Но есть никому не хотелось. Василий прижал к себе тихую Марусю и с сомнением смотрел на фруктовые башни в вазах.

Вскоре вернулся Джон. В столовой не слышали, как подъехала машина «Скорой помощи», но Джон сказал, что врач уже осмотрел Стива. Никакой угрозы нет. Адам все сделал правильно. Промывание желудка остановило процесс интоксикации, сейчас Стиву поставили капельницу, ему уже лучше.

– Доктор согласен с папой, что больше всего симптомы напоминают передозировку лекарственных препаратов. Но Стив клянется, что не принимал ничего подобного, – продолжал рассказывать Джон, доставая из кармана несколько закрытых пробками склянок. – Доктор велел взять образцы супа из общей супницы и тарелки Стива, отлить жидкость из его стакана. Но вряд ли дело в этом. Мы все ели, и никто не пострадал. – В этом месте Юля услышала полный облегчения вздох – дворецкий вернулся в столовую вслед за Джоном и сейчас стоял очень бледный возле сервировочного стола. – Папа склонен думать, что токсин находился в графине с водой в комнате Стива. Идя на обед, он выпил полстакана, а когда мы хотели взять воду для анализа, оказалось, что графин уже пуст. Чепуха какая-то! – пожал плечами Джон.

Юля с Василием переглянулись.

– Доктор Чепмен считает, что надо обратиться в полицию, но Стив и слушать не хочет, думает, это недоразумение. Говорит, наверное, съел какую-то дрянь в городе. Доктор взял у Стива необходимые анализы, хотел забрать его в больницу, но тот наотрез отказывается. Пойду отнесу ему. – Джон показал нам три сосуда, наполненных образцами.

Когда «Скорая» уехала, а Адам вернулся в столовую и отчитался еще раз о состоянии Стива, все разбрелись по своим делам. Василий рискнул накормить Марусю бананом и апельсином, уложил ее спать, а когда малышка заснула, тихо встал, взял пиджак и, показав Юле жестами и мимикой «никуда не уходи, стереги ребенка», скрылся за дверью.

Вернулся он минут через сорок с несколькими упаковками питьевой воды, по пол-литра каждая. Он заботливо запихал их под супружескую кровать и строгим шепотом велел:

– Пить только из запечатанных бутылок. Если бутылка стояла открытой, ее ни в коем случае не брать. Никаких графинов! Веронике я тоже упаковку отнес.

Юля, молча закатила глаза. Забота Василия о здоровье и безопасности семьи всегда отдавала некой паранойей. Если на Сахалине одна отдельно взятая семья отравилась вареной колбасой, приобретенной в местном захолустном магазине, значит, Василий тут же несся к холодильнику и выгребал оттуда в мусорное ведро все колбасные изделия, а также ветчину и буженину, и его семья переходила на жесткую диету как минимум на целый месяц. Если на севере Франции в маленькой пиццерии в каком-то захолустье обнаружили кишечную палочку, все семейство Василия, сидящее в Ницце, автоматически лишалось удовольствия есть итальянскую кухню и посещать любые рестораны. Делать маникюр, педикюр и эпиляцию на территории Российской Федерации Юле было строго запрещено. Разгул гепатита, СПИДа и сифилиса подвергал жизнь жены неоправданному риску. За пределами родины она имела право посещать салоны красоты, но только со своим набором инструментов. Чтобы подсластить пилюлю, он заказал для нее дорогущий именной комплект с вензелями и стразами Сваровски.

Денис с Вероникой, почти всю сознательную жизнь прожившие с мамочкой, отличавшейся долей здорового пофигизма, и с родным отцом, отличавшимся пофигизмом, явно нездоровым, к подобным перегибам относились болезненно. И даже пытались отстаивать свои права, есть, что им вздумается, и ходить куда захочется. Конечно, безрезультатно.

Юля подобным идеализмом не страдала и спорить с Василием не пыталась, потому как это было бесполезно. Попытки отстоять свою правоту в подобных случаях заканчивались полным провалом. Все ее доводы и резоны превращались в детский лепет и женские капризы, разбиваясь о неоспоримые доказательства и аргументы, продуманные, взвешенные и фундаментальные. В итоге она не просто проигрывала, а вынуждена была искренне соглашаться с его правотой, что особенно действовало на слабые женские нервы.

Вот и сейчас она молча взяла одну бутылку и демонстративно поставила ее на прикроватный столик. Василий одобрительно кивнул. Потом разулся, лег рядом с Маруськой, уткнувшись носом ей в макушку, и счастливо захрапел.

– Господи! Все дело в Англии? Или мне везет как утопленнице? – вопрошала Юля голубым небесам, стоя над свежим трупом.

Шарлотта Грейсток лежала рядом с парковой скамьей в тени большого дуба. Глаза ее были открыты, на лице застыло выражение надменного удивления, которое часто появлялось на нем и при жизни. Колени согнуты, руки раскинуты. Костюм и прическа в полном порядке. На груди растекается яркое алое пятно.

– Ну что я за человек, где ни появлюсь, обязательно труп нарисуется? – Юля с тоской огляделась по сторонам. – Если бы не Стив Янг, можно было бы сделать ноги. А еще лучше, услышав выстрелы, бежать в прямо противоположном направлении, – от досады Юля кусала губу, которая уже начала раздуваться. – Ну, какое мне дело до этой тетки? Я ее знать не знаю.

Последнее было не совсем правдой. Шарлотта прибыла в Гарт позавчера к обеду вместе с мужем, бароном Грейстоком. Тихим, хмурым дядькой, замкнутым и нелюдимым. Что, впрочем, было неудивительно, учитывая, на ком он был женат. Но уже после ужина барон покинул владения Апон-Тайнов, сославшись на острую необходимость навестить троюродного дядю по отцовской линии, пребывающего на пороге смерти и страстно желающего проститься с ним. Проживал дядя в двухстах километрах от поместья. Недалеко, но и недостаточно близко, чтобы супруга кинулась его оттуда выуживать. Он заблаговременно предупредил свою дражайшую половину, что, если дядя будет совсем плох, возможно, он останется дожидаться его конца. Шарлотта отпустила мужа со скорбным выражением на лице, ясно дав понять, что она осознает веление долга. Юле же показалось, что, вырвавшись из-под надзора драгоценной супруги, барон скорее всего направится либо в клуб, либо в какую-нибудь гостиницу подальше от поместья и там, в тишине, пробудет столько времени, сколько сможет.

Шарлотта была на редкость неприятной особой. Странно, что ее вообще пускали в приличные дома. Юля на месте Джона и его родственников подговорила бы дворецкого не пускать ее ни под каким видом. Запереть въездные ворота, а самим пользоваться дальней садовой калиткой.

Шарлотте было около шестидесяти, невысокого роста, с крупными, несколько тяжеловесными, резко очерченными чертами лица и такими же взглядами на жизнь. Эта особа не стеснялась озвучивать свое мнение по каждому уместному и неуместному поводу. Любую беседу, происходящую в ее присутствии, она беспардонно прерывала, превращая в собственный нравоучительный монолог. Она считала допустимым поучать всех, от самого герцога до младшего помощника посудомойки.

Популярности подобные манеры Шарлотте не добавляли, что совершенно не омрачало ее существования. Она была уверена в своей неотразимости, правоте и мудрости. А собственное общество считала повсеместно желанным. С этой наивной, граничащей с преступлением простотой она кочевала по знакомым и родственникам, поскольку друзей при таком характере у нее, естественно, не было, что вовсе не мешало ей чудесно проводить время. Ее супруг, Алджернон Грейсток, был состоятельным представителем древнего, уважаемого рода, он долгое время занимал в правительстве важный ответственный пост. Общественный вес супруга усугубил врожденные наклонности Шарлотты, словно давая ей дополнительные моральные основания для активного вмешательства в личное пространство окружающих. Многие терпели ее именно по этим причинам, другие – по доброте, третьи – по бесхарактерности, Апон-Тайны из соображений безграничной толерантности.

Василий, например, посидев с ней рядом за ужином, готов был прикончить Шарлотту еще в середине трапезы, в то время как семейство Джона сносило ее по-детски непосредственные выходки с королевским великодушием.