Было время, когда я довольно долго себя обманывала, что он явится в облике юного коммивояжера из Ковентри. Принцу, убеждала я себя, очень легко принять обличие коммивояжера, не труднее, чем лягушки. И все вокруг, похоже, были того же мнения. Все мне твердили, какой Тони красавчик, да как он обаятелен, так что вряд ли стоит удивляться, что я легко позволила запудрить себе мозги. Даже после свадьбы я тешила себя надеждой, что стоит мне захотеть, и я разрушу заклятие, и он в конце концов превратится в Принца. Не превратился. Он так и остался коммивояжером с неизлечимой страстью к машинам. А все я виновата. Он тут не при чем. Или никакого заклятия не было, или я была недостаточно умна или благородна, чтобы его разрушить. Так и пошло. Настала новая реальность - терпение, паутина лжи, которой мы себя окружали, чтобы согреться, болячка, которую я расчесывала и расчесывала, никак не могла остановиться. И если все это не является дополнением к любви, настоящей любви, тогда что же такое любовь? Я не знаю. Меня не спрашивайте. Я ничего о ней не знаю.

Я много часов пролежала без сна, перебирая в уме обрывки мыслей, пока не рассеялась тьма, и небо не окрасилось в холодный, усталый серый цвет. По полу разлились лужицы света. Я свесилась с кровати и смотрела, как они растекаются. Вдалеке открылась дверь, спустили воду в туалете, скрипнули половицы. Я лежала и слушала. Шаги мимо моей двери. Я знала, кто это. Я ждала, лежа на спине, глядя на часы. Спустя десять минут я встала и пошла следом.

Он стоял возле бассейна на одной ноге, стаскивая ботинок. Аккуратно поставил его на пятачок травы, рядом со вторым ботинком. Начал расстегивать рубашку. Я стояла и смотрела. Он знал, что я здесь. Снял часы и положил их в правый ботинок. Я подумала: какой аккуратный, вот что значит морская выучка. Он поднял глаза и зажмурился, свет бил в глаза. Я скинула сандалии. Стянула рывком футболку. Он расстегнул ремень, и один из нас, не помню, кто, быстро справился с пуговицей и молнией. Один из нас неуклюже боролся с застежкой на моей юбке. Я увидела: он весь был бронзово-медный. Помню, меня ослепило. Он не был красавцем: слишком тяжелый подбородок, слишком маленькие глаза, слишком густые брови и нос расплющенный, как у боксера, но тело у него было красивое. Мне казалось - до боли красивое. Приходилось заслонять глаза, чтобы смотреть на него.

То, что случилось дальше, было настолько неизбежно, что мне даже не пришло в голову сопротивляться. Медленно, с бесконечной изобретательностью, мы воплотили в жизнь мои эротические фантазии вчерашнего дня. Единственное могу сказать: это очень смахивало на любовь. На тот момент. Нет, серьезно.

Много часов спустя - солнце уже поднялось так высоко, что жгло нам плечи - он небрежно спросил:

- Так кто ты такая-то?

Устроившись ложбинка к ложбинке, мы лежали на его полотенце, и я рассказала ему все с самого начала: про улицу Франсуа Премьер, про отель с аденоидным ребенком, про то, как мы ехали с Крис, о проститутке в туалете, об аварии на шоссе № 20 к северу от Cahors. Объяснила, что я просто не стала спорить с мнением большинства. В этом нет ничего необычного. Люди годами убеждали меня, что я Маргарет Дэвисон.

- А ты ею была? - спросил он.

- Нет, не думаю, - сказала я. - Никогда. Меня всегда одолевали сомнения.

И я рассказала о бедной, запуганной Маргарет Дэвисон, которой больше всего на свете хотелось стать невесомой, плыть без усилий среди водорослей, и о том, что Крис Масбу оказалась намного более сложной натурой, чем я ожидала, и теперь я не знаю, как мне перестать быть Крис, потому что дядя Ксавьер этого не переживет.

Он долго молчал. Я чувствовала себя препаршиво. Чувствовала потребность извиниться перед ним за то, о чем даже не задумывалась раньше. Я украла у Крис право на смерть. Право на похороны, право быть оплаканной. Украла у неё и смерть, и жизнь.

От неловкости мы поменяли позу. Я прервала долгое молчание, задав вопрос, на который давно хотела получить ответ:

- Чего я совершенно не понимаю, - сказала я, один за другим покусывая его короткие, крепкие пальцы, - так это почему ты ничего не сказал вчера вечером. Почему сразу не объявил, что я не Крис?

- Ты меня насмешила, вот почему, - сказал он. - Я был ужасно заинтригован. Мне понравился этот разъяренный взгляд собственника, когда ты увидела меня у бассейна.

- Я действительно была в ярости. Это мой бассейн.

- Нет, не твой, - сказал он. - А мой. - Он удержал мою голову на своей груди. - А потом, когда тебя представили на кухне... - Он засмеялся. - Ой, не могу. Фарс какой-то. Ты ничуть не похожа на Крис. С чего ты вообще взяла, что вы похожи?

- Да я так и не думала. Я вообще ничего такого не планировала. Я просто убегала.

- И тебе показалось, что можно вот так вот удрать в чужую жизнь?

Я кивнула.

- Ну, честно говоря, не слишком хороший выбор, - сказал он. - Что ты вообще о ней знаешь?

- Что ни день, узнаю что-нибудь новенькое. Она была секретаршей, это я знаю. По крайней мере, так мне кажется. И ещё знаю Мэла.

- Мэла? Его-то откуда ты знаешь?

- Он объявился. Искал Крис. Говорит, она у него украла двадцать тысяч фунтов.

Похоже, Гастона это не удивило.

- Она говорила, что собирается с ним порвать, когда мы последний раз виделись.

- В "Россини"? - напомнила я.

Он засмеялся.

- Вообще-то ресторан назывался "У Салино". Мы иногда встречались с ней, когда я заезжал в Лондон. Я её жалел.

- Жалел Крис? - очередная информация, сразившая меня наповал.

- Ну да. Ей досталось в жизни. Она долго жила вдвоем с матерью. Они были очень близки. Странная это была женщина, мать Крис. Очень привязчивая (цепкая, верная?). Очень ожесточенная. Она так и не поняла, почему Ксавьер не развелся со своей женой и не женился на ней. Она ненавидела Матильду. Я единственный из всей семьи приехал на её похороны, потому что единственный не преследовал корыстных целей (with no axe to grind) (не точил на неё зуб, не держал на неё зла). И после этого я старался по возможности чаще видеться с Крис. У неё в Англии никого не было, она была очень одинока. Я в то время работал на переправе через Ла-Манш. Это моя жена такое придумала. Так что в течение нескольких лет мы с Крис вместе обедали примерно раз в месяц.

- А почему Крис никогда сюда не ездила? - спросила я.

- Потому что, скорее всего, унаследовала обиду своей матери. И наверняка придерживалась её версии событий. А еще, думаю, она слишком часто лгала. И хотела, чтобы семья ей поверила. Хотела, чтобы они считали, будто ей и одной прекрасно живется, будто у неё отлично идут дела.

- А разве нет? - спросила я.

- Иногда хорошо шли, иногда нет. То, вроде, смотришь - она на вершине мира, а в другой раз приходилось давать ей в долг.

- Значит, она была далеко не той всесильной деловой женщиной, роль которой играла на людях? - полюбопытствовала я.

- Не знаю, - сказал он. - Не знаю, какой она была. Ее было не так легко раскусить. Пару раз её не оказывалось по тому адресу, какой она мне оставляла. Говорила, что пришлось в спешке уезжать. Однажды я поймал её на том, что она пользуется фальшивой фамилией. Она ловко оправдалась. Рассказала очень правдоподобную историю, почему ей приходится жить под чужим именем. Я не задавал лишних вопросов. Пусть живет как хочет, это её дело. Я только наведывался время от времени, чтобы убедиться, что у неё все нормально.

- А Мэл?

Он пожал плечами.

- Они долго были вместе.

- И она целый год решалась на то, чтобы от него уйти?

- А ты сколько решалась?

- Я вообще ничего не решала, - сказала я. - Все получилось само собой.

Но, произнеся эти слова, я поняла, что говорю неправду. Я решалась на это в течение многих лет.

- У них были странные отношения, - сказал Гастон. - Крис делала все, что велит Мэл. Я никогда не мог понять, что она в нем нашла.