сказала, что вы так распорядились, а ее распоряжений я слушать не намерена.

— Это не похоже на мисс Макинерни.

— Еще какой-то Лидс. Этому понадобилось знать, звонили ли вам из других газет. Я говорю, вы просили, чтобы вас не беспокоили, и больше ничего докладывать ему не обязана. Тогда он спрашивает: может, вы проснулись? А я ответила: больше он от меня ничего не услышит. Невоспитанный народ. Горожане. Ну, вы, наверно, есть хотите?

— Да, пожалуйста. Яичницу с беконом. Я пойду позвоню с вашего разрешения.

Он застал Пег Макинерни в ее конторе.

— Вы только что проснулись? — сказала она.

— Выпил кофе, впервые за двадцать шесть часов.

— И ничего не знаете про Зену?

— Про Зену? Нет. Наверно, что-нибудь плохое.

— Да, плохое. Держитесь, Янк. Она покончила с собой ночью. Приняла слишком большую дозу снотворного, но это, несомненно, самоубийство.

— Несомненно, самоубийство, — сказал он.

— Я от Эллиса все узнала. Плохо, Янк. Очень плохо. Зена встретилась с Бэрри после спектакля, поехали ужинать к «Сарди». Переругались там насмерть, и она ушла одна. Он обращался с ней по-скотски, это весь город знает. Просто по-скотски. Она приехала домой и начала всех обзванивать, но, если говорить правду, последнее время с ней часто так бывало, и многие отключали свои телефоны. Марк Дюбойз говорил Эллису, что Зена и ему звонила и понять ее было нельзя. Несла что-то бессвязное, видимо, первое, что придет в голову. Марк под конец сказал ей: мне пора спать. Она позвонила Скотту Обри, налетела на его жену и бог знает чего наплела про Скотта. Позвонила мне. Сказала, что если я не дам ей вашего телефона, то сама буду за все отвечать. Я спросила: за что «за все»? Это не важно, говорит. В голосе у нее было такое отчаяние, что я дала ей ваш телефон. Она до вас не дозвонилась.

— Да, я спал. И не велел себя будить, кто бы ни позвонил.

— Это вряд ли изменило бы дело. Что было дальше, неизвестно. Но между тремя-четырьмя часами ночи она приняла целый флакон снотворного. Утром горничная и нашла ее мертвой. Она лежала в ванной на полу.

— И все-таки это еще не доказывает самоубийства, — сказал Янк. Телефон умолк, и он сказал: — Пегги, вы меня слышите?

— Да.

— Я говорю, это еще не доказывает самоубийства.

— Она оставила записку. Вам. На клочке бумаги написано: «Дорогой Янк, благодарить тебя не за что».

— О-о! — сказал он. — И все?

— И все. Но это попало в газетные заголовки. Сейчас прочту. «Зена — Янку: Благодарить тебя не за что». А в одной газете собрано все, что сейчас говорят об этом. Что вы толкнули ее назад, к Бэрри, и что из-за вас он ужасно обращался с ней. Описания их стычек на людях. Ни для кого не секрет, что из примирения ничего не вышло. И прочее и тому подобное. Не знаю, где у нас закон о клевете в печати, но клевета вот она, налицо.

— Правда, что он плохо с ней обращался?

— Это всем известно. Бэрри говорил людям: «Вы знаете мою жену, брошенку Янка Лукаса?»

— Сволочь, — сказал Янк.

— Да, конечно, но я уже пыталась вам внушить, что вы наделали здесь бед.

— А теперь внушаете, будто я убил ее. Да?

— Если бы я так думала, я бы не говорила с вами сейчас.

— Как знать, — сказал он.

— У меня была смутная надежда, что вернетесь вы в Нью-Йорк и у вас с Зеной все наладится, а нет, так она хотя бы всыплет вам как следует. Или то, или другое.

— Я собирался приехать послезавтра, — сказал он.

— Завтра похороны. Завтра не надо вам приезжать, — сказала она. — Траурная служба в церкви на Мэдисон-авеню. Для вас это может кончиться неприятностью.

— Я не собирался там быть, но теперь, кажется, надо, — сказал он.

— Зачем? Подтвердить свое мужество? А если кто-нибудь устроит скандал, захочет дать вам по физиономии, чем это поможет Зене? Окажите ей хотя бы минимум уважения. Там будут все театральные знаменитости. Дайте вы ей удалиться со сцены с достоинством.

— С достоинством? Хорошо. Значит, мы увидимся только послезавтра?

— Да. И я закажу вам номер где-нибудь — в отеле «Пьер» или в «Сент-Реджисе». Останавливаться в «Алгонкуине» не надо.

— Вы не хотите, чтобы я остановился в «Алгонкуине»? Ладно.

— А в Калифорнию могу вас отправить на следующий же день.

— Так вы советуете?

— Да. Там… ну, там — это не здесь.

— Я пробуду в Голливуде не больше недели.

— Как хотите. Но может, вам захочется пожить там подольше. По словам одного моего знакомого, женское население в Голливуде гораздо гуще. И он же говорил, будто товарооборот там происходит быстрее, но я так и не поняла, что это значит.

— Если выясню, то растолкую вам, — сказал он.

— Знаете, Янк, на мою долю много пришлось всякого. Кончали с собой. Одного убили. А уж сколько разводов и всего прочего, одному Богу известно. Куда бы ни склонялись мои симпатии, для своего клиента я всегда стараюсь сделать все, что могу. Иначе я не брала бы с него денег.