Так что, когда мы вновь вернулись к Вестминстеру, и шея таксиста выказывала полное неодобрение, я попросил этого извозчика повернуть на юг, через реку, к Замку: потому что мне пришла в голову мысль в таких смешанных чувствах посетить Манни Катца и его супругу Мириэм.

Манни я встретил в лавке, торговавшей студенистыми угрями возле Кембриджского цирка, когда мы оба потянулись за уксусом и сказали друг другу «пардон». Как вы догадались, парень — еврей, как и Мириэм (а так же их единственный отпрыск), но я не думаю, что лишь из-за того, что я и сам немного, как я уже объяснял, еврей с маминой стороны, лишь из-за этого я так восхищаюсь этим парнем. Здесь я должен рассказать о своем отношении ко всей этой штуке с евреями, оно в двух словах звучит так, — слава Богу (и нашему, и ихнему), что они здесь. Я знаю, что говорят про них от начала до конца, и примерно понимаю, что Гои имеют в виду, когда говорят, что они их беспокоят, но если честно…. Добавьте к этому все недостатки, какие только придут вам в голову, и сопоставьте их с великим фактором, что еврейские семьи любят жизнь, они на ее стороне,… и разве сравнятся с этим какие-то обвинения в «жидовстве»? Просто зайдите в дом хоть одной еврейской семьи, где угодно, и какими бы ужасными вы их не находили, в ваше сознание сразу впивается тот факт, что они живут. Действительно, это огромный шумный бардак со спорами, хвастовством, жалобами, но они живые! И то, как они терпят всякие штуки, из которых сделана жизнь, будто это материал для испытаний, заставляет вас моментально понять, что они — старые, старые, почтенные люди, очень давно изучающие этот метод выживания. Я очень люблю Лондон, как я уже объяснил. Но когда евреи сделают достаточно бабок, чтобы перебраться в Америку или Израиль, то я тоже поеду. Мы выключим свет.

Кстати, Манни был в Израиле, ездил туда на конгресс писателей, и как раз пропустил ту самую двухдневную битву с Фараонами, ее мы все еще пытаемся забыть. Но, будучи Кокни-парнем, он не столь агрессивен, как настоящие израильтяне. Когда вы их встречаете в кафе, они описывают ту апельсиновую рощу, где они живут так, будто это целый континент, и знают ответы на все те вопросы, что вы еще даже не успели задать. Манни, кстати, самый настоящий Кокни, не какая-нибудь подделка из пригорода, и он крепок и грустен, у него есть чувство юмора, он сентиментален, как и все они. Мириэм — его вторая жена, а на первой он был женат еще с пеленок (она была одной из нас, и они были неразлучны), потому что ему лишь скоро стукнет двадцать, как и всем нам. Также имеется юный воин двух лет от роду по имени Сол, он, несмотря на все то, что я сказал, чертова заноза в заднице, и нуждается в этой еврейской дисциплине, а вместо этого его балует весь клан Катцев, все поколения, а их полно.

Попасть в еврейский дом, если сами вы таковыми не являетесь, очень деликатная операция. Несмотря на то, что это место сразу становится вашим родным домом, если вы туда попали, они сто раз подумают, прежде чем приглашать вас и не любят нежданных гостей, как в моем случае. Но я могу так вести себя с Катцами, ибо однажды я оказал Эммануэлю одну большую, огромную услугу, сам того не желая, т. е. познакомил его с чудаковатым типом, какого я фотографировал, по имени Адам Старк. Адам оказался свихнувшимся «давайте-облажаемся-по-крупному» издателем, и напечатал кучу стихов Манни, и они ненадолго попали на передовицы литературных изданий. Так что для разных там тетушек и бабушек по Боро-роуд я— «Чарли-это-уладит», умный мальчик, построивший для их юного предсказателя мост, в чем тот так нуждался. В этом мире так: если ты делаешь маленькое доброе дело в нужный момент, получаешь с этого гигантские дивиденды; а иначе все быстро забывают. Тем не менее я принял все меры предосторожности: остановил кэб возле цирка Св. Георгия и дал Шекспиру предупреждение, что я в пути, обошедшееся мне в четыре пенса.

Катцы, по крайней мере, три дюжины из всех них, живут в отличном старинном отжитке древности, приведенном в кондицию. Манни сам спустился, чтобы встретить меня, одетый в свои темно-синие вельветовые брюки, и привел меня в лучшую центральную комнату, чего ему не надо было делать, и как только все остальные Катцы услышали, что пришел гость, все они исчезли в близлежащих комнатах, предоставив своему любимому сыну право самому развлекать уважаемого посетителя. В комнате остались лишь Мириэм К., выглядевшая точь-в-точь как кто-то из О. Т. (тысячу лет назад были такие иллюстрированные журналы с Ребекками и Рейчел) и их юный воинственный продукт, Сол, устраивавший свои неистовые выступления на паркете. Никто из них не спросил, почему я пришел или почему меня не видно целую вечность, и это для меня два признака цивилизованного человеческого существа, ибо поверьте мне, большинство хозяев, словно бандиты, приставляют пистолеты к твоей голове, но только не эта пара.

— И как поживают Сердитые? — спросил я.

На самом деле Манни мало чего общего имел с Сердитым, хотя он появился в печати как раз в то время, когда эта кучка пригородных журналистов попалась на глаза общественности. Стихи Манни, в них я понимаю лишь самую суть, злобно относятся только к смерти, могиле, этого он терпеть не может, а к жизни ребят из Боро и Бермондси он не проявлял ничего, кроме одобрения. Его стихи воспевают юный Лондон, но в разговоре он ни к чему не относится благосклонно, особенно к тому, что сказал ты, что бы это ни было.

— Я вижу, тебе дали эту штуку, Мемориальную Премию, — сказал я. — Я хотел послать тебе поздравления по почте, но забыл.

— Мне ее не давали, сынок. Я завоевал ее, — ответил Манни.

— Дальше тебе дадут Орден Британской Империи или назовут улицу в твою честь.

— О. Б. И.! Ты думаешь, я принял бы его?

— Еще как, — подхватила Мириэм, накручивая волосы своего сына в подобие кудрей.

— Ну, и что же достаточно высоко для тебя? — спросил я. — Пожизненный титул пэра сойдет?

— Это не смешно, — ответил мне Манни. — В Англии тебя подкупают не деньгами, а почестями. Кому они нужны? Люди предпочитают им много денег.

— Только не я, меня бы устроила взятка.

— Лесть и уважение слаще, чем Л. С. Д.

— Тогда тебе лучше передумать и принять О. Б. И.

— Так он и сделает, — сказала Мириэм, менявшая пеленки мелкому.

— Никогда. Даже от Лауреатства откажусь.

— Герцог — тебе бы это понравилось. Герцог Катц из поместья Ньюингтон Батс, тебе бы это отлично подошло. Я представляю тебя в широких одеждах и мантии.

— В отличие от моих соотечественников, мне наплевать на шикарные наряды, — надменно произнес Манни.

— Почему тогда ты носишь это вельветовое творение?

— Не жди, что Манни будет логичным, — сказала его лучшая половина.

— Значит, я не логичен.

— Да.

— Ты уверена в этом?

— Да.

— А когда я женился на тебе, не был ли я логичным?

— Нет. Ты был в отчаянии.

— Почему это я был в отчаянии?

— Потому что ты разрушил свой первый брак, и тебе нужен был кто-нибудь, чтобы собрать тебя по кусочкам.

— Итак, я его разрушил.

— Естественно, ты принял в этом участие.

— Знаешь, разрушил что-нибудь раз, значит, ожидай второго.

— Ты имеешь в виду нас? Я так не думаю. Кроме того, я не позволю тебе этого сделать.

— Да? Ты мне не позволишь?

— Нет, не позволю.

Во время этого маленького междусобойчика, милая парочка придвигалась все ближе и ближе друг к другу, пока они не встали на колени, нос к носу, перекрикивая друг друга с гордостью.

— Мириэм, — сказал я, — твой продукт писает на пол.

— Это не удивительно, — ответила его любящая Мама, и они занялись спасительными действиями.

Пока я смотрел на эту домашнюю сцену, полную блаженства, на ум мне пришла избитая старая мысль: почему все браки не могут быть такими — ссора, которая длится вечно и связывает эту пару крепкими узлами? И почему все мамы не могут быть, как Мириэм — юными, красивыми и любящими, да и все девчонки, раз уж на то пошло? Старик Манни, естественно, оказался счастливчиком.