— К сожалению, для тебя ничего нет, — добавляет он уже тише, — любителей они не берут. Да к тому же, боюсь, старик, никто тебя так и не увидит во «Властелине анала». Коллега адвоката Максимо наложил арест на кассеты под предлогом охраны детства. Похоже, Светлана несовершеннолетняя, я не могу в это поверить… Прикидываешь? К счастью, в таких случаях в тюрягу отправляются продюсеры. Я сведу тебя с другими конторами, как вернусь, не беспокойся. Жизнь прекрасна, так ведь?

Я не спорю. Он хлопает меня по плечу и убегает, перемахивая через несколько ступенек, как заправский пожарный, который никогда уже ничего не потушит. Когда я возвращаюсь в зал, Жан-Батист допивает свое белое вино, наблюдая, как Брюно с огромной сумкой торопливо садится в такси. Потом поворачивается ко мне, спрашивает, куда это я так вырядился. Я поднимаю руку, сутулюсь, чтобы пиджак на мне не выглядел дорогим, пытаюсь придать себе вид, соответствующий клиенту АССЕДИКа[10], но Жан-Батист не дает мне времени ответить.

— Вам не стоит напрягаться из-за меня, если у вас жизнь налаживается, — говорит он и смотрит на меня в упор потухшим взглядом. — Если однажды я найду в себе силы войти в класс и преподавать, вы меня больше не увидите.

Чувствую, как щеки начинают гореть, качаю головой, заказываю шоколад — для разнообразия. Замечаю, что из его портфеля что-то торчит, и спрашиваю, как его последняя задумка с заочным преподаванием, наметился какой-нибудь сдвиг? Он пожимает плечами, вытаскивает из портфеля увесистый пакет из крафтовой бумаги с реквизитами издательского дома.

— Я ходил за ним на почту, пришло извещение. То, что я пишу, не входит в мой почтовый ящик, — добавляет он, брезгливо морщась.

Я хватаюсь за эту соломинку, пытаясь подчеркнуть его достоинства:

— Ах вот как, вы пишете? И что? Романы?

— «Уважаемый… — зачитывает он мне вместо ответа, — благодарим вас за предоставленный материал, мы внимательно его прочли, но, к величайшему нашему сожалению, он не соответствует нашей издательской линии. Примите наши…» Всегда одно и то же, читали они или нет. Однажды я послал первую страницу с названием, а остальные четыреста — чистые листы, и получил тот же ответ.

Я помешиваю шоколад, спрашиваю с заинтересованным видом, что за название.

— «Как покончить с убийцами французского языка», — отвечает он, кладя сдачу в карман. — Всего хорошего.

Я смотрю ему вслед, рукава у его синего пиджака кажутся немного светлее: наверное, следы от мела. И у меня становится радостно на душе. Я горд. Разумеется, мне жаль его, но я понимаю, что, если после отъезда Брюно я перестану приходить сюда по утрам, он почувствует себя одиноким вдвойне. Приятно сознавать, что ты кому-то нужен, даже если тот человек и не подозревает об этом.

Я выхожу вслед за ним, иду мимо вереницы такси, ожидающих у станции, спускаюсь в метро. На четвертой ступеньке звонит мобильный. Два длинных гудка, один короткий: пришло сообщение. Я останавливаюсь, достаю телефон, нажимаю опцию «прочесть». На экране три строчки:

В замешательстве я улыбаюсь хмурым людям, которые поднимаются по ступеням, обходя меня с недовольным видом. Может, это оскорбление, но на нее не похоже: она бы оставила сообщение на автоответчике. Нет, если она послала СМС, да еще на родном языке, то ей явно стыдно. Или из гордости. Значит, это извинение, признание в любви или название русского кабаре, где мы помиримся.

Набираю ее номер по памяти, но понимаю, что прежде, чем звонить, хорошо бы сначала понять, что она написала.

— …дата перечисления вашей зарплаты на счет оффшорной компании на Багамах, контролирующей товарищество по недвижимости, которому принадлежат ваша парижская квартира и гоночный автомобиль. Вы меня слушаете, месье Диркенс?

Я перевел свой взгляд с левого колена на следователя. По правде говоря, нет, я не слушал. Я все пытался понять, как Талья отправила мне сообщение на языке, которого нет в настройках моего мобильного. Хотя наверняка никакого фокуса тут не было, просто с ее телефона можно писать такими буквами.

— Подтверждаете ли вы сведения, которые оказались в моем распоряжении, месье Диркенс?

— Не знаю. Мне надо уточнить у агента.

— Полагаю, что в вашей ситуации вам понадобится скорее адвокат.

Я вспоминаю того, который заявился на съемочную площадку, и скептически качаю головой.

— Напоминаю, что в списке свидетелей вы значитесь в единственном числе, однако в данном случае закон не запрещает вам пригласить своего адвоката. Вы настаиваете на своем решении или хотите, чтобы я перенесла этот допрос, а вы тем временем свяжетесь с адвокатом?

— Нет-нет. Давайте побыстрее закончим.

Она пристально смотрит на меня, складывает ладони домиком, слегка касаясь пальцами носа, говорит «Замечательно» и продолжает заваливать меня вопросами под равномерный стук: парень, который сидит за моей спиной и ведет протокол допроса, бренчит по клавишам, словно играет на рояле.

— Вы лично получили комиссионные со сделки с кейптаунским «Аяксом» по уступке прав на вас, сумма которой оценивается в три миллиона евро?

— Нет.

— Кто-нибудь получал комиссионные от вашего имени или вместо вас?

— Нет. То есть да: я получил три процента, но не положил их себе в карман, а отдал «Аяксу».

— Почему?

— Просто так. Из вежливости.

— Из вежливости?

— В кассу взаимопомощи.

— Так-так, — понимающе произносит она. — Какова ваша национальность, месье Диркенс, по состоянию на сегодняшний день?

— Южноафриканец, полагаю.

— Полагаете? Почему? Вы подали прошение о натурализации?

— Надо узнать в клубе.

— Я узнавала в клубе. Вы сейчас подпадаете под действие предварительного соглашения о продаже?

— Я не в курсе.

— Вы проходили проверку в НОБПЛС Нантера?

— Где?

— В национальном отделе по борьбе с посягательствами на личность и собственность, который в настоящее время производит проверку в отношении семидесяти восьми профессиональных игроков неевропейского происхождения, находящихся во Франции, чтобы удостовериться в наличии у них вида на жительство и выяснить условия, при которых он был им выдан.

— Этими делами занимается мой агент.

— Кто ваш агент?

— Этьен Демазроль.

— Понятно.

Она замолкает и отворачивается к окну. Через три секунды стук клавиш за моей спиной прекращается. Воцаряется полная тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене.

— Слышали ли вы о деле Босмана, месье Диркенс?

Я отвечаю «да»: из-за него я здесь и нахожусь.

— Я прошу вас хорошенько подумать, прежде чем отвечать. Дело Босмана, рассмотренное европейским судом в 1995 году, разрешает свободное передвижение игроков в границах Евросоюза, точно так же как работников, капитала и товаров. Так?

— Да.

— Но это дело касается только игроков-европейцев, месье Диркенс. Напоминаю вам, что на сегодняшний день во Франции футбольный клуб не имеет права выпускать на поле одновременно более трех игроков, не являющихся гражданами Евросоюза, иначе ему грозит присуждение технического поражения, почему и возникла необходимость обеспечить этих игроков европейскими паспортами. Гражданство какой страны ваш клуб собирается вам оформить — или он уже это сделал?

— Ну, как посмотреть.

— На что посмотреть? На страну, которая вас купит, или на имеющиеся на рынке предложения?

— Не понимаю.

— Вы уверены, что вы не грек, месье Диркенс? Или португалец.

— Мне ничего не говорили. Но если у вас есть точные сведения…

— Что у меня есть, так это список приговоров ваших коллег, у которых обнаружили фальшивые паспорта, украденные в консульствах двух упомянутых стран. Статья 441–3 Уголовного кодекса предусматривает наказание в виде штрафа в размере 3500 евро, сущий пустяк, конечно, учитывая уровень ваших зарплат, но также два года тюрьмы строгого режима, что означает для вас конец спортивной карьеры. Я ясно выражаюсь?