— Только что я получил самый замечательный новогодний подарок для тебя…

Она села по другую сторону его огромного письменного стола; Бенедикт подумал, что она сейчас больше похожа на робкую претендентку на замещение вакансии, чем на его нежно любимую жену. Именно поэтому, разумеется, он и баловал ее. После того, как она нанесла ему тяжелый удар своим первым — и, он искренне надеялся, единственным — предательством, Луиза стала безупречной женой и редко его разочаровывала.

Он смирился с фактом, что она не подарила ему ребенка. Если бы у них был ребенок, дети, у нее оставалось бы меньше времени для него, так что, возможно, все это к лучшему.

Она молчала. Он был доволен. Это доказывало, что она хорошо усвоила его уроки, что ее молчание может быть столь же красноречиво, как и слова, а часто даже более того — когда она не знала наверняка, что услышит в следующую минуту или что может произойти при заключении сделки.

— Мне звонил Стивенсон. В Госдепартаменте уверены, что малышка, дочь Наташи Кристина, цела. Похоже, она находится в монастыре под Брно, там, где шли тяжелые бои в шестьдесят восьмом году и где в последний раз видели мужа Наташи с ребенком.

Луиза закрыла лицо руками.

— Ах! — гортанный звук словно исходил из самого сердца. — Ах! — снова простонала она.

Бенедикт подошел к ней и обнял за поникшие плечи. С несвойственной ему нежностью он сказал:

— Ну разве не идеальный повод протянуть оливковую ветвь? Радостные новости для Наташи дают вам прекрасную возможность заключить мир, верно?

Она как будто не слышала его.

— А ее муж Петер? О нем что-нибудь известно? — в ее голосе слышалась мучительная мольба, что было ему не совсем понятно, а впрочем, сможет ли он когда-нибудь понять свою жену?

Он сказал по-прежнему мягко:

— Нет, боюсь, ничего. Никаких известий об отце ребенка, но думаю, тот факт, что ребенок, кажется, жив, обнадеживает. Кто-то же спрятал девочку в безопасном месте в момент вторжения русских. Этим человеком, скорее всего, был ее отец, но мы не должны говорить об этом Наташе. Рано вселять в нее надежду. В настоящий момент ограничимся этими прекрасными новостями.

Бенедикт сообщил Луизе, что Стивенсон будет внимательно следить за дальнейшим развитием событий в ближайшие несколько недель, в течение которых Кристину должны привезти в Прагу и поручить заботам бабушки.

— Я подумал, что ты сама захочешь рассказать Наташе, — он поцеловал жену в лоб. Ее кожа была холодной, как лед. — Из-за чего бы вы ни поссорились, наверняка все будет прощено и забыто на фоне таких счастливых известий.

— Наташа сейчас находится в Палм-Бич, учит новых сотрудников водной лечебницы и вернется только в конце недели.

— Оставляю это на твое усмотрение, — сказал Бенедикт. Он шутливо шлепнул ее по попке. — А теперь улыбнись и иди работать.

Во второй половине дня Луиза села писать коротенькое письмо Кристине по-чешски. «Я — любящая тебя тетя, которая вместе с любящим тебя дядей Бенедиктом пыталась сделать все возможное, чтобы ты вернулась к своей обожаемой бабушке…» Она взглянула из окна своего углового кабинета на захватывающую панораму Нью-Йорка. Кристине скоро исполнится шесть. Луиза знала, что мать прочтет письмо девочке от слова до слова несколько раз — если оно вообще дойдет до Праги. Не теряет ли она зря время, начиная переписку с племянницей, которую, возможно, никогда не увидит? Что-то побуждало ее продолжить начатое. Отныне она регулярно будет писать Кристине каждые несколько месяцев.

Юристы предложили Бенедикту встретиться лично с главой субкомитета по делам мелких предпринимателей, и в конце недели он улетел в Вашингтон, предполагая вернуться только на следующий день. Но так вышло, что встреча оказалась настолько бесплодной, что он резко прервал переговоры и рано вечером в пятницу уже вернулся домой на Парк-авеню.

Когда Торп принял у него пальто и зонтик, Бенедикт услышал возбужденные голоса, доносившиеся как будто со стороны лестничной площадки первого этажа. Он вопросительно взглянул на Торпа.

— Мадам принимает свою сестру, мистер Тауэрс. Она приехала примерно полчаса назад. Мадам попросила меня проводить ее в свою гостиную.

Меньше всего на свете ему хотелось присутствовать при эмоциональном объяснении между женщинами. Не было у него и настроения выслушивать все эти слезливые выражения признательности; он определенно не желал выступать в роли судьи при обсуждении проблемы «двух лагерей», которую, как он предполагал, Луиза обязательно попытается разрешить. Он переоденется, выпьет чего-нибудь крепкого, а уж потом решит, стоит ли ему вообще показываться.

Поскольку дверь его гардеробной была приоткрыта, Бенедикт, переодеваясь в домашние брюки и свитер, слышал, как Наташа прошла вслед за Луизой в их спальню, расположенную рядом. Он был потрясен, услышав Наташин голос. Ее тон был холодным, исполненным горечи. Он замер на месте, забыв, что собирался взять бутылку виски.

— А что с Петером? Где Петер?

К изумлению Бенедикта, он услышал, как Луиза так же холодно произносит:

— Петер жив. Неизвестно, где он, но он жив.

Бенедикт уже был готов присоединиться к ним и опровергнуть столь категоричный тон Луизы — той хотелось утешить Наташу, — но застыл неподвижно, буквально парализованный Наташиными словами:

— Как ты, должно быть, обрадовалась, Луиза, узнав, что мой давно пропавший муж жив, что я не свободна и не могу принадлежать никому другому…

Бенедикт услышал звон разбитого стекла, как будто что-то бросили. Когда Луиза ответила, он с трудом узнал ее голос.

— Что ты хочешь сказать, ты, неблагодарная маленькая невежда? На что ты пытаешься намекнуть?

— Ты знаешь не хуже меня, Луиза, — теперь голос Наташи звучал глухо. — Ты счастлива, что Петер жив, потому, что я не свободна для Чарльза. Ты пыталась помешать нашей любви потому, что сама любишь Чарльза. Девушки, которые давно работают в фирме, говорили мне, что ты хочешь обоих, Чарльза и его отца. Ты не хотела, чтобы Чарльз был счастлив с другой женщиной… ты берегла его для себя… ты сделала все, чтобы его брак распался, заставляя его все время уезжать…

Бенедикт услышал более чем достаточно. Он распахнул дверь спальни.

— Убирайся, маленькая потаскуха! — пророкотал он. — Убирайся и не смей больше разговаривать со своей сестрой, пока не сможешь… сможешь доказать, что вылечилась от помешательства. Ты дура, маленькая дура! — его голос дрожал, когда он начал наступать на нее. Будь его воля, он просто придушил бы ее. Она была порочна; проклятые коммунисты отравили ее душу; они с Луизой не осознавали этого, но это так — Наташе не место среди цивилизованных людей. Луиза бросилась вперед, чтобы удержать его.

Наташа попятилась к двери. Она побледнела и дрожала, но в голосе ее чувствовался вызов, когда она произнесла:

— Ты глупец, Бенедикт. Неужели ты сам не видишь, какими глазами твоя жена смотрит на твоего сына? — она выбежала из комнаты.

Рыча от ярости, он был готов снова ринуться, за ней, но Луиза прижалась спиной к двери, умоляя его:

— Пусть уходит, пусть уходит. Так будет лучше для всех нас.

Он ничего не соображал. На полу валялся разбитый флакончик духов, и его содержимое впитывалось в абиссинский ковер. Не отдавая отчета в своих действиях, медленно и осторожно он собрал осколки стекла, а затем то, что осталось от флакона. Увидев на флаконе название духов, он медленно перевел взгляд на Луизу. Это было «Открытие».

Спустя месяц в ресторане «21» состоялся семейный банкет в честь одиннадцатилетия Кристофера Дэвида Тауэрса Римера, которого теперь называли Киком все без исключения, даже Бенедикт, который вынужден был неохотно признать, что внук предпочитает свое уменьшительное имя всем остальным, полученным при крещении. Кик выбрал «21» для торжества, куда были приглашены взрослые, так же, как он просил и получил в качестве одного из подарков новенький «Полароид-SХ-70», фотоаппарат, способный делать моментальные цветные снимки.