Егору вдруг стало смешно. Он представил себе Ромку-джи в виде Демона-Магеллана из файла учебника: рогатая корона на голове… длинные одеяния, расшитые безобразными знаками… и над головой надпись на зазубренной ленте: «На зло и погибель людям открыл я демонские дали!» Эх, если бы вместо Ромки-джи съездил бы в Челябу он, Егор! Так нет же! Шайтан побери, умудрился сломать ногу, можно сказать, на ровном месте! Теперь, вот, даже Маринка Ромку-джи слушает, раскрыв рот… а тот и рад стараться – цедит в час по чайной ложке – цену своим байкам набивает, хитрожопый. И ведь не проверишь – врёт или нет!
А слушать его, конечно, интересно! И тебе роботы, вышагивающие по Челябе, и карачи, которые на каждом углу стоят, и ярмарка, где народу тьма-тьмущая… и все с оружием, все вопят, кричат, торгуются!
Эх, нет уже с нами деда Николая, жаль-то как! Сколько всего знал человек! Сам мулла-батюшка его уважал, староста – так только с ним и советовался. Даже древневеры – уж на что упёртый народ – с дедом почтительно разговаривали!
Да-а…
Небось, вкушает он сейчас на небесах райское блаженство и со своим тёзкой, святым Николаем-угодником, глюкозу пьёт и халву кушает, да на нас, грешных, сверху поглядывает…
Егор привычным жестом поправил на плече лямку автомата. Идти до привала было совсем уже недалеко – часа три, не больше. Вон она, вдали высится башенка… остатки Храма древневерского. Крестоносцы построили – теперь уж и не знает кто и когда. Крест ещё на Егоровой памяти наверху стоял. Узорный такой крест, красивый. Небось, лунатики и сбили, – они крестоносцев спокон веку ненавидят. Дед говорил, раньше это место Касли называлось. И жили тут у подножия Уральских гор по чугуну-железу знатные мастера.
Да что говорить… вон из песка торчат развалины. Пацанами Егор с Ромкой-джи однажды неподалёку от Города такую же узорную решётку выкопали. Точь-в-точь работа, также мастерски сковано! Ковырялись тогда, ковырялись… метра два только и очистили, но остальное круто вглубь уходило, не докопаешься сходу. Хотели отломать кусок – ан нет! Силёнок маловато и работа качественная. А так хотелось домой притащить, чтобы матери не ругались… вот, мол, красоту какую нашли – любуйтесь, чего Старые Люди делать могли!
Ох, и попало же тогда от отца – вспомнить страшно! Вот, ведь, докуда ходили… дозорных тогда, если прикинуть, в четыре раза больше было. Да и камер немало, даже по сравнению с нынешними временами. Что ни говори, до злой горячки хорошо жилось. Намного свободнее, да! А как выкосило большинство населения, так и кончились наши с Ромкой-джи беспечные походы по окрестностям. В Городе, считай, одни старики, да молодняк, кому до дозоров ещё расти и расти.
Как горячка началась, в Городе ужас что творился! Куда ни сунься – люди стонут. Самые крепкие в три дня сгорали. Егор рядом с мамой Таней неотлучно был. Первый день она, вроде бы, нормально держалась, а когда прибежал какой-то карапуз с известием, что врач Никита не придёт – тоже заболел, то всё, как жутком сне полетело. Так и ушла мама Таня в небесные кущи за неполные двое суток. И всё-то ей чудилось, что отец в дозор собирается, волновалась, не забыл ли чего. Последние часы отец её на руках держал, когда она вдруг мёрзнуть стала. Вынес её наверх, а там самое дневное пекло. Но она только улыбнулась, поняв, что на руках у него. «Плечо твоё не болит больше?» – отца спросила. Отец сказал, что нет, не болит, любимая моя. Она глаза закрыла и затихла.
И понёс её отец в Храм. И Егорка рядом, за комбинезон отца держится. Отец медленно шёл, приноравливаясь к Егоркиным шагам. «Вот так, – говорит, – Егорка! И дед твой, и мама, оба в один год ушли. Как встретил я их вдвоём, так они вдвоём и покинули меня. Первыми к Господу-Аллаху на небеса ушли». А Егор идёт рядом и сказать ничего не может. Даже зареветь уже не получается.
В Храме отец и Егор об Иисусе-любви говорили, сидели рядышком и на милое лицо смотрели. Не страшно было. Нет, не страшно нисколечко! Не изменилась мама Таня, только лицо побледнело и осунулось. Люди подходили, плакали. Мама-Галя пришла, отцу тихо сказала, что могила готова. Отец глаза на неё поднял и говорит, мол, скажи, что ты её любила. Любила, ведь, правда? «Правда, – отвечает Мама-Галя, сухими глазами блестя. – Подругами мы с ней были. Во многом Таня меня лучше и честнее была, вот и призвал её к себе Вседержитель первой… и место ей рядом с Иисусом-любовь определил. И ты знаешь об этом. Знаешь – почему. Так, только так. И не иначе».
Жуткие времена были, чего уж говорить! Много на кладбище свежих могил появилось. Это тех, конечно, кто не пожелал когда-то в пепел обратиться, сгорев после смерти.
Краем глаза Егор уловил какое-то движение. Поздно! Поздно! Задумался, дурак, не смог уследить!
Егор плюхнулся на слежавшийся песок, судорожно дёргая левой рукой предохранитель калаша. В ушах застучала кровь. Проклятый предохранитель не поддавался! Скосив глаза, Егор увидел, что дёргает за переключатель системы целенаведения. Шлем с щитком-дисплеем ещё при отце отказал и небольшая плоская коробочка СЦН мёртвым грузом липла к калашу… но энергии она не потребляла, не весила практически ничего, и ни отец, ни Егор так и не удосужились снять её с автомата.
Эх, дурень я, дурень!
Егор судорожно сдвинул-таки рычажок и замер. Неужели вляпался? И как это он умудрился? В первый раз с Егором такое случилось, в первый раз!
Из-за обломка стены, торчащей из песка метра на три, выдвинулся человек в таком же, как у Егора комбинезоне-песчанке. Ствол калаша твёрдо смотрел Егору в лицо. Человек мотнул головой в потёртом армейском шлеме, – экая вмятина на правом виске! – и отчётливо произнёс короткую фразу – явно вопрос – на тарабарском языке.
«Ну, шайтан, недаром мне дядько Саша звонил… говорил, что засёк двух человек с севера. Там больше всего тайных видеокамер уцелело… говорил, что старосте, мол, не волнуйся, я уже всё сообщил…»
Дядько Саша, – мужик лет тридцати, – жил в Городе с позапрошлого года, но староста по-прежнему относился к нему с плохо скрываемым недоверием – всё-таки мужик был из староверов. В лоно Господа-Аллаха его мулла-батюшка привёл… народу в Городе раз-два и обчёлся, каждые рабочие руки на счету. Дядько Саша от армии ушёл, поскольку светило ему гоу-гоу на северо-восток с тамошними хунхузами за Эко-терем-бург воевать. Вот и дёрнул он прямиком из города Полевского на юг, ближе к пустыне. Оно конечно, как говорит присказка: «Москва и с Китая дань берет!» – за Сургут, за нефть. Да только дикий там народ, хунхузы, одно слово. Им и Пекин-то, считай, не указ, сами промышляют, бандиты…
А в Полевском мэр-бай крут! Ему и на восток и на север двигать хочется, земли прибирать. Ему сами хунхузы-лошадники из диких степей северных, тянущихся аж до леса у самого Ивделя, – дань платят! У него в армии не отъешься – сплошь походы, да вылазки. Вот и сделал дядько Саша вместо северо-востока гоу-гоу на юг, в пустыню. И у нас под крылом Веры-Истины прижился.
Человек нетерпеливо повторил вопрос. Лица его не было видно за блестящим щитком шлема, но, судя по тому, что автомат он держал у бедра, Егор понял, что уж его-то СЦН в полном порядке и мужик чётко видит на экране щитка красную точку где-нибудь на переносице Егора… туда-то он пулю и всадит, только на курок нажми. «В пустыне в плен не берут!» – вспомнились слова отца.
– Не понимаю я, – отчаянно сказал он и оглянулся.
Поднять руку и активировать ларинги на режим переводчика было страшно. Дёрнешь рукой – тут тебе и прилетит гостинец…
Никого вокруг не было. Однако кто его знает, сколько ещё солдат прячется за стеной? И чего им надо? Дезертиры, что ли? Так, вроде, вокруг грабить толком нечего…
– О, по-русски говоришь? – обрадовался человек. – Старовер? Лунатик… то есть, мусульманин? Или христианин-крестоносец?
