Что-то неуловимо поменялось на площадке. Нечто стало витать вокруг столика. Теперь их встреча больше походила на свидание, а не на родительское собрание. Арсений почему-то вспомнил, как давным-давно соблазнял в «Славянском базаре» Милену. Ему и сейчас хотелось дурачиться, рассказывать, покорять. И Арсению было о чем поведать крошке, годящейся ему в дочери.

Биография у него богатая. Ложное обвинение в убийстве. Тюрьма. Потом самоличное расследование и поиск убийцы. В восемьдесят девятом он возглавил один из первых медицинских кооперативов. Исцелял людей от рака. Был знаком с Ельциным. Во время путча делал репортажи из Белого дома. Работал в команде первого президента. Проталкивал его на вершины власти в девяносто шестом. Но то все было, когда Алена еще не родилась или ходила в детский садик.

– У меня еще одна идея появилась, – вдруг изрекла Алена.

– И?..

– Нет, не сейчас. Я, пожалуй, поеду.

– Ну, как хочешь. Официант, счет! Проводить тебя?

– Нет, я сама. Дайте мне, что ли, визитку свою.

– Изволь. – Он достал из бумажника карточку.

– Челышев Арсений, – с выражением прочитала Алена. – Журналист, сценарист. Прикольно. Может, позвоню как-нибудь.

Когда-то она была влюблена в него. Сеня был для нее светом, жизнью – всем. Ради него Настя ушла от мужа, Эжена. И ни секунды не колебалась перед тем, как уйти. Она сбежала от успешного дипломата Евгения Сологуба в конце восьмидесятых, презрев все: благополучную жизнь и еще более многообещающее будущее. Отринула материальное: сытость, возможную заграницу, а также немалый вес, что имел мидовец в обществе. Она даже закрыла глаза на тюремное прошлое Арсения и его напрочь испорченную биографию.

Правда, и Эжен тогда, казалось, сделал все, чтобы оттолкнуть ее от себя. Изменял ей. Однажды даже поднял на нее руку – да еще прилюдно, прямо на улице. Словно специально совершал поступки один гаже другого – для того чтобы она сама выгнала его.

Но в конце концов он сбежал первым. И тем отпустил ее. Однако вариант собственного ухода Эжен выбрал самый для нее болезненный. Самый мучительный. Он словно нарочно (а может, и впрямь нарочно!) подыскал на роль ее преемницы женщину, которая причинила максимальное горе Насте. Да, своего первого мужа, Женю Сологуба, Настя запомнила таким: хитрым, коварным, злым, жестоким. Настоящим садистом в душе. Впрочем, пожалуй, не только в душе.

То ли дело Сенечка! Светлый, открытый, добрый, простосердечный. Испытания, выпавшие на его долю, тогда его не сломили. Наоборот, сделали даже более чутким, ласковым, заботливым. В начале их новой, второй попытки – на рубеже девяностых – Настя не сомневалась: Арсений – именно тот, кто ей нужен. Сам Бог велел им соединиться. Они должны быть вместе, и они вдвоем вынесут все, что им уготовила судьба. Они уже в ранней молодости прошли серьезные испытания. Вытерпели многое. И выдержат все, что им еще предстоит. И разделят на двоих любовь и жизнь.

Поначалу все именно так и было. Да что там поначалу! Они прожили, несмотря на все шероховатости, в любви и согласии довольно долго. И вырастили Николеньку.

Наверное, непонимание возникло, когда сын вырос. Так думала Настя. Когда он сформировался – тогда-то у Арсения и начались, как Настя называла, завихрения. Впрочем, довольно скоро выяснилось, что «завихрения» – это, пожалуй, слишком мягкое словцо для поведения мужа. Сперва Настя терпела и старалась поддерживать мужа. Потом боролась за то, чтобы изменить его. И наконец устала, махнула рукой, отошла в сторону. Раз уж она так раздражает его, мешает ему – может, без нее ему станет лучше? Может, когда он окажется в одиночестве, поймет, какую она роль играла в его жизни? И найдет в себе силы перемениться?

Ведь Арсений сильный. Он всей своей судьбой это доказал. Почему бы снова не проявить хваленую волю?

Они разъехались – но официально пока не разошлись. Настя надеялась на возможные перемены в образе жизни Арсения. Но все шло по-прежнему: он не устраивался на работу и в тишине мансарды на Патриарших продолжал работу над своим, как говорил, трудом. И веры в то, что муж преобразится, становилось все меньше.

И жалко его было! Особенно когда они пребывали в относительной дали друг от друга и Сеня не маячил постоянно перед глазами. (Когда оказывался рядом, жалость мельчала, истончалась: в конце концов, он сам выбрал свою судьбу.) Настя хотела сделать что-то для него, помочь – но муж высокомерно отметал ее попытки. Что бы она ни делала: пыталась пристроить его на работу, приткнуть в журнал или в издательство Сенькину рукопись, – все им отвергалось с гневом и высокомерием. Все – кроме денежного вспомоществования. Его устраивала та малая сумма, что Анастасия отстегивала ему от сдаваемой квартиры. Плюс небольшие и нерегулярные гонорары. Деньги, подобным образом получаемые, видимо, вязались в голове Челышева с образом (который он сам себе придумал): нищий, покуда непризнанный художник, работающий над трудом всей своей жизни в квартирке под самой крышей на Патриарших.

Ох, Сеня, Сеня! Сердце все равно болит за него. Что ж он оказался таким неприкаянным? А ведь огромные надежды подавал! И зарабатывал – дай бог каждому. И был (что главное) в ладу с самим собой и окружающими. Любил себя, любил ее и Николеньку.

Если б она не верила, что муж опять способен перемениться и измениться, разительно, Настя, пожалуй, рассталась бы с ним навсегда. Но она верила. Верила – несмотря ни на что.

О муже Настя думала, когда ехала на своем джипе «Лексус» из центра Москвы в сторону области. Утренний час пик закончился, вечерний еще не начался, а обеденные машинные перемещения из офисов на бизнес-ланчи и обратно оказались не фатальными. Капитонова выехала с Патриков на Садовое кольцо, слегка потолкалась на Маяковке и Брестской. Зато после «Белорусской» Ленинградское шоссе понеслось. Насте всегда доставляло удовольствие ездить против потока: все тянутся к центру, а она несется к окраине. Впрочем, похоже, она против общего потока не только передвигаться любит, но и жить. Девочка с Большой Бронной, из цековской, суперобеспеченной советской семьи, бросила мажора и умницу Эжена Сологуба с блестящей карьерой, выскочила замуж за Арсения – без роду без племени провинциала из портового городишки. И кто теперь, по прошествии двадцати с лишним лет, был прав? Она ли, пошедшая наперекор всему и связавшая себя с Сенькой? Или ее мать Ирина Егоровна, которая устраивала брак дочери с великолепным Эженом?

Нет, бр-р, Настя нажилась с Сологубом. Ей хватило. Было бы ужасно весь свой век прокуковать с ним. С Арсением хоть минуты и часы счастья были… Да что там часы! Дни, недели, месяцы. Нет – годы! Да, у них были годы любви! «Вот именно – были», – с горечью поправила она себя. Любовь – уже в прошлом.

Капитонова ехала на объект. Так уж получилось, что она, вопреки настоящему призванию женщины – растить и воспитывать детей, – всю жизнь работала. Сначала в издательстве. А теперь, совершенно неожиданно для себя, нашла призвание в строительстве и ремонте загородных домов.

Начинала Настя свою (как писали раньше в биографиях) трудовую деятельность еще при социализме. И потому хорошо усвоила главное отличие нынешних времен от советских. Кстати, эту разницу – основной закон капитализма! – все никак не хотел (или не мог) понять (или принять) ее супруг. Раньше, в советские времена, главным было: делать. Не важно что. Теперь – время продавать. Продавать все на свете. В том числе и себя. Свою рабочую силу. Если ты занят день-деньской, крутишься как белка в колесе, а получаешь гроши – кто в том виноват? Только ты сам. Не умеешь подать себя. И – продать. Или делаешь то, что людям не нужно.

Так и Сенька со своим трактатом. Ему-то писать интересно. Он от своей книги кайф получает. Но не задумывается: а кто его труд потом купит? Кто за него заплатит? Кому теперь интересны воспоминания школьника советских времен, перемежающиеся назидательными размышлениями? Ну, может, издаст их какой-нибудь чудак тиражом одна тысяча экземпляров. Ну заплатят Сене гонорар тыщ пять рублей (в лучшем случае). И это за плод десятилетнего труда? Ночных бдений корректур?