Одри была дурой, решил он, дурой, которая несмотря на непосильную, утомительную работу в своем агентстве никогда не продвинется по служебной лестнице. Ей недоставало необходимого блеска, воображения и, да, смелости, которые должен иметь каждый, кто хочет преуспеть в джунглях бизнеса. Она представляла как раз такой тип наемных служащих, каких он презирал: исполненных потенциальных сил, сообразительных и умных, но чересчур старавшихся не заступить за черту, неспособных пробежать одну лишнюю милю, чтобы добиться успеха. И по этой причине, несмотря на то обстоятельство, что он наперед знал, что она скажет или сделает, ему придется мириться с ней, так как она являлась единственным абсолютно надежным источником информации в Комиссии по контролю, и потому без шуток становилась очень полезной дурой.

Она медленно приблизилась с бокалами шампанского к низкому диванчику. Они чокнулись, причем Бенедикт пристально смотрел ей в лицо, желая, чтобы она выпила.

— Наклонись, — он надел ей колье. — А теперь взгляни на себя в зеркало и принеси шипучку сюда.

Через тридцать минут Одри выпила полбутылки «Дом Периньон», тогда как Бенедикт сделал лишь несколько глотков.

Он ослабил узел галстука, поднял ноги на кофейный столик и небрежно обнял ее за худенькие плечи, и со стороны казалось, что он отдыхает от груза забот и изнурительной работы, которую предполагал его сверхнасыщенный график. Он без труда представил ей картину той жизни, какую — она верила — он вел, картину, которая также объясняла, хотя прямо он об этом никогда не говорил, почему он редко ее навещал: слишком много работы, слишком много разъездов, отсутствие домашнего уюта и покоя, жизнь с Луизой Тауэрс, женщиной такой же амбициозной, как и любой мужчина, если не больше.

Когда часы пробили полночь, вторая бутылка была наполовину пустой, а красивая голова Бенедикта покоилась на коленях Одри. Она испытывала гордость при мысли, что в ее силах было помочь великому Бенедикту Тауэрсу расслабиться настолько, чтобы поделиться с ней некоторыми из своих проблем. Как изумились бы ее боссы, если бы узнали, что она имеет такую власть над одним из крупнейших промышленников страны. Она жаждала лечь с ним в постель — последний раз это было так давно, что она начала думать, что больше это никогда не произойдет, — но несмотря на то, что очень сильно хотела его, она чувствовала эйфорию, просто сидя вот так рядом с ним. Они походили на счастливую семейную пару, сказала она себе, когда он печально пожаловался ей — даже по-ребячески, подумала она, — как он был рассержен, узнав недавно, что Ян Фейнер, человек, который, как он подозревал, некогда был любовником его жены в Лондоне, возник из небытия, чтобы выступить в роли руководителя проекта по созданию важного нового швейцарского препарата для лечения кожных заболеваний под кодовым названием АК-3.

Рассказывая, Бенедикт протянул руку и начал играть с колье у нее на шее. Он почувствовал, как напряглось в ответ ее тело, но он не убрал рук — еще не время. Он продолжал сонно говорить об их собственных исследованиях, начал и замолчал, так как Одри открыла свой глупый рот, чтобы сказать то, что он хотел знать.

— Да, клинические испытания фирмы «Эвербах» вызывают большой интерес в Европе, но лаборатория Клигмана на пороге какого-то открытия в Пенсильвании. Ты финансируешь какие-то его исследования? Ох, как хорошо… — Одри изогнулась, почувствовав, как палец Бенедикта проделал путь от ее подбородка до колье и обратно.

— А что ты слышала? — лениво спросил он, уронив руку и положив ей на бедро.

— Мы слышали, что фирма «Эвербах» собирается сделать заявление о запуске препарата на европейский рынок… Но они еще не готовы для нас, и Клигман может опередить их здесь. Нет, конечно, не ты финансируешь его работу. Это «Орто» от «Джонсон и Джонсон», так ведь? И все равно…

— Это Фейнер? — он принялся поглаживать ее бедро.

— Да, я постоянно слышу именно эту фамилию. Ян или Джон Фейнер, который, как я слышала, сменил своего брата Виктора на руководящем посту здесь — он будет управлять «Эвери». Его брат наделен блестящими способностями, но он слишком амбициозен и склонен к саморекламе. Ох, не останавливайся. «Эвербах» определенно собирается расширить свой филиал в Штатах; если АК-3 действительно стоящая вещь, как все говорят, мы, несомненно, еще услышим о них, но тебе не стоит беспокоиться, ох, не останавливайся… — застонала Одри.

Бенедикт резко сел. Он не ожидал услышать подобное о Фейнере, хотя все выглядело совершенно логично. Знает ли Луиза? Ревность, о которой он не вспоминал годами, снова заявила о себе. Знает ли Луиза, что ее поклонник, тщедушный химик, возвращается, чтобы расширить сферу деятельности в Америке главного соперника «Тауэрс» на европейском рынке? Ему стало физически нехорошо от одной мысли об этом.

В то время как Одри пыталась вернуть его руку на свое бедро, он понял, что ему необходимо выбраться из квартиры. Он узнал достаточно. Он больше ни одной минуты не хотел — не мог — играть спектакль, который знал, как свои пять пальцев. Следовательно, ему придется покинуть женщину разочарованной и взбешенной. Не в первый и не в последний раз он обращался с женщинами подобным образом. Ему всего лишь придется на совесть поработать в следующий раз, если, прости Господи, этот другой раз наступит. И тем не менее он хорошо знал, как уйти, избежав сцены. Ему не хотелось возвращаться домой с красноречивыми царапинами на лице.

Он взял Одри на руки, почувствовав сквозь тонкую пижаму нагую плоть. Она испускала стоны и вздохи по дороге в спальню, где он мягко опустил ее на постель, о которой она говорила: размером «иногда на двоих» — больше, чем односпальная, но и не совсем двуспальная кровать, так как ничего другого в комнату было втиснуть невозможно. Одри выскользнула из пижамы и послушно перевернулась на живот, но даже это его не возбудило.

Он обязан выяснить, знает ли Луиза о возвращении Фейнера в Штаты в качестве их грозного соперника. Он наклонился и поцеловал упругую плоскую задницу, но как раз в тот момент, когда Одри начала вскрикивать от удовольствия, он начал отступление к выходу со словами:

— Дорогая, мне надо идти… надо возвращаться в Нью-Йорк на встречу рано утром… Прости, но я вернусь…

Ее вскрики превратились в завывание, и она завопила:

— Только через мой труп! Только через мой труп.

Он слышал, как она рыдала и проклинала его, пока дожидался лифта. Когда он ступил в кабину, она рывком распахнула дверь и швырнула ему колье. Но двери лифта уже закрылись, и украшение отскочило назад на лестничную клетку.

Покинув многоквартирный дом, Бенедикт почувствовал, что, задыхаясь, ловит ртом свежий воздух. Он глубоко вдохнул и помедлил секунду, прежде чем направиться к своей машине. И в этот момент он услышал, как со стуком поднялось окно, а затем последовал звон металла. Колье ударилось о тротуар прямо у его ног. Одри не стала кричать в окно, как он и ожидал. Он знал, что основным принципом в жизни Одри было «что могут подумать люди».

Он нагнулся поднять колье, которое теперь состояло из двух частей. Он отдаст его починить и вернет ей в паре с соответствующим браслетом, а также сочинит записку, которая позволит ей сохранить в своих глазах имидж роковой женщины. Ему придется. Он не сомневался, что когда-нибудь ему снова понадобится полезная дура. По дороге в аэропорт, где его ждал личный самолет, он мысленно сделал заметку — выяснить рыночную цену фирмы «Эвербах». Из информации, полученной от Одри, следовало, что цена скоро стремительно подскочит. Причина предстоящего взлета акций была ему отвратительна, но по крайней мере он заработает на этом хоть какие-то деньги.

Когда профессор Юта попросил ее зайти до конца рабочего дня, Наташа тотчас подумала, что он хочет сказать ей, что Петера амнистировали, что он возвращается домой и жизнь, которая словно замерла на пятнадцать месяцев, две недели и полтора дня, начнется снова.