Неожиданно клубок тумана как будто взорвался — распался на сотни клочков, и внутри каждого обнаружилось разъяренное существо, не имеющее никакого сходства с человеком. Многочленные щупальца, оскаленные морды с торчащими наружу зубами, длинные кривые когти, сведенные на спине торчащие лопатки, похожие на крылья… Все это рычало, визжало — и жаждало только одного: убивать.

Прикосновение рук, погруженных в туман, было смертельным: люди, еще не успев нанести врагу ни одного удара, заражались чумой. Они были обречены: самое позднее через два дня они умрут, превратившись в точно такой же туман. Зачумленные бежали прочь, пытаясь спастись и пропадая в трясине.

Эсайас Новер рубил вокруг себя, не давая себе времени задуматься над ужасом происходящего. Несколько раз ему казалось, что он погиб, что туманные создания уже захватили его, проникли в его плоть чумой… Но затем оказывалось, что он еще жив и что чума каким-то чудом прошла мимо.

Таких счастливчиков, как Эсайас, в отряде нашлось немало. Чумные бойцы оказались на поверку далеко не такими страшными, как представлялось трусам. Они плохо видели и по большей части наносили удары вслепую. Этим можно было пользоваться, уклоняясь от неловких атак нежити. И все же потери оказались слишком велики. Сказались инстинктивный страх солдат перед жуткими существами и чумой, которую те несли, и недостаточная опытность воинов-людей: ведь немногим до сих пор доводилось видеть разносчиков чумы, большинство лишь слышали об этом.

Когда атака была отбита и туман покатился клубом в трясины, люди не поверили своим глазам. Эсайас старательно скрывал удивление… Впрочем, он подозревал, что делает это недостаточно успешно.

Солдат-ветеран — тот, что поначалу возражал молодому командиру, — приблизился, отдуваясь в усы.

— Я сберег вашу лошадь. — И прибавил: — А вы молодец! И храбры, и искусны. И нам, нерадивым, хороший пример показали.

Эсайас покраснел и тут же взял себя в руки. Насупился, поджал губы.

— Да как ты разговариваешь с рыцарем! Что за панибратство! Какой я тебе «молодец»?

Но солдата так просто было не пронять.

— Да такой вот и молодец, что не убоялись нежити… Теперь вы, господин наш, — самый истинный тролль: те тоже, по слухам, разят туман налево и направо и не поддаются ни страху, ни хвори.

— Да, вот бы и нам так, — вздохнул Эсайас Новер, как-то слишком быстро позабыв о необходимости держать строгий тон и вообще соблюдать дистанцию в общении с низшими. — Да только вот сомневаюсь я, чтобы тролли так уж не поддавались хвори. Превращаются в гибельный туман за милую душу, как и все остальные. Только вот страха у них нет…

С солдатами, которые уже побывали в сражении, идти оказалось намного легче, чем с новичками. Между теми, кто выжил в первой схватке, и молодым командиром установились доверительные отношения. Теперь многие не сомневались в том, что Эсайас Новер и до цели их доведет, и живыми из болот выведет. Ну, может быть, не всех — все живыми не возвращаются, — но многих.

Эсайас и сам так считал. Он понимал, конечно, что самой королевы умертвий они пока что не видели. Но все-таки первая победа казалась ему добрым предзнаменованием.

Тзаттог нечасто навещал Пенну в ее уединении. Юная женщина, царившая в его сердце, ухитрилась создать себе королевство таким образом, чтобы тот, чье тело она разделяла, не мог входить туда по собственному усмотрению. Воображаемый мир Пенны был на самом деле гораздо реальнее, чем тот, в котором существовал Тзаттог. И попасть в этот мир оказалось не так-то просто.

Эгертон застиг Пенну врасплох. Больше она на подобный трюк не попадется. Пенна приняла меры, чтобы больше никто не посмел появляться в ее королевстве незамеченным.

Поэтому Тзаттогу пришлось долго стучать у ворот высокой черной крепости, в которой, окруженная роскошью, жила его королева. Наконец Пенна соизволила впустить его.

— Мы давно не виделись, — произнес он, расправляя крылья и заслоняя ими солнечный свет.

Густая темная тень опустилась на Пенну. Девушка подняла голову и увидела лицо своего возлюбленного: утонченно-прекрасное, ослепительно бледное, с кроваво-красными губами и красным огнем в глазах.

— Ты стал выше ростом, Тзаттог, — промолвила Пенна. — Или мне так показалось?

— Нет, я действительно… увеличился в размерах, — кивнул Тзаттог. — А ты превратилась в красавицу.

— Я такова, какой хочу казаться, — отозвалась Пенна. — Сегодня мне нравятся черные волосы и черные глаза. Посмотри, какая бархатная у меня кожа! Когда у меня было мое прежнее бренное и жалкое тело, кожа у меня была совершенно не такая. Зеленая и шершавая. Вспомнить страшно.

— Да, ты красавица, — повторил Тзаттог.

— Для чего ты пришел? — спросила Пенна. — Ты дал мне все, чего я могла бы пожелать: безопасность, собственный мир, свой дом… И не такой иллюзорный, как у всех этих несчастных людишек и прочей мелочи, которые возводят себе хижины из мусора и рассчитывают таким образом отгородиться от мира и всех земных бед. Нет, мой дом — настоящая крепость, и никакие земные заботы над ним не властны. И это дал мне ты!

Тзаттог молчал, наслаждаясь ее признаниями.

— Но коль скоро мне от тебя ничего не нужно, — продолжала Пенна, — значит, это ты хочешь получить от меня какой-то дар. Спрашивай. Я слишком многим тебе обязана.

— Я хотел предупредить тебя, моя королева, — заговорил Тзаттог, — о том, что завтра состоится важная битва. Те, кого я собрал под мои крылья, выступят против так называемого воинства Сеггера.

— Сеггер? — Пенна поежилась. — Я не люблю Сеггера. Их инквизиторы считают нас, архаалитов, еретиками и преследуют по всему Лаару. Меня чуть не сожгли… О да. Человека, который дал мне приют, пытали и убили, а меня хотели сжечь. И если бы не… О да… — Она говорила медленно, как бы припоминая отдаленные события. — Там был один маг, тоаданец. Благодаря ему я осталась жива.

— Если бы тоаданец не пришел к тебе на помощь, — поспешно проговорил Тзаттог, — то неужели ты думаешь, что я остался бы в стороне? Неужто ты всерьез полагаешь, что я мог бы позволить тебе сгореть?

— Я не знаю, — ответила Пенна спокойно. — Я знаю лишь то, что произошло на самом деле. Я знаю, кто спас меня. Это был не ты. Но потом… — Она улыбнулась самой чарующей улыбкой, на какую только была способна. — Потом это все время был ты. Всегда — только ты, и никто другой.

— Рад это слышать, — вздохнул Тзаттог. — Я защищаю тебя уже давно. А с тех пор как ты стала частью меня, я оберегаю тебя лучше, чем когда бы то ни было. Однако же я обязан быть честным с тобой, Пенна. Я собрал великую армию, но те, кто нам противостоит…

— Нет, — Пенна покачала головой, — даже и не помышляй об этом. Они не могут победить тебя.

И она улыбнулась ему так доверчиво и радостно, что Тзаттог вдруг испугался. До сих пор он считал Пенну некоей частью его собственной личности. Она придавала ему сил, она делала его как бы «объемным». Подобно большинству порождений Тьмы, Тзаттог был неполноценен, слишком однобок, слишком примитивен и прямолинеен; и при этом — в отличие от большинства порождений Тьмы — Тзаттог прекрасно осознавал свою неполноценность. Поэтому он и разыскивал королеву умертвий — ту, которая наполнит его жизнью, научит видеть мир ясными глазами, придаст его существованию остроту и неоднозначность.

Поглотив Пенну, Тзаттог испытал ни с чем не сравнимое наслаждение. Ему и раньше доводилось в буквальном смысле слова съедать партнершу: он пожирал и тела, и души тех, кто соглашался разделить с ним жизнь. И только Пенна, добровольно отдав ему всю себя, преподнесла Тзаттогу истинное могущество. Физически он сделался намного сильнее, а душевно — обрел глубину.

И все же, в представлении Тзаттога, не он был для Пенны, а Пенна — для него. Королева умертвий была лишь приправой, пряностью, а себя принц-упырь полагал главным блюдом.

И вот выясняется, что это совершенно не так…

Доверчивость Пенны сбивала Тзаттога с толку. Он-то сам никогда не был доверчив, даже по отношению к тем, кого считал своими союзниками, подчиненными или покровителями. Неужели девушка сохранила самостоятельность? Невозможно, немыслимо! Ведь тогда выходит, что некая часть Тзаттога Тзаттогом не является…