Мы расселись. За разговором, центром которого был дядя Гастон - его плавание, политическая ситуация в Северной Африке, проблемы с алжирским экипажем - я сидела, гоняя по тарелке салат из помидоров. Под ребрами болезненными, неровными толчками работали легкие.
Tante Матильда не сводила с меня глаз.
- Что, потеряла аппетит? - спросила она.
Я быстро проглотила кусок помидора. Он камнем застрял у меня в пищеводе.
Дядя Ксавьер тревожно посмотрел на меня.
- Что с тобой? Заболела? - спросил он.
Я покачала головой.
- Перегрелась.
- Нужно носить шляпу, - сказала Tante Матильда.
- Я ей говорила, - сказала Селеста. - Она себе внешность портит.
- Какую внешность? - я изо всех сил старалась вести себя естественно. - Портить уже нечего.
Дядя Ксавьер потянулся ко мне и взял за руку.
- Нет, вы только полюбуйтесь, - неодобрительно проворчал он. И протянул мою руку через стол, чтобы Гастон полюбовался кровоточащими царапинами. - Шрамы, порезы, царапины, синяки.
А он опять ничего не сказал, мой дядя Гастон. На нем была голубая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей. Я поймала себя на том, что пялюсь на треугольник волос с медно-красным отливом, начинающийся как раз под ключицами.
- Как поживает Сандрина? - спросила Tante Матильда.
- Замечательно, - ответил дядя Гастон. - Вся в делах. Она сейчас в Риме.
Не представляю, как я высидела до конца обеда. Он длился бесконечно, одно блюдо следовало за другим, и чем дольше он тянулся, тем слабее я понимала, что происходит. Они вели нескончаемые разговоры о ферме, о субсидиях и паразитах, вызывающих заболевания у скота. Они обсуждали деревенские сплетни. Жаловались на засуху. Задавали вежливые вопросы о жене дяди Гастона, у которой было какое-то собственное дело. Я молчала.
- Ты сегодня какая-то тихая, Мари-Кристин, - сказал дядя Ксавьер, сжимая мне руку.
- Как вы съездили в больницу? - спросила я. Ответа на этот вопрос я больше всего ждала и боялась.
Он презрительно фыркнул.
- Пустая трата времени. Я что, похож на больного? - Он широко раскинул руки, предлагая сидящим за столом самим оценить его цветущий вид. - Похоже, что меня надо срочно класть в больницу? Дураки они все, эти врачи. Ни черта не смыслят.
Гастон - у меня язык не поворачивался называть его "дядя Гастон" после всех этих глубоко интимных и изысканных вещей, которые я с ним проделывала в высокой траве утеса - Гастон посмотрел мне прямо в глаза.
- Рад тебя снова видеть, Крис, - сказал он. Его английский был таким же беглым, как у Селесты. - Давненько мы не встречались. С год, наверное.
Я подняла на него остекленевший взгляд. Реальность стремительно теряла всякий смысл. Что теперь происходит?
- Я не помню, - услышала я свой голос.
- Ты тогда как раз вернулась из очередной поездки.
- Правда? - равнодушно сказала я. - Не припоминаю.
- И мы с тобой обедали в том итальянском ресторанчике. Как он назывался-то?
Мне стало ясно, что он задумал. Он намеренно кидает мне мяч, надеясь, что я потеряю равновесие. Он втянул щеки и застучал пальцами по столу, делая вид, что старается вспомнить. Но я не позволю мужчине, даже такому, от которого у меня слабеют коленки, играть со мной в такие игры.
- "Россини", - сказала я. Первое итальянское имя, пришедшее на ум.
Он громко расхохотался.
- "Россини", ну конечно же, "Россини".
- На Эдвард-роуд, - ледяным тоном импровизировала я.
- В "Россини" отменно готовят рыбу, - сказал он. - Ну ладно, расскажи мне, какие перспективы в мире кофейного бизнеса, Крис?
- Да все такие же, - сказала я. Хочешь в игры играть - ради бога. Я тоже недурно играю.
- Ты отлично выглядишь, небось, оттого что преуспеваешь?
- Глупости, - сказал дядя Ксавьер. - Это все солнце, питание и отдых. Поэтому у неё такой здоровый вид.
- Ксавьер сказал, тебе повезло, едва на тот свет не отправилась, сказал Гастон.
- Мы её даже не узнали, когда она приехала, - сказала Селеста.
- Я узнала, - возразила преданная Франсуаза.
Дядя Ксавьер рассмеялся.
- Узнали, узнали. Не говори ерунды.
Селеста шлепнула Бригама по руке.
- Хочешь хлеба - попроси, - рявкнула она. Он заплакал. Дети ужасно устали. Зоя клевала носом, уткнувшись в плечо Франсуазы.
- Отведи детей наверх, Селеста, - сказала Tante Матильда.
Франсуаза сделала движение встать.
- Я отведу, - сказала она.
Не успев подумать, я сказала:
- Сядь. Ты не доела.
- Да нет, почему, - вспыхнув, упрямо сказала Франсуаза. - Я с удовольствием. Правда.
- Сядь и доешь сыр.
Селеста сказала:
- Зря ты вмешиваешься, Мари-Кристин.
- Это твои дети, - гнула я свое. - Сама их и укладывай.
Дядя Ксавьер даже закашлялся от смеха. Я слишком далеко зашла, подумала я. Меня переполняло чувство опасной самоуверенности. Хмурая Селеста с побагровевшей шеей рывком отодвинула стул.
- Давайте быстрей и поцелуйте на ночь Grandmaman82, - сказала она.
Двое мальчиков послушно подставили щеки для поцелуя и вышли из кухни. Я взяла на руки уснувшую Зою и вручила её Селесте. Мы избегали смотреть друг другу в глаза.
Когда они ушли, Франсуаза сказала полушепотом:
- Да я же и вправду не возражаю. Мне нравится их укладывать.
- Чушь, - сказала Tante Матильда. - Мари-Кристин абсолютно права. Она произносила мое имя, странно запинаясь, как будто в середине стояла запятая. - Доедай сыр.
Франсуаза села.
Дядя Ксавьер прямо задыхался от хохота.
- Вот видишь, - сказал он Гастону. - У неё язычок острый, как бритва.
Потом, когда мы убирали со стола, Tante Матильда спросила Гастона, надолго ли он приехал.
- Ну, - сказал он, - у меня увольнение до вечера четверга. Я не вижу смысла тащиться в такую даль, в Париж, на пять с половиной дней, так что...
- Жаль, - сказала я. Я до сих пор не имела представления, что происходит, однако шла по проволоке с переполняющей меня уверенностью, как пьяная. - Очень жаль. Значит, мы оба пропустим праздник в следующую субботу.
- О чем это ты? - грозно спросил дядя Ксавьер. - Даже не думай. Ты никуда не поедешь, пока полностью не поправишься.
Гастон поймал мой взгляд. Потянувшись через стол за доской для сыра, я случайно задела его. Наши обнаженные руки коснулись друг друга. Я отпрыгнула, как будто меня ударило током.
Мне стыдно писать о любви. Я очень мало о ней знаю, я в этом деле новичок. Честно говоря, я вообще понятия не имею, что это такое, как это бывает, то ли это плод воображения каждого человека, то ли всеобщее заблуждение, основанное на мечте человечества. Я не знаю о ней самых элементарных вещей.
У меня, конечно, с самого начала наблюдались все классические симптомы. Я не могла есть. Не могла спать. Лежала с раскрытыми глазами, ворочалась и ерзала, словно у меня горошина под периной. Я задыхалась от жары, хотя раньше засыпала и в худших условиях. А ведь до этого прекрасно спала. Ночи без сновидений были легкими, освежающими. Просыпалась каждое утро со светлой головой, бодрая и энергичная.
Как же так, скажете вы, да ведь этот человек в любой момент мог тебя заложить. Ваша правда. Не понимаю, почему он до сих пор этого не сделал. Но физические симптомы, которые я первоначально приняла за признаки паники дрожание под ребрами, влажные ладони, сухость в горле - могли запросто быть симптомами чего-то иного, и это более вероятно.
Я пыталась вспомнить, испытывала ли я нечто подобное к Тони. Лежала ли часами без сна, когда голова, глаза, кожа, желудок - все было настолько переполнено им, что ни на что другое не хватало места? Но это - то, что я сейчас описываю - это, конечно, вожделение. Оно не имеет ничего общего с любовью. Требуется время, чтобы взрастить любовь. Нельзя любить не знакомого тебе человека.
Да, но ведь я его знала. Я его всю жизнь ждала. Лесные чащобы, пятна крови, потерянные туфли, долгая спячка, заклинания, колдовство, страстное желание найти верное имя - все это мне было уже знакомо. Не хватало только прекрасного принца в том или ином образе. Наверное, я решила, что если он когда-нибудь и объявится, чего, разумеется, не случится, то я его узнаю в любом образе - лягушонка ли, дровосека, - в общем, чего-нибудь заметного. Но как мне было распознать его под маской дядюшки?!
