— Нет. Я на него не давила.

— Он вообще что-нибудь говорил?

— Кое-что. — Роуз избегала встречаться с моим взглядом.

— Что он сказал?

— Все это так туманно. И потом я же не записывала.

— Послушайте, Роуз. Не имеет смысла выгораживать Тома, с этим вы явно запоздали. Он не один год шантажировал д-ра Грантленда. И бежал из клиники с мыслью поставить эту операцию на широкую ногу. Возможно, Карл убедил его в том, что Грантленд был каким-то образом замешан в смерти его отца, а также в смерти матери, и что речь идет об очень крупной сумме. Том уговорил Карла на совместный побег. Он задумал усилить давление на Грантленда. На тот случай, если Карлу в одиночку не удастся вызвать достаточный переполох, Том послал его ко мне.

— Я знаю.

— Это Том вам сказал?

— Если вы действительно хотите знать, то он мне много о чем рассказал. А вы не хотите узнать, почему он выбрал вас?

— Когда-то мы были знакомы. Наверное, ему запомнилось мое имя.

— Не только имя. Когда он учился в школе, вы были для него кумиром. А потом перестали им быть. — Она потянулась через грязный стол и коснулась моей руки. — Не хочу обижать вас, Арчер. Остановите меня, если я произнесу обидные для вас вещи.

— Валяйте дальше. Я и не знал, что так много значил для Тома. — Но я говорил неправду. Я знал. Всегда знал. В тире, в гимнастическом зале, он даже подражал моим ошибкам.

— Похоже, он относился к вам как к приемному отцу. Потом с вами развелась жена, газеты кое о чем заговорили, но он не сказал, о чем.

— Обычные вещи. Или чуть похуже обычных.

— Я говорю о неприятных для вас вещах, — сказала она. — Как будто обвиняю вас, но это не так. Том не забыл, что вы для него сделали до тех пор, пока не вмешались ваши личные неприятности. Может, он действовал подсознательно, но мне кажется, что Карла он направил к вам в надежде, что вы сможете ему помочь.

— Кому именно? Тому или Карлу?

— Им обоим.

— Если он так думал, то глубоко заблуждался.

— Я не согласна. Вы сделали, что могли. От человека большего и не требуется. Вы помогли спасти жизнь Карла. И я знаю, что Тома вы тоже не бросите на произвол судьбы. Вот почему я хочу, чтобы вы знали, о чем он говорил, перед тем как станете с ним беседовать.

Ее благоприятное мнение смутило меня. Я знал, насколько я не оправдываю этих ожиданий. — Я хотел бы поговорить с ним сейчас.

Отделение, охраняемое полицейскими, занимало крыло на третьем этаже. Полицейский, загородивший собой дверь со стальной обшивкой, поприветствовал Роуз как старого друга и пропустил нас внутрь. В палате Тома единственное окно было забрано тяжелым ячеистым щитом из проволоки, через который, как через фильтр, проникал утренний свет.

Том лежал под простыней, словно раздвоенная палка, выпростав безвольные руки из-под простыни. Его ладони и запястья были заклеены пластырем телесного цвета. Лицо, кроме того участка, где темнела щетина, было гораздо бледнее пластыря. Он обнажил зубы в усмешке, оттянувшей уголки рта вниз.

— Я слышал, вы провели трудную ночь, Арчер. Так вам и надо.

— Я слышал, вам пришлось потруднее.

— А теперь скажите, что так мне и надо. Подбодрите меня.

— Как вы себя чувствуете, лучше? — спросила его Роуз.

Он ответил с горьким удовлетворением: — Я чувствую себя хуже. И буду чувствовать еще хуже.

— Для вас худшее уже позади, — сказал я. — Почему бы вам не завязать?

— Легко сказать.

— Вы почти уже вылечились, когда были в клинике, — сказала Роуз. — Если бы я смогла устроить вас на пару месяцев в федеральную больницу...

— Можете не стараться. Я бы все равно принялся за старое. В этом для меня смысл жизни. Если я брошу, то мне ничего не останется, теперь-то я знаю.

— Как долго вы употребляете героин?

— Пятьсот или шестьсот лет. — Он добавил другим, помолодевшим голосом: — Сразу после средней школы. Эта девка, которую я повстречал в Вегасе... — Голос его стал неслышным, словно застрял в горле. Он беспокойно зашевелился и лег щекой на подушку, отвернувшись от Роуз, от меня и от воспоминаний. — Не будем об этом.

Роуз подошла к двери. — Пойду посмотрю, как там Карл.

Когда дверь за ней закрылась, я сказал: — Случаем не Мод помогла тебе сесть на иглу, Том?

— Вот уж нет. Она ненавидит это дело. Именно она устроила меня в клинику. Она могла бы вообще вывести меня из-под следствия.

— Это тебе так кажется.

— Я правду говорю. Она добилась того, что мне смягчили меру пресечения и определили в клинику.

— И как это ей удалось?

— У нее много друзей. Она оказывает услуги им, они оказывают услуги ей.

— Шериф тоже из числа ее друзей?

Он переменил тему разговора. — Я собирался рассказать вам об этой девчонке в Вегасе. Она была совсем молоденькая, моего возраста, но уже кололась регулярно. Я встретил ее на вечере выпускников, на котором меня попросили играть в футбол за команду их колледжа. Ребята постарше сильно выпили да и нам, молодым, кое-что перепало, а потом им захотелось, чтобы я устроил шоу с этой девчонкой. Они бросали в нас серебряные доллары, пока мы этим занимались. Мы подобрали столько серебряных долларов, что я едва дотащил их по лестнице в ее комнату. А в те дни силенок у меня хватало.

— Я помню.

— Будь они прокляты! — сказал Том в слабой ярости. — Они забавлялись со мной, как с обезьянкой, и я позволял им проделывать это со мной ради пары сотен вшивых серебряных долларов. Я сказал им, что они могут сделать со своей футбольной стипендией. К тому же, я все равно не стал бы учиться в колледже. Учеба слишком похожа на работу.

— Чем же плоха работа?

— Работают только простаки. И можете зарубить себе на носу, что Том Рика не простак. Хотите скажу, кто в итоге вылечил меня от дурацких юношеских представлений о том, что труд облагораживает человека, и прочей ерунды? Вы, и я благодарен вам за это.

— Когда же это произошло?

— Не надо меня разыгрывать, вы отлично помните тот день, когда я пришел к вам на работу. Я подумал, что если меня выслушают... но ни к чему об этом. Вы не захотели вникать в мои проблемы, да и мне расхотелось делиться ими с вами. И тогда я навсегда решил для себя, на чьей я стороне.

Он сел на кровать и, закатав рукав, продемонстрировал руку, словно следы уколов были боевыми ранами, которые я же ему и нанес.

— В тот день, когда вы меня отфутболили, я решил, что лучше быть честным наркоманом, чем лицемерным двурушником. Когда меня задержали в последний раз, я кололся два-три раза в день. И мне это нравилось, — сказал он с потухшим вызовом. — Если бы я мог прожить свою жизнь с начала, я ничего бы не изменил.

Мне стало неспокойно, подступила легкая тошнота. Стала приподниматься алкогольная пелена, окутывавшая тот полузабытый день, когда Том пришел ко мне на службу за помощью и ушел, не получив ее.

— О чем ты тогда хотел со мной поговорить, Том?

Он надолго замолчал. — Вы действительно хотите знать?

— Даже очень.

— Ладно, у меня была проблема, вернее, несколько проблем. Одна из них заключалась в героине. Я еще не окончательно пристрастился к нему, но находился на грани. Вот я и подумал, что вы посоветуете что-нибудь, скажете, куда обратиться для лечения. В общем, вы ясно сказали, куда я должен идти.

То, что я услышал, явилось для меня неожиданностью. Мне стало не по себе. Глаза Тома сверлили мое лицо. Наконец я обрел дар речи и сказал:

— А другие проблемы? Их у тебя было несколько.

— Все они были так или иначе связаны с той, главной. Героин я получал от Грантленда сколько душе угодно. Кстати, говорят, он получил свое вчера ночью. — Том постарался сказать это небрежно, однако глаза его вопросительно расширились.

— Тело Грантленда находится в подвале, в холодильной камере.

— Поделом. Он убил старую леди, свою же пациентку. Вчера я говорил вам об этом, не так ли? Или мне это только привиделось?

— Да, говорил, но тебе это только привиделось. Ту старую леди убила молодая женщина по имени Милдред Холлман. Грантленд же был только косвенным соучастником.