Псиктер,приписываемый художнику Ольту [88], [246]свидетельствует о высоком мастерстве организации изображения. Мы видим шестерых бородатых персонажей, которые едут верхом на дельфинах: в шлемах, кирасах и кнемидах, вооруженные щитами и копьями, и у каждого впереди, рядом со ртом, надпись – epidelphinos,«оседлавший дельфина». Экипированные как гоплиты воины сами себе дают определение, именуя себя всадниками необычного рода. Если поместить этот псиктерв кратер, воины отразятся в жидкости, и возникнет впечатление, что дельфины тоже плывут по винному морю. И круг пирующих, афинских граждан-воинов встретится со своим собственным отображением: не со всадниками из афинской аристократии, а с хороводом из шести воинов, которые плывут один вслед за другим по хмельному морю. [247]Рисунки у них на щитах можно распределить по двум категориям: сосуды (чаша, кратер и канфар) и круговые меандры (меандр из трех ног, крылатый трехголовый зверь – лев, конь, грифон, и колесо с четырьмя спицами, обод которого состоит из дельфинов). [248]Здесь мы обнаруживаем дельфина в качестве вставного изображения: он вертится колесом, как будто подчеркивая «круговую» тему вращающихся меандров на щитах.

91.  Краснофигурная чаша; ок. 500 г.

92.  Краснофигурный лекиф; т. н. художник Бодуэна; ок. 490 г.

Серия винных сосудов охватывает все аспекты симпосия:кратер напоминает о смешивании вина с водой, чаша – о винопитии, канфар – о присутствии Диониса. Сосуды так же значимы, как и круговые меандры, потому что напоминают о циркуляции и равном распределении вина между пирующими, под эгидой Диониса. Эта двойная серия изображений отнюдь не носит чисто декоративного характера и совмещает два плана – пространство симпосияи пространство войны, совсем как на чаше с изображением юноши, танцующего пиррику [82], или на сосудах с изображением сатиров [58]. Сообщество мужчин – граждан – предстает, таким образом, то в одном, то в другом качестве, участвуя в двух коллективных практиках – войне и сгшпосии, –между которыми есть сходные, а отчасти и общие моменты и которые отсылают друг к другу, отражаясь в вине. Наконец, в изображении актуализируются различные виды круговращения: меандров на щитах, самих щитов, а также плывущих на дельфинах воинов. Это круговращение напоминает воинскому сообществу о фундаментальном аспекте симпосия:о равенстве пирующих, которое подобно равенству гоплитов в строю.

Эта компания всадников, плывущих на дельфинах, далеко не единственная в своем роде. В некоторых случаях [89] [249]воины движутся под звуки флейты, совсем как гоплиты, шагающие по полю сражения. Но играет здесь не флейтистка, которую мы встречаем в составе комоса, а флейтист в длинных одеждах, как на атлетических состязаниях или музыкальных соревнованиях. Данная группа воинов напоминает хор: вроде тех, что известны нам из древнеаттических комедий и составлены, к примеру, из птиц или всадников. [250]Впрочем, нет никакой необходимости всякий раз сопоставлять дельфиньих наездников именно с театральным хором. Большой псиктерс изображением хоровода из шестерых всадников, будучи помещен в стоящий среди симпосиастов сосуд с вином, увлекает зрителя совсем другой дорогой, не той, что ведет на театральную сцену, а той, что уводит его в фантазийное пространство винного моря.

Чернофигурная чаша; ок.579  г.

Такое пространство изображено на лекифе [90], [251]где двое обнаженных эфебов, сидящих верхом на дельфинах, проплывают один за другим мимо некоего скалистого островка, на котором восседает припавший на одно колено сатир. Спутник Диониса протягивает кувшин и наливает вино в фиал всадника, изображенного слева; распределение вина происходит как бы по кругу, осью которого является островок, занимающий в этом воображаемом пространстве то же место, что и кратер среди пирующих.

Не случайно в качестве проводника в этот фантазийный мир выбран дельфин. В ряде сюжетов дельфин является дружественным человеку животным; он указывает дорогу морякам и часто спасает тонущих, доставляя их к берегу. Поэт Арион, схваченный морскими разбойниками, просит, чтобы ему позволили спеть в последний раз перед смертью: дельфины, более восприимчивые к музыке, чем разбойники, подбирают Ариона и доставляют его целым и невредимым до мыса Тенар. [252]Плутарх так говорит о сообразительности этих животных:

Среди наездников на дельфинах мы встречаем Эрота, крылатого мальчика, который держит в руках вожжи [gι] или играет на авлосе,словно бы угождая музыкальному вкусу этого животного [92]. [254]В подобном изображении по-своему объединены две основные составляющие симпосия:игра на флейте, под которую пирующие исполняют свои песни, и Эрот, которого они часто прославляют в своих речах. [255]Дельфин любит слушать звуки флейты, авлоса,и об этом даже свидетельствует его анатомия: отверстие, через которое он дышит, по-гречески называется авлос,трубка [93]·

94. Чернофигурная чаша; Эксекий; ок. 540 г.

Более того: на медальоне одной чаши [256]плывут три дельфина различных размеров. У того, что находится в центре, есть руки, и он держит ими двойную флейту, его голова наполовину скрыта кожаной повязкой, которая закрывает щеки и рот, – это phorbeia,которую используют авлеты, чтобы контролировать движение воздуха в инструменте. Теперь не звуки флейты ведут дельфина, теперь сам дельфин, претерпев метаморфозу, становится флейтистом; граница между человеческим и животным становится все более и более тонкой; в этом винном море, которое плещется в чаше прямо под носом у пирующего, таится удивительная фауна; и снова тот же принцип: метафора дельфина-меломана буквализируется и воплощается в графической метаморфозе. Дельфин становится музыкантом, а само это изображение перекликается со стихотворением Пиндара, который сравнивает себя с дельфином: