В этом году Марина ушла в другую школу, и Оля вновь стала старостой. Вот и ходит теперь довольная, расправив плечи и задрав нос. За лето вымахала – смотреть противно. Форменное темное платье едва достает до колен, белоснежный фартук с голубоватыми кружевами топорщится на груди. Вылитая студентка-второкурсница, с ненавистью думает Ника. На улице никто и не подумает, что школьница. Парни, небось, пристают, хотят познакомиться.

Ну и пусть. Мне-то какое дело?

Вовсе не было бы дела, если бы на школьной дискотеке Гоша не протанцевал с Олей три медленных танца. Ему, наверно, тоже нравится – короткая юбка, яркая помада, духи на весь зал воняют, фу!

Ника тогда так разозлилась, что в понедельник демонстративно не обращала на Гошу внимания. К вечеру остыла, конечно, но во вторник Гоша вообще не пришел, к телефону не подходил, да и сам Нике не звонил.

Ну, раз он не звонит – Ника тоже гордая. Может, он с Олей Ступиной по телефону треплется? Ну и пожалуйста! Пусть ему Ступина рассказывает, как сегодня Рыба назвала его злостным прогульщиком и пригрозила, что отправит в техникум.

Гоша – злостный прогульщик? Нет, наверняка у него какие-то важные дела.

Впрочем, Нике-то что? У него дела – пусть сам и разбирается. Она звонить не будет, даже чтобы про Рыбу рассказать.

Или все-таки позвонить?

Ника смотрит в окно. Белый снег опускается на город, зима пришла, еще одна зима без мамы и папы.

Возможно – последняя зима с тетей Светой. Этой осенью Ника трижды вызывала ей скорую, уговаривала лечь в больницу, но Светлана Васильевна твердила, что если уходить – то уходить дома.

– Эксплуатации и унижению живых служила вся система мертвых ритуалов, – продолжает Ступина, – в том числе обряды жертвоприношения, призванные запугать живых и сделать их покорными.

Ника тихонько вздыхает. История с каждым годом все скучнее. Два года назад проходили войну и Проведение Границ, а теперь добрались до древних времен, о которых толком ничего не известно – одни догадки. Вот и талдычат на каждом уроке: до Проведения Границ все принадлежало мертвым, живым жилось так трудно, что хоть плачь.

Можно подумать, сейчас легко.

Оля возвращается на место. Историк Михаил Владимирович привычно выводит в журнале пятерку и, оглядев класс, спрашивает:

– Кто-нибудь хочет дополнить?

Что тут дополнишь? Ступина, как обычно, слово в слово пересказала главу из учебника – но тут в заднем ряду взлетает рука.

– Что, Потоцкий, какие-то вопросы?

Поднимается худой черноволосый мальчик. Ника его почти не знает: Кирилл – новенький, в классе всего три недели, с начала четверти.

– Михаил Владимирович, у меня дополнения к ответу Ступиной.

Кажется, весь класс поворачивается к Кириллу. Дополнения к ответу Ступиной? Невиданное дело!

– Да, пожалуйста. – Похоже, историк тоже немного удивлен.

– Можно к доске, Михаил Владимирович?

– Да, Потоцкий, конечно.

Мальчик проходит совсем рядом с Никой. Она замечает – на нем мертвые кроссовки и черные джинсы, наверняка тоже мертвые.

– Оля правильно сказала, что жертвоприношения делали живых покорными, – начинает Кирилл, – однако этим не ограничивалась их функция. Говорили, что жертвоприношение нужно, чтобы подготовить живых к неизбежному переходу. Хотя в древние времена еще не существовало Границы, будущий переход все равно пугал людей.

Как много все-таки зависит от того, какое слово подберешь, думает Ника. Мы говорим о тех, кто стали мертвыми, что они ушли. А «переход» – это про тех, кто добровольно пересекает Границу: мертвые – чтобы напасть на живых, или живые во время войны, защищая границы звезды. А сегодня – ученые шаманы и орфеи, работающие в Министерстве по Делам Заграничья.

– Каждый человек знал – и знает сегодня, – продолжал Кирилл, – что рано или поздно ему нужно будет совершить этот переход. Разве это не самое важное и сложное путешествие? Как же лучше подготовиться к нему?

Выходит, и о моих родителях можно сказать, что они не ушли, а перешли, думает Ника. Хотя – какая разница? Впрочем, нет: уходят от кого-то, уходят навсегда, а переходят… переходят с одной стороны улицы на другую, из класса в класс, из школы – в школу.

Ведь Кирилл только что перешел в нашу школу. Может, поэтому он смог подобрать такое слово?

Ника вспоминает, как ей было трудно, когда она была новенькой. Особенно первый месяц, пока не подружилась с Левой, а потом с Мариной и Гошей. Кириллу, наверное, тоже одиноко – и Ника думает, что надо обязательно подойти к нему после урока.

– В жизни человека есть много других переходов, – говорит Кирилл. – Мальчик становится юношей, девушка становится матерью. Пройдя через переходный возраст, мы становимся взрослыми. Каждый переход – маленькая модель Главного Перехода, о котором я говорю и который нас всех пугает. Этот страх так велик, что мы стараемся не думать о нем, и цель жертвоприношений – не дать живым забыть, что они станут мертвыми. Каждый небольшой переход – например, из неженатого состояния в женатое – сопровождался жертвой, сознательно вызванным Главным Переходом. Воины отправлялись на войну – и приносили в жертву прекрасную девушку, чтобы помнить о том Главном Переходе, который их ждет. И, конечно, эта жертва была добровольной.

Жаль, что Гоши нет, думает Ника. Вот бы кому понравилось! Все сразу становится на свои места: ну да, жертва сопровождала любое важное событие в жизни древних не только потому, что напоминала им о Главном Переходе, как его называет Кирилл, но и давала силы, вдохновляла. Людям как будто говорили: смотрите, этот человек только что совершили такой сложный переход – неужели вы не справитесь с таким пустяком как далекое путешествие или рождение ребенка?

– И еще одно, – говорит Кирилл. – Жертвоприношения служили основой древней экономики. Существуют данные, что при любом жертвоприношении выделяется энергия, связанная с переходом. Можно сравнить это с химической реакцией – чем более крепкие связи рвутся, тем больше энергии выделяется. А какие связи крепче связей живых с их близкими, с самой жизнью? Поэтому можно предположить: жертвоприношения служили источником энергии, необходимой для развития мертвых технологий, которые потом заимствовали живые.

Что он говорит? ужасается Ника. Он что, забыл: официально считается – мертвые заимствуют наши технологии, а не наоборот. Что сейчас начнется – страшно подумать!

Но Михаил Владимирович молчит, а Кирилл, будто прочитав мысли Ники, продолжает:

– Разумеется, речь идет о временах до Проведения Границ. С тех пор все решительно изменилось – хотя вполне возможно, что некоторые трагические события последних шестидесяти лет тоже были масштабным жертвоприношением.

Тут историк приходит в себя.

– Что ты имеешь в виду, Потоцкий? – спрашивает он, и Нике кажется, что голос его чуть дрожит.

– Конечно, войну, Михаил Владимирович, – отвечает Кирилл. – Разве мы знаем что-нибудь более трагическое, чем война? Какие же еще события я могу иметь в виду?

В его голосе насмешка – или Нике только кажется?

Да, думает она, вечером позвоню Гоше. Черт с ними, с обидами – про такое надо рассказать!

Ну, и заодно – про угрозы Рыбы и прогулы.

Первую попытку поступить в матшколу Лева позорно провалил прошлой зимой, когда, узнав, что в классе есть целых два места, решил перевестись в середине года. Машинописное объявление, висевшее на доске у входа, предупреждало, что экзамен проводится по расширенной программе седьмого-восьмого класса. Впрочем, там не было написано, что расширенная программа включает в себя не только алгебру и геометрию, еще и теорию множеств, Бойлеву алгебру и около трети университетского курса планиметрии.

Так и получилось, что насколько широка расширенная программа, Лева узнал, только увидев в условиях экзаменационных задач незнакомые обозначения и, стыдно сказать, слова. Лева покраснел так, как умеют краснеть только очень рыжие люди, за полчаса решил то, что мог, а внизу написал просьбу выдать полный список литературы за седьмой и восьмой класс, чтобы достойно подготовиться к будущему экзамену. Через неделю Лева забрал свою работу, где на первой странице красовалась позорная тройка с минусом, а на последней мелким почерком легендарного Овсянникова были записаны названия одиннадцати книг, которые Леве предстояло выучить наизусть в ближайшие месяцы.