Как известно, Яков опубликовал свою «Демонологию», еще будучи шотландским королем, в Эдинбурге в 1597 году[882]. Было два лондонских издания в 1603 году, позднее он был переведен на латинский, французский и голландский языки. Как подчеркивает Стюарт Кларк, «хотя очевидной целью трактата было просто опровергнуть двух главных скептиков, Реджинальда Скота и Иоганна Вейера, трактат был призван вместе с другими теологическими и политическими работами, продемонстрировать интеллектуальную и религиозную bona fides Якова I, как правителя». В этом смысле королевская «Демонология» может быть прочитана как интеллектуальное «заявление об идеальной монархии». Исходя из этой интерпретации, демонизм Якова можно рассматривать не как традиционно приписываемое монарху личное пристрастие, а как одну из «предпосылок метафизики порядка, на котором покоились его политические идеи»[883].
Известно, что взгляды короля на ведовство включали в себя такие основные элементы, как признание реальным договора с дьяволом и идею шабаша. Также принято считать, что Яков был ответственен за внедрение этих специфических континентальных идей в своей родной Шотландии. Специально изучавшая этот вопрос Кристина Лэрнер пришла к заключению, что Яков приобщился к этим идеям зимой 1589 года в период своего сватовства и шестимесячного нахождения при датском дворе, когда произошло его знакомство с Нильсом Хеммингсеном, ученым авторитетом, на которого Яков ссылается в своей «Демонологии»[884]. До возвращения короля на родину все местные случаи преследования ведьм основывались там на доктрине malificium или носили отчетливо политический характер. Несмотря на существование закона против ведьм с 1563 года в Шотландии не существовало собственной модели для преследования ведьм. Однако старания Якова в деле Норт-Бервикских ведьм драматически изменили ситуацию[885].
Позднее, уже, будучи английским королем, Яков I, как считается, изменил свое практическое отношение к теме ведовства на прямо противоположное. Его скепсис впервые проявился в делах об одержимости, например, в деле Анны Гюнтер в 1605 году[886]. Ранее король заинтересовался делом Марии Гловер, но не принял активного участия в нем. Впоследствии он проявлял интерес ко многим судебным расследованиям ведовства, например, к Ланкаширским процессам 1612 года и Стаффордширским процессам 1620 года, обвинения на которых были признаны фальсифицированными. В 1616 году Яков I также принял участие в разоблачении печально знаменитого Лестерского мошенника-подростка, добившегося казни девяти и тюремного заключения шести женщин посредством симулирования демонической одержимости.
Несмотря на приведенные выше широко известные факты, Стюарт Кларк убежден, что «не существует каких-либо серьезных доказательств того, что Яков I когда-либо менял свое мнение относительно базовых канонов своей демонологической теории, особенно в отношении возможности договора с дьяволом»[887]. Историк полагает, что «король был не более скептичен в отношении ведовства в 1610-е годы, чем в 1590-е годы», и «радикального изменения его взглядов», о котором писал Р. Тревор-Рупер не произошло. Почти полное отсутствие интереса Якова I к ведовству в Англии (в том смысле, в каком это было в Шотландии), отмечавшееся у него после 1603 года, Стюарт Кларк объясняет не личной позицией короля, а специфическими английскими условиями, не располагающими к этому. По его мнению, полного заимствования континентальных идей совершенно не могло произойти в Англии по той причине, что суды там были «более ответственны», «использование настоящих пыток — более редким», а «обвинения часто сводились к простому malificium, скорее включающему идею о зооморфных домашних духах, чем посещение шабаша и другие сенсационные поступки»[888]. Кроме того, такой важный государственный институт, как Церковь Англии, вел войну отнюдь не против ведьм, как это было характерно для континентальных церквей, а против распространившихся экзорцистов. В этом смысле показательно, что сразу после вступления Якова I на английский престол ему было представлено интеллектуальное разоблачение практик изгнания дьявола, написанное одним из наиболее ярых противников этой церковной процедуры, Самюэлем Харснеттом[889]. Стюарт Кларк также считает, что некоторые авторитетные английские демонологи были значительно более широких взглядов, чем это принято считать. Он убежден, что кроме «абсолютного скептика» Реджинальда Скота, протесты против ведовских судов высказывали Джордж Гиффорд, Котта Джон и даже Уильям Перкинс[890]. В результате историк пришел к выводу, что «в такой атмосфере навязчивый страх ведовства и магии принял в Англии абсолютно уникальные пропорции, не свойственные где-либо еще» [891].
Совершенно отрицая традиционно приписываемую королю роль в английской «охоте на ведьм», Стюарт Кларк считает отношение короля к демонам и изменения его позиции по отношению к вопросу ведовства и ведьм после 1603 года тем, что его «позиция „охотника против ведьм“ была обусловлена необходимостью утверждения его политических и религиозных намерений, которые после 1603 года стало возможным утвердить множеством иных способов». «Фактически, — заключает историк, — он нашел практику ведовских преследований весьма удобным инструментом для своих зарождающихся идеалов царствования. В Англии эти идеалы не изменились, они просто нашли альтернативные пути воплощения»[892].
Вне зависимости от того, какова была степень участия Якова I в процессе утверждения идеи о реальности ведовства, в свете проблематики данного сюжета важно подчеркнуть то, что в начале XVII века это так или иначе произошло. Английские интеллектуалы, сравнительно поздно включившиеся в общеевропейскую полемику относительно ведовства, начали с сомнения в его реальности, однако пребывали в этой стадии относительно недолго. Ведьмомания на Континенте, сложная в религиозном отношении ситуация в самой Англии, общественные настроения и инициатива английских монархов в принятии антиведовского законодательства способствовали утверждению этой идеи и она, на фоне разворачивавшейся «охоты на ведьм» и проходивших все чаще судебных процессов, завоевывала все большее число сторонников в среде интеллектуалов теологического направления.
В дальнейшем, в первой половине XVII века авторы все еще обращались в своих искусно выстроенных диалогах к воображаемым оппонентам, при этом в роли последних оказывался все тот же Реджинальд Скот (или континентальные авторы), в силу того обстоятельства, что других защитников идеи об иллюзорности ведовства в Англии не появилось вплоть до середины XVII века. Так, в 1608 году Уильям Перкинс, ссылаясь на Скота, возмущался: «…существуют разные люди, которые считают правдой то, что ведовство — это ничто, кроме как, всего лишь иллюзия, а ведьмы — это не более чем личности, обманутые дьяволом. И это мнение имеет место не только среди невежественных, но поддерживается и отстаивается такими людьми, как ученые, которые доказывают словом и текстом, что ведьм не существует, в противоположность тому, что я сказал до этого»[893]. Затем в 1629 году юрист Ричард Бернард писал: «… если бы Вейер, Скот и другие знали и тщательно взвесили бы [свои рассуждения — Ю. И.], то они необдуманно, не отдав должного правдивым сообщениям ученых мужей, не приписали бы странные действия, несомненно, совершенные ведьмами и дьяволом, лишь тщеславию больного разума и безумию меланхолии»[894]. В 1651 году, во втором издании знаменитой «Анатомии меланхолии» (этот трактат впервые вышел в 1621 году, однако затем был существенно переработан автором и переиздан) Ричард Бертон все еще указывал на то, что существует две группы авторов, придерживающихся радикально противоположного мнения относительно существования ведьм и ведовства: «Многие отрицают существование колдунов или же считают, что если они и есть, то не способны причинить какой-либо вред; такого мнения придерживаются Вейер [Кн. 3, гл. 53, Об обманных проделках демонов], голландский писатель Августин Лерхеймер, Биарманн, Эвичий, Эвальд, наш соотечественник Скот, а с ним и Гораций. […] Итак, все они смеются над такими историями, однако юристы, богословы, врачи, философы, Августин, Хемингий, Даней, Читре, Занчи, Аретей и пр., Дельрио, Шпренгер, Нидерий, Куяций, Бартоло, Боден, Годельман, Дамходерий и др., Парацельс, Эраст, Скрибоний, Камерарий и др. придерживались противоположного мнения»[895]. При этом, как нетрудно заметить, из английских скептиков Р. Бертоном им называется только Р. Скот.
