2.  Краснофигурный кратер; т. н. художник Свиньи; ок. 480 г.

Возможно, размышления Платона вызовут улыбку. Тем не менее они весьма показательны в отношении того, как понимается действие вина: оно освобождает от цензуры, запретов, привычек; оно позволяет временно выйти за пределы норм. Старики снова обретают ловкость и общительность, присущую молодым. В других контекстах, уже не у Платона, этот выход за пределы собственной личности принимает форму приближения к другому, но уже не к соседу, согражданину, а к чужаку, Другому, отталкиваясь от которого строится – по принципу от противного – модель гражданского поведения. Как в Афинах, так и в Спарте гражданин определяется через категории равенства и идентичности. Спартиаты являются homoioi,равными, подобными. Афины основаны прежде всего на принципе изономии, на равенстве всех граждан перед законом; этого равенства не могут достичь ни женщины, ни рабы, ни иноземцы. [37]

Вазопись играет важную роль во всех этих испытаниях. Чаша для вина – это не просто емкость, функциональный предмет, предназначенный для питья, это носитель изображения. Греческая вазопись, в которой актуализированы и организованы в соответствии с законами изобразительной техники все выявленные нами значения вина, позволяет расширить представление об этом напитке.

3.· Краснофигурная чаша; подписана Эпиктетом; ок. 510 г.

Так, поиск инаковости, исключительное, но необходимое испытание другого, выражается в изображении персонажей, переодетых женщинами или одетых на скифский манер. На одной чаше [1] мы видим круг из шестерых полулежащих юношей, они беседуют и поднимают чаши. Один из них играет на авлосе,двойной флейте. На голове у него скифский колпак, который выделяет его из круга товарищей и отмечает обособленность этого специфического участника пира. [38]Также в целом ряде изображений в составе комоса – шествия пирующих, которые отправляются на пир или возвращаются с него, – представлены персонажи в женской одежде. [39]На одном кратере [2] [40]шествуют трое персонажей, они одеты в длинное платье, волосы забраны под женские шапочки – sakkos'ы,в ушах сережки. На их принадлежность к мужскому полу указывает только борода; их внешность, одновременно женственная и восточная, откровенно ставит их по ту сторону мужского мира. Речь здесь идет о том, чтобы – в контролируемых условиях комоса или симпосия –стать на время другим.

Подобное испытание, которое позволяет пройти путь от идентичности до инаковости, в аттических представлениях и, в особенности, в вазописи, находит свое финальное воплощение в изображении сатиров, существ получеловеческой-полуживотной природы, которые составляют мужское окружение Диониса. Их гибридный, звериный облик является своеобразной манифестацией принципиально иной природы, скрытой в сердце каждого цивилизованного мужа, проявление которой может спровоцировать напиток и которую надлежит распознавать и испытывать. Таким образом, изображение различных практик, связанных с вином, развертывается на двух уровнях: с одной стороны, в мире людей, с другой – вокруг Диониса, в мире сатиров. У нас еще не раз будет возможность сопоставить эти два плана и увидеть, как второй из них отражает или переворачивает первый.

4. Чернофигурный лекиф; т. н. художник Сапфо; ок. 490 г.·

Так, например, на чаше, подписанной художником Эпиктетом [3], [41]бородатый курносый персонаж, с конскими ушами и хвостом, полулежит, откинувшись на подушку. Это сатир в позе пирующего на симпосии.Только пьет он прямо из огромной амфоры: все правила «благопития» здесь проигнорированы; он пьет неразбавленное вино, один, а не в компании других пирующих; он не пользуется чашей, а пьет чистое вино прямо из амфоры, которая служит для транспортировки напитка. Таковы манеры сатира, невоздержанного в выпивке, не знающего приличий, неизменно бегущего на запах вина.

Тот же запах привлекает старого Силена в «Киклопе» Еврипида, когда Одиссей высаживается на остров, находящийся во власти чудовища, в плену у которого пребывают сатиры. У Одиссея при себе бурдюк, наполненный вином, и Силен, долгое время не видевший выпивки, принимает его с распростертыми объятьями:

Одиссей:

Силен:

О:

С:

О.:

С:

О.:

С:

Обостренный нюх и жадность до вина губят Силена в сюжете с царем Мидасом. Царь Фригии, узнав, что Силену известен секрет счастья, задумал поймать его и узнать, в чем сей секрет состоит. И тогда он превратил обычный фонтан в винный; Силен, привлеченный запахом, пришел к фонтану, где и был пойман. [44]Этот эпизод изображен на лекифе [4]. [45]Сатир лежит растянувшись, лицо его повернуто к чудесному устью, в то время как сверху к нему подползает лучник в восточном головном уборе, в руке у него путы, которыми он и свяжет Силена; эту сцену обрамляют орнаментальные фигуры – двое сидящих персонажей, один из которых, возможно, является царем Мидасом. Фонтан здесь становится западней. Напротив, на другом лекифе [5] [46]изображен чудесный фонтан: вино течет в избытке и наполняет громадный пифос,кувшин, наполовину врытый в землю, так, что виднеется только его горлышко; вокруг пифоса суетятся сатиры. Вино может обернуться западней или чудом – как бы то ни было, оно льется потоком и его двойственная природа, благая или пагубная, явственно обнаруживается при сопоставлении этих двух изображений.

Тесная связь, существующая между Дионисом и виноградом, власть бога над процессом изготовления вина очень часто становится предметом изображения на керамике. Дионис нередко возглавляет сбор и давление винограда. Медальон чаши из Кабинета медалей [6] [47]украшен гримасой Горгоны. Все пространство вокруг этого мотива занято сложной, непрерывной сценой, в которой соседствуют различные стадии обработки винограда. На уровне ручек с каждой стороны нарисовано по две перекрученных между собой и поднимающихся вверх лозы, от которых по кромке чаши бегут виноградные ветви. Десяток сатиров тянется к ветвям и, суетясь что есть сил собирает огромные гроздья винограда в широкие плоские блюда или в большие плетеные корзины. Им помогают несколько женских персонажей. Под подбородком Горгоны расположен пресс; один из сатиров давит виноград, и сок стекает в сосуд, в это же время один из его товарищей от нетерпения проскользнул под пресс и открыл пошире рот, словно для того, чтобы перехватить струящуюся влагу. Дионис, увенчанный плющом, сидит на муле и верховодит сбором этого богатого урожая. Подобное изображение, дорогое сердцу историков сельского хозяйства, не имеет ничего общего с реальностью, несмотря на столь тонкую проработку деталей. Здесь нет и намека на тяжелую работу; вместо того чтобы показать человеческий труд, художник предпочел изобразить воображаемый мир сатиров, неисчерпаемую энергию этой дионисийской свиты, которая не трудится, а пляшет вокруг Диониса. [48]Иногда связь Дионис – виноград-вино отмечена с помощью простой соположенности фигуративных элементов. На чернофигурной амфоре [7] [49]бог сидит перед огромным кувшином, рядом с которым растет двойная сплетенная лоза, она поднимается вверх и, отягченная гроздьями винограда, тянется по обе стороны, занимая все поле изображения. Один сатир танцует на ободе пифоса,обернувшись лицом к богу, в то время как другой, приближаясь справа, несет остроконечную амфору. Дионис держит чашу с высокими вертикальными ручками, канфар. Изображение сфокусировано на этом атрибуте Диониса, [50]необычной по форме чаше, которая в данном случае помещена между гроздью винограда и кувшином, где хранится вино. Оставляя в стороне все технические операции – сбор урожая, выжимание сока, приготовление вина, эта специфическая чаша Диониса визуально организует связь между виноградом и вином, связь, которая делает возможным переход от первого ко второму.