Его предложение было в высшей степени выгодным. Они оба понимали это, однако восхищение Яна лишь возросло, когда Луиза ничем не проявила своего отношения к сказанному. Как повезло Бенедикту Тауэрсу, снова подумал Ян. И не потому, что его жена была такой необыкновенной женщиной: она от природы обладала одним из самых важных достоинств императрицы красоты — загадочностью. Несмотря на неуклюжую, приземистую фигуру, мадам Рубинштейн умела производить впечатление таинственности — пока не открывала рот. Ян знал, в отличие от многих, что Луиза всегда владела этим даром, а за годы жизни с Бенедиктом Тауэрсом она научилась им пользоваться в совершенстве. В определенном смысле она походила на великую кинозвезду, стоявшую высоко на пьедестале, чтобы мир поклонялся и восхищался, но ее власть была гораздо больше. Одно милостивое, одобрительно слово из ее уст, и люди открывали кошельки и покупали, покупали любые чудодейственные средства, что бы она ни посоветовала.

Ян мысленно поздравил себя, что добился согласия боссов сделать столь экстраординарное предложение Луизе. Он тщательно исследовал свою совесть в поисках корыстных мотивов и не нашел ни одного. «Луиза Тауэрс» была золотым дном и как нельзя лучше устраивала «Эвербах». Если фирма «Тауэрс фармасетикалз» была не особенно заинтересована в производстве косметики, она сама ухватится за цену, которую компания «Эвербах» готова заплатить за детище Луизы.

Возвращаясь пешком в «Ритц», они оба не заметили мотоциклиста, следовавшего за ними на приличном расстоянии. Когда Ян вошел вместе с Луизой внутрь, секретный агент остался ждать на улице, так как его предупредили, что месье Фейнер остановился не в «Ритце», а в «Крилльоне», и что он обязан доложить, надолго ли Фейнер задержится в «Ритце», прежде чем вернуться к себе.

«Меньше пятнадцати минут, — с полным правом записал агент в своем блокноте. — Месье Фейнер прибыл с мадам Тауэрс в отель «Ритц» в 21:20 и покинул отель в 21:32».

Всего двенадцать минут, но их вполне хватило, чтобы Ян начисто позабыл всю свою деловитость, взял Луизу за плечи, прикрытые тюлем, и, с тоской посмотрев на нее, сказал:

— Мы оба прошли долгий путь со времен «Открытия». Сейчас я надеюсь, что дальше мы снова пойдем вместе. Я хочу сделать твое имя первым в мире косметики, и это только будет справедливо, так как ты самая красивая женщина на свете, — он постарался, чтобы его слова прозвучали беспечно, но ничего не получилось. — Я хочу, я могу и сделаю это, если ты согласишься с тем, что я говорил тебе сегодня.

Ее глаза сияли. Казалось, она была счастлива.

— Спасибо тебе, Ян, дорогой. Я очень и очень польщена. Дай мне поговорить об этом с Бенедиктом.

— Одно твое слово, и мои финансовые представители свяжутся с твоими.

Ян быстро поцеловал ее в губы, потом решительно повернулся и вышел на Вандомскую площадь, а потом он больше часа бесцельно бродил по Парижу, прежде чем вернуться в «Крилльон»; и все это время за ним неотступно следовал мотоциклист.

Когда Бенедикт прилетел в венский аэропорт, Луиза уже ждала его. Она обещала ему, что будет его встречать, потому что очень соскучилась, и всю дорогу до отеля «Империал» он ждал, когда жена заговорит о своем обеде с Яном Фейнером.

Он ждал, что она упомянет об этом по телефону, с тех пор как пять дней назад прочитал донесение службы безопасности. Разумеется, убеждал он себя, ее мысли заняты предстоящим приездом Наташи. Конечно, она сейчас не может думать ни о чем другом. И тем не менее Луиза знала о его отношении к Фейнеру. Когда она намерена объяснить ему, почему согласилась пообедать с президентом конкурирующей компании, с человеком, который что-то значил для нее в прошлом, с человеком, которого он ненавидел? И о чем они так долго говорили наедине?

Она казалась напряженной и с тревогой ждала новостей от Наташи, все еще находившейся в Братиславе. А та задержалась там из-за какого-то дурака бюрократа, которого не удовлетворили документы Юты, и он не был готов позволить Наташе выехать из страны на встречу со своей знаменитой сестрой без профессора.

Бенедикт не собирался пугать Луизу еще больше, но хотя сначала казалось, будто Дубчек добился некоторой передышки для осуществления своих либеральных реформ, теперь же русские снова поносили чешского лидера за «предательство интересов международного социализма» и выдвигали другие вздорные обвинения, называя его преобразования «служением империализму».

Бенедикт передал Луизе единственную хорошую новость, которую ему удалось узнать, рассчитывая, что она придет в себя, обретет дар речи и сможет говорить о чем-то еще, кроме спасительной миссии, которой он занимался в сотрудничестве с американским посольством в Праге, начиная с ранней весны.

— У тебя будет возможность с первых слов порадовать свою младшую сестренку: ее муж вернулся в Прагу и сейчас находится вместе с ее матерью и дочерью.

— Ой, как замечательно.

Луиза посмотрела на него так, как он всегда хотел бы, чтобы она смотрела: как на спасителя, божество, на мужчину, перед которым она навеки в долгу. Она взяла его под руку и положила голову ему на плечо. Он был доволен, что разрешил ей подстричь волосы, хотя с его стороны это была большая жертва — отказаться от удовольствия играть ее тяжелыми локонами. Стрижка подчеркивала безупречную симметрию ее головки, и это возбуждало его сексуально с первых минут, как она предстала перед ним в своем новом облике, воскрешавшем черты той Людмилы, уязвимой и наивной, в которую он так безрассудно влюбился.

Они занялись любовью сразу, как только приехали в роскошный номер отеля «Империал». Из-за того, что Бенедикт терзался ревностью и подозрениями, Луиза возбуждала его сильнее, чем когда-либо. Она не была похожа ни на одну из женщин, которых он знал: и в любви он редко чувствовал, что целиком обладает ею, даже когда слышал, как она кричит в экстазе, или тогда, когда он жестоко покидал ее, стоило ей приблизиться к оргазму, только затем, чтобы потом снова взять ее, когда она меньше всего этого ожидала — иногда спустя несколько часов, когда она уже была одета и собиралась уходить, когда он знал, что под элегантной одеждой она остается все той же трепетной, исполненной ожидания. Больше всего на свете его волновала мысль, что под сдержанной, часто холодной внешностью его жены скрывается ненасытное, вулканическое пламя, страсть, сильнее которой он никогда не встречал.

Освеженные ванной и одетые, они заказали обед в номер. Бенедикт молча ел, не отвечая ей, когда она обращалась к нему, надеясь своей холодностью вынудить ее рассказать об обеде с Фейнером. Она догадалась, чего он ждет, и не разочаровала его, хотя он с недоверием отнесся к небрежному, беспечному тону, каким она начала рассказывать о той встрече.

— Я говорила, что столкнулась в Париже с Фейнером?

Он промолчал, поигрывая вилкой, и не отрываясь следил за выражением ее лица, выискивая предательские признаки тревоги или беспокойства. Но так ничего и не увидел.

— Он сказал, что хочет поговорить о делах, о чем-то, что нас заинтересует. Он пригласил нас на обед, а потом, конечно — тебя же не было, — я решила выслушать, что он скажет, зная, как важна для нас фирма «Эвербах» в Европе.

Когда она запнулась, Бенедикт едва не выдал себя.

— Почему ты не… — он чуть было не сказал «… не пообедала в отеле». Он не мог ляпнуть такую глупость. Тогда он изменил вопрос: —…не посоветовалась со мной по телефону, прежде чем согласиться на эту встречу?

— Честно говоря, моя голова была… и сейчас занята мыслями о Наташе. Я не подумала. Мне следовало бы позвонить тебе, однако… мне кажется, сейчас не время вдаваться во все подробности того, что он сказал. Короче говоря, суть в том, что он ездил в Цюрих, чтобы обсудить вопрос о новых приобретениях «Эвербах». Они… их… интерес к косметическому бизнесу очень высок.

Луиза коротко передала Бенедикту суть разговора с Яном, умолчав лишь о том обстоятельстве, что, по мнению Фейнера, его головная фирма слабо финансирует собственное отделение «Луиза Тауэрс».