Что было бы, если бы ход Истории не исковеркал их судьбы? Она была влюблена в него, но какое значение имели первые сердечные порывы, часто такие же страстные, как и мимолетные? В то время молодая девушка была покорена его смелостью, жизненной силой, потому что ничто в жизни не могло ему сопротивляться. Будучи талантливым пианистом, Игорь старался при помощи музыки дать ей понять, что не все так просто, что любовь — это часто сложное и запутанное чувство, но Ксения была еще слишком наивна, чтобы понять его опасения. Он часто вспоминал ее манеру смеяться, задор, каким она заражала окружающих, ее уверенность в том, что жизнь прекрасна. В то время молодая графиня Ксения Федоровна Осолина еще не могла предвидеть и не хотела думать о том, что судьба не станет подстраиваться под ее желания и капризы.

Ее письма. Какое-то время он хранил их, черпая из застенчивых фраз надежду и веру, но в конце концов уничтожил из соображений безопасности. Режим не терпел, чтобы подвластные ему граждане имели свои интимные секреты.

Удары судьбы не обошли стороной и Игоря Николаевича. В отличие от большинства друзей, которых досрочно призвала смерть во время скитаний далеко за пределами России, судьба уготовила ему эмиграцию иного рода, внутреннюю, что было немногим лучше.

— Я тоже ничего не понимаю, — негромко признался он. — Но факт остается фактом: мы оба здесь, Ксения Федоровна. Сегодня. Ты и я. И за это чудо я благодарю Бога.

Облегчение отразилось на лице Ксении, когда она встретила его внимательный и добрый взгляд. Значит, время не сломало его. Несмотря на советский генеральский мундир, жизнь в Советской России, которая подразумевала неизбежные компромиссы, какая-то часть души Игоря все равно оставалась чистой. Ксения не смогла не возблагодарить Провидение за то, что оно подарило ей встречу с единственным человеком, который может помочь ей вырвать Макса из преисподней. Она почувствовала радость, похожую на ту, что чувствовала в юности, когда, будучи беззаботной аристократкой, слепо верила в грядущее счастье. Глаза ее засверкали, щеки стали розовыми от волнения.

— Игорь! Мне очень нужна твоя помощь, — воскликнула она.

«Боже, она совсем не изменилась», — подумал он, любуясь ею.

Они снова встретились во второй половине дня, в советской оккупационной зоне, неподалеку от обуглившегося остова отеля «Адлон». Игорь пригласил ее на концерт. Он не захотел обсуждать с ней цель ее визита в кабинете военного административного здания. Когда она попыталась заговорить о своих проблемах, он знаком попросил ее помолчать, и по строгому выражению его лица она поняла, что он выжил лишь благодаря осторожности.

— Счастливый случай тоже сыграл свою роль, — сказал он, когда они уже шли по направлению к концертному залу. — Без этого меня бы уже не было. Меня серьезно ранили во время революции. Из-за этого я не присоединился к генералу Корнилову. Я не знал, смогу ли оправиться после ранения. Тогда моя жизнь не стоила и ломаного гроша. Когда же я, наконец, встал на ноги, мне показалось, что я теперь один из старых осколков, которые море выбрасывает на песок. Ничего за душой… Моя семья жила в Петрограде. Дед с бабкой, родители, младшая сестра. Никто из них и не думал уезжать из России. Поэтому я тоже остался.

Он сделал паузу, и тень легла на лицо. Она поняла, что воспоминания причиняли ему боль.

— Я сердился на себя. Мне казалось, что я трус. Но обыденные заботы в конце концов взяли свое. Каждый день надо было бороться, чтобы выжить. Мысль покинуть Петроград стала казаться мне неосуществимой. Уехать? Куда? Бросив на произвол судьбы своих близких, больную мать?

— Всем было нелегко уезжать, — сказала она. — В Одессе Саша решил остаться в последнюю минуту. Он отказался нас сопровождать, и мы стали подниматься на палубу судна. Я, мама, Маша, Кирилл и нянюшка. Тогда мне казалось, что он предал меня. Только гораздо позже я поняла его мотивы, когда он все-таки добрался до Парижа. Осознание того, что он находится в изгнании, будто поджаривало его на медленном огне. Иногда я ловила себя на мысли, что жалею, что он не погиб на русской земле.

Она говорила так тихо, что он должен был наклонять голову, чтобы слышать ее. По ее строгому, но ясному лицу он читал о страданиях, выпавших на ее долю. В какой-то момент она показалась ему такой уязвимой и хрупкой, что он еле сдержался, чтобы не прижать ее к себе, но она взяла себя в руки и развернула плечи.

— Ты, значит, пережил революцию и чистки. Террор. Годы сталинизма, — сказала она колко. — Но каким образом тебе это удалось? Тебе пришлось отказаться от этих ужасных буржуазных принципов, таких, как честь, совесть и человечность, променяв их на марксистские догмы?

— Ты забыла упомянуть о прекрасных советских ценностях, таких как любовь к труду, простота и дисциплина, — заметил он, улыбаясь. — Красивых слов хватает, ты не находишь? В то время как то, что стоит за словами, всегда намного сложнее. Главное, что может человек, — это сохранить свое достоинство. Мы все словно побывали под большим прессом. Погибли миллионы наших соотечественников. Временами мне казалось, что, живя в коммунальной квартире, я схожу с ума. Я научился скрывать свое прошлое, научился забывать о своих мечтах. Я работал на заводе, чтобы меня считали политически благонадежным. Мне удалось стать инженером. Потом я женился…

— Неужели? — оживилась она. Это прозвучало как-то глупо, словно Игорь был не взрослым человеком, а застенчивым юношей, в которого она была влюблена, будучи почти ребенком. — И как ее зовут?

Он вдруг остановился, достал коробку папирос из кармана. Когда чиркал зажигалкой, руки его тряслись.

— Людмила. Она умерла в Ленинграде, во время блокады. И наша дочь… Они обе умерли от голода.

Ксения отвела взгляд. Перед ней стоял сгоревший танк, обклеенный афишами с анонсами спектаклей и кинофильмов, объявлениями об уроках танцев. Несмотря на лишения, искусство уже пробуждалось к жизни. Советская администрация была убеждена, что культура — необходимый элемент для построения нового антифашистского общества. Женщины, проходящие мимо них, опустив глаза, жались к стенам. Русские военные внушали уважение и страх. Есть жестокость, которая оставляет раны, не заживающие никогда. Как научиться забывать подобное? Если это вообще можно забыть? По ту сторону Тьергартена, вокруг Курфюрштендамм, за границей советского сектора, немки с вплетенными в волосы лентами флиртовали с английскими, французскими и американскими солдатами.

— Она была преподавателем музыки, — продолжил Игорь хриплым голосом, снова шагая рядом с ней. — Нашей дочери было семнадцать. Она была такой нежной и трогательной! Больше всего любила поэзию.

— Мне очень жаль, — прошептала Ксения, кладя свою ладонь на его руку.

— Спасибо.

— Это был ваш единственный ребенок?

Его лицо просветлело. Он отрицательно помотал головой.

— Нет. У меня еще есть старший сын. Дмитрий. Он молодец. Я уже устал считать, сколько у него боевых наград. Думаю, побольше, чем у меня.

— Значит, он герой, — улыбнувшись, заметила Ксения.

— Главное, что он просто хороший человек. Из того сорта людей, которых очень ценил твой отец. Думаю, это самое главное. Чтобы на земле не переводились хорошие люди.

Ксения почувствовала, что у нее на глазах выступают слезы. Она не ожидала от себя такой сентиментальности. Как часто ее упрекали за черствость, за жесткий, просто невыносимый характер. Ее, женщину долга. Женщину, которая столько сил отдала борьбе и стольких потеряла. Почему, пережив такую страшную войну, она дала волю чувствам? Беспокойство за жизнь Макса? Страх потерять его опять, теперь, когда она его по-настоящему обрела, пройдя через все тяжкие испытания? Может, от частых контактов с русскими, что, вне зависимости от нее самой, делало ее слишком восприимчивой?

— Я сильно люблю одного человека, — вдруг сказала она, словно решившись сделать шаг в пропасть. — Люблю его много лет. Он отец моей дочери Наташи. И очень талантливый фотограф. Муж моей подруги Сары сказал бы, что это человек света, — уточнила она с грустной улыбкой. — Был подпольщиком и боролся против нацизма. Чудом выжил в концлагере. Я приехала сюда, чтобы отыскать его. Только ради этого. Он все, что у меня есть, ты понимаешь?