Шмон здесь был тщательнейший. Просматривали вещи, каждый шовчик прощупывали, из подошвы ботинок выдрали «ступень», железную пластину, потом раздели догола: «Нагнись, раздвинь ягодицы, присядь…»

– Этого в «БС», – скомандовал офицер конвою. «БС» усталый ум расшифровал не сразу. Как трудно сейчас было в укромном уголке памяти отыскать что-то приятное. Но Глеб смог! БС означала камеру для бывших сотрудников правоохранительных органов. Надо же умудриться забыть, что он бывший федерал. Данный факт, несомненно, послужил ему утешением. Не придётся встречаться с настоящими урками и не придётся стоять на своей правде, выплёвывая крошёные зубы и куски губ.

Камера восемнадцать квадратных метров на четверых ждала своего последнего обитателя. Хотелось помыть руки и остудить холодной водой голову, но помещение не было оборудовано раковиной для умывания. Вода из крана поступала по трубе слива для унитаза, и, чтобы умыться, нужно было наклоняться над грязным толчком. Туалет находился в непосредственной близости от свободного спального места, и между ними не было перегородки.

– Здравия всем, я – Корчагин Глеб Владимирович, бывший когда-то сотрудник ФСБ, – представился Жига, как только за ним закрылась железная дверь.

– Эй, сюда иди, я сказал! – раздался голос из угла.

Жига стоял. К нему подошёл крепкий парень. Стало страшно. Но не настолько, чтобы кто-то смог прочитать его чувства на каменном лице. По привычке оценив вероятного противника, детектив понял, что справится.

– Ты что, не слышишь, припух?

– Могу чем-то помочь? – отрешённо ответил Глеб, ледяной глыбой возвышаясь над сокамерником.

Выговорившись, мужик, может быть, вспомнил, наконец, перед кем блистал красноречием. Потом задиравшийся рассказывал, что в тот момент запоздало подумал, что человек напротив, пожалуй, способен был наплевать на все доводы ума и попросту вышибить зубы оскорбителю его чести. А в этот миг парень просто развернулся и лёг на кровать.

– Ты как на парад пришёл, – засмеялся он, – я Шкаф, Шкавцев фамилия моя, оперативник экономической безопасности. Так у зеков встречают в камере, а я просто целый день молчал, захотел встряхнуться. – Крепкий, коренастый парень около тридцати лет отроду снова прилёг, не моргая, глядел на потолок.

Двое других, улыбаясь, играли в карты и, не обращая особого внимания на вновь поступившего, представились как Жура и Сеня. Глеб очень устал за этот бесконечный день. Казалось, что сегодняшние утренние события были неделю назад. Он снял обувь и прилёг на кровать. Заснуть не удалось из-за выносимой духоты. Присев на край кровати, Жига осмотрелся. В камере не было батарей или каких-либо других обогревательных приборов; а вместо этого вдоль стены проходила труба с теплой водой. Зимой трубу, видимо, использовали как отопление. В камере было только одно маленькое окошко с решеткой, в котором не было стекла. Чтобы поступал воздух, а насекомые не залетали, решетка на окне была затянута дырявой простынёй. Из-за этого в камере не было естественного света, лишь тусклое мерцание электрической лампочки. Насекомые всё равно протяжно жужжали, а стены камеры были окрашены кровью раздавленных комаров.

Поток мыслей смешался в единый сумбур. Первой пришла надежда: «Я здесь ненадолго. Зацепин, друзья, Юрий Владимирович всё порешают, месячишко здесь попарюсь и домой». Затем надежда уступила место здравому смыслу: «Наверное, это обычное состояние большинства, попавших сюда в первый раз. Надо оценить ситуацию, чтобы потом избежать немалую долю страданий».

– Ну что, думаешь, как и кто тебя доставать отсюда будет, – перебил его размышления тот, что представился Жу-рой, – я тоже так думал… все так думают.

Он точно угадал направление мыслей Глеба, тем самым напомнив, что за день дважды ему удавалось считывать информацию с людей и предсказывать события.

– Попасть сюда несложно, а вот выпускают отсюда очень неохотно. Да и круговая порука ментов сильно этому способствует, – если тебя отпустить, кто-то ж должен отвечать за необоснованное содержание под стражей, – вмешался в разговор второй шахматист, которого звали Сеня.

– Понимаю я всё, мужики, – оторопел Корчагин, – но беспокойный ум разве угомонишь, мысли, как насосом, закачивает и крутит-вертит по всей голове.

– Это так всегда в первый месяц, потом всё поменяется до наоборот, – не выговаривая букву «р», произнёс Жура, – вон, посмотри на Шкафа… тупит лежит. Четвёртый месяц у него пошёл. Дней через 30–40 и ты тормозить станешь, как телега скрипучая. Все проходят тут примерно одинаковые циклы, порождающие сходные друг с другом состояния души.

Убогость положения начинали скрашивать нормальные человеческие отношения сокамерников. Время то тянулось густой тягучей смолой, то взрывалось лошадиным галопом. Никогда на свободе даже за год не узнаешь про человеческую судьбу с подробными описаниями и переживаниями так математически подробно, как тут без усилий осваиваешь за несколько дней. Уже на следующие сутки Глеб выяснил, что все трое – бывшие сотрудники УБЭПа и вменяется им взятка при исполнении служебных обязанностей. Шкаф говорил, что его подставили, а Саша Журавкин и Семён Клевцов честно признались, что ума и опыта не хватило. Слава Богу, откровенных недолюдков не было. Все в достаточной степени образованные ребята из приличных семей. Сеня оказался женат, поэтому часто сотрудница местного магазина радовала очередной передачкой. Эти подарки судьбы позволяли поддерживать белковую массу тела без помощи недоваренного супа из кильки в томатном соусе и чёрно-жёлтого липкого пшена.

За две недели лишь один раз удалось покинуть мрачную коробку камеры. Следователь, выполняя трудовые обязанности, предписанные неведомыми инструкциями, задал ряд ожидаемых вопросов. Адвокат «кормил завтраками», сетуя на невозможность частого посещения СИЗО. 50 км от Москвы всё-таки! Травил удушливый информационный голод. Глеба не пугало отсутствие действий со стороны Зацепина. Он после смерти родителей уже больше пятнадцати лет не знал страха, просто было до зелёных соплей обидно наблюдать, как ломается хрупкая дружественная нить отношений. Слова о том, что дело находится под контролем и будет спущено на тормозах, на поверку оказывались не более, чем валидолом для перенесшего обширный инфаркт.

– Колокол-Бэл перестал звонить, притих, как соловей к концу лета. Не так пошло где-то, как Вася предполагал, – думал Жига, вспомнив кличку заказчика, – но, что именно?

– Опять думу крутишь профессор? – шутил Сашка Журавкин, – готовься уже, через полчаса тебя в ИВС повезут. Сколько там пробудешь? Кто знает?

– Очная ставка больше часа не продлится, – раздумывая, забубнил Глеб, так что к вечеру готовьте на меня бутерброды тоже.

– Это, брат, не факт, – отозвался из угла Шкаф, – я в прошлый раз три дня прождал в изоляторе временного содержания. Нет ничего более постоянного, чем временное.

ИВС находился в здании Следственного Управления, в трёх километрах от СИЗО. Глоток свежего утреннего воздуха одурманил голову. Воздух был именно свежим, может быть, не совершенно чистым, как, например, искусственно приготовленный, специально тщательно очищенный, находящийся в баллонах под давлением. Присутствие в воздухе загрязняющих веществ не воздействует отрицательно на организм, если он достаточно свежий. Однако несвежий воздух в изоляторе, даже если он совершенно чистый, неблагоприятно влияет на организм и давит, как невидимый природный пресс. Жига жадно глотал пространство ртом и тянул носом, ощущая потоки живительной свежести, растекающейся по всему телу. Безусловно, он не знал о сложной биологической природе свежего воздуха, но чувствовал его всей своей сущностью.

Через несколько часов нахождения в ИВС Глеб понял, что его одиночество может продлиться долго. Обеденный перерыв пятницы давно закончился. Он составил для себя пять вопросов, которые задаст потерпевшему Евстигнееву. Прокручивая в голове предстоящую очную ставку, он мысленно её редактировал. В камере изолятора было прохладно, и не было дыма от сигарет. Утомлённое тело расслабилось, дыхание замедлилось, и Жига сам незаметно для себя уснул.