— Вы не имеете права разговаривать со мной в подобном тоне.

— Ну и что вы теперь предпримете? Подадите в отставку?

Лоусон с оскорбленным видом отвернулся и вышел. Остервельт крикнул ему вслед:

— Валяйте, увольняйтесь. Я принимаю вашу отставку.

Чувствуя некоторое угрызение совести, поскольку я поживился мозгами Лоусона, я сказал Остервельту:

— Отвяжитесь от него. Что вы на него взъелись?

— Да, взъелся, и все из-за вас. Миссис Холлман сказала, что вы требовали у нее денег, приставали к ней.

— А она не разорвала на груди платье? Обычно они рвут платье на груди.

— Это не шутка. Я мог бы засадить вас за решетку.

— Так чего же вы ждете? Иск за ложный арест сделает меня богатым.

— Нечего зарываться. — И хотя он был взбешен, я увидел, что мои слова произвели на него сильное впечатление. Его маленькие глазки беспокойно забегали от испуга. Он даже вынул револьвер, чтобы прибавить себе уверенности.

— Уберите, — сказал я. — Одного «кольта» мало, чтобы превратить копа в офицера.

Остервельт замахнулся «кольтом» и нанес мне сильнейший удар сбоку по голове. Потолок накренился, затем унесся ввысь, а я упал. Когда я поднялся, на пороге стоял худощавый молодой человек в коричневом вельветовом пиджаке. Остервельт начал заносить револьвер для нового удара. Худощавый мужчина схватил его за руку и едва не поднялся в воздух вместе с ней.

Остервельт закричал: — Я разорву его на куски. Прочь от меня, Славкин.

Славкин не отпускал его руки. Меня же не отпускало желание ударить Остервельта. Славкин сказал:

— Погодите минутку, шериф. Что это вообще за человек?

— Частный сыщик из Голливуда, темная лошадка.

— Собираетесь арестовать его?

— Ваша правда, черт возьми, собираюсь.

— Из-за чего? Он связан с расследованием?

Остервельт стряхнул его со своей руки. — А это уже наше с ним дело. Не ввязывайтесь, Славкин.

— Не могу, раз мне поручено. Я лишь выполняю свои обязанности, как и вы, шериф. — На смышленом молодом лице Славкина иронически заблестели черные глаза. — Не могу же я делать свою работу, если вы не даете информации. В своем рапорте мне придется изложить то, что я вижу. А вижу я, как официальное лицо избивает человека револьвером. Естественно, я заинтересован.

— Нечего меня шантажировать, молод еще хамить.

Славкин невозмутимо заулыбался. — Хотите, чтобы я передал это сообщение м-ру Сполдингу? М-р Сполдинг всегда ищет хорошую местную тему для передовой статьи. Возможно, он как раз за нее и уцепится обеими руками.

— Наклал я на Сполдинга. А тот селедочный листок, на который вы работаете, сгодится сами знаете для чего.

— Прекрасный язык для главного стража порядка и блюстителя законов округа. К тому же, выборного должностного лица. Полагаю, вы не будете возражать, если я вас процитирую. — Славкин достал из бокового кармана блокнот.

Лицо Остервельта отразило целую гамму различных оттенков и остановилось на пятнисто-багровом. Он убрал оружие. — О'кей, Славкин. Что еще вы хотите узнать?

— Этот человек подозреваемый? Я думал, Карл Холлман единственный.

— Так оно и есть, и мы задержим его в ближайшие двадцать четыре часа. Живого или мертвого. Здесь можете меня процитировать.

Я сказал Славкину: — Вы газетчик?

— Пытаюсь им стать. — Он посмотрел на меня испытующе, словно хотел определить, кем пытаюсь стать я.

— Я бы хотел поговорить с вами об этом убийстве. Шериф уже вынес приговор Холлману, однако имеются некоторые противоречия...

— Никаких противоречий, черт побери! — сказал Остервельт.

Славкин выхватил карандаш и открыл блокнот. — Вводите меня в курс дела.

— Не сейчас. Мне потребуется некоторое время, чтобы говорить с полной уверенностью.

— Он блефует, — сказал Остервельт. — Он просто старается выставить меня в невыгодном свете. Он из тех парней, которые хотят выглядеть героями.

Не обращая на него внимания, я сказал Славкину: — Где я могу связаться с вами, скажем, завтра?

— Завтра вас здесь не будет, — вмешался Остервельт. — Чтобы через час вашего духу в округе не было, иначе пеняйте на себя.

Славкин сказал кротко: — Я думал, вы собираетесь арестовать его.

Остервельт взбеленился. Он перешел на крик: — Не зарывайтесь, м-р Славкин. Люди, поважнее вас, думали, что смогут потягаться со мной, и потеряли работу.

— Да ладно вам, шериф. Часто бываете в кино? — Славкин развернул жевательную резинку и заработал челюстями. Он сказал мне: — Можете связаться со мной в любое время через газету «Рекорд» в Пуриссиме.

— Это вы так считаете, — сказал Остервельт. — С завтрашнего дня вы там уже не будете работать.

— Позвоните по номеру 6328, — сказал Славкин. — Если меня там не будет, поговорите со Сполдингом. Он — редактор.

— Я могу выйти на инстанции повыше, чем Сполдинг, если понадобится.

— Обратитесь в Верховный Суд, шериф. — Жующее лицо Славкина выражало усталое превосходство, что делало его похожим на интеллектуального верблюда. — Мне бы, конечно, хотелось получить от вас сведения, которыми вы располагаете. Сполдинг отвел место на первой полосе для этой истории.

— Я не прочь передать их вам, но они не выкристаллизовались.

— Вот видите? — сказал Остервельт. — У него ничего нет. Он всего лишь хочет нагадить. Вы ненормальный, если верите ему, а не мне. О Боже, он может даже быть сообщником этого шизика. Он предоставил Холлману свою машину, не забывайте.

— Здесь становится довольно шумно, — сказал я Славкину и двинулся к двери.

Он последовал за мной, проводив меня до машины. — Когда вы говорили об уликах, вы не шутили?

— Нисколько. Думаю, Холлман основательно влип и ему будет трудно выпутаться.

— Пожалуй, вы правы. Этот парень мне симпатичен, вернее, был симпатичен до того, как заболел.

— Так вы знакомы с Карлом?

— Еще со средней школы. Остервельта я тоже знаю достаточно давно. Но сейчас не время о нем говорить. — Он прислонился к окну автомобиля и от него пахнуло жевательной резинкой фирмы «Дентайн». — Вы кого-нибудь еще подозреваете?

— Да, и не одного.

— Ах значит так?

— Значит так. Спасибо за помощь.

— Не за что. — Его черные глаза скользнули по моей голове. — А вы знаете, что у вас порвано ухо? Вам следует обратиться к врачу.

— Так я и сделаю.

Я приехал в Пуриссиму и остановился в мотеле с названием «Гасьенда», что в районе порта. Не располагая банковским счетом и имея в бумажнике долларов сорок с небольшим, которые надлежало растянуть до пенсии по старости, я выбрал самый дешевый номер из тех, где стоял телефон. В комнате, за которую я уплатил вперед восемь долларов, находились кровать, стул, комод, обклеенный шпоном под дуб, а также телефон. Окно выходило на автомобильную стоянку.

Неожиданно при виде комнаты у меня защемило сердце от ощущения боли и утраты. Боли не по Карлу Холлману, хотя образ беглеца постоянно всплывал в сознании. Вероятно, то была боль по самому себе; а утрата — утрата несбывшихся планов.

Выглядывая из-за пыльных жалюзи, я чувствовал себя, будто преступник, скрывающийся от закона. Ощущение мне не понравилось, и я стряхнул его. Все, что мне требовалось, был чемодан, набитый украденными деньгами, и пепельно-белокурая подружка, хнычущая по норковому манто и бриллиантам. Из всех моих знакомых на роль пепельно-белокурой подружки больше всего подходила Зинни, а Зинни, как оказалось, уже была подружкой другого.

В каком-то смысле я был рад, что Зинни — не моя подружка. Комната оказалась маленькой, и напечатанное объявление под стеклом на крышке комода гласило, что на двоих она сдается за четырнадцать долларов. Номер полагалось освободить к двенадцати часам дня. Закурив пепельно-белокурую сигарету, я высчитал, что для завершения дела в моем распоряжении около двадцати четырех часов. Я не собирался платить за вторые сутки из собственного кармана. Это было бы преступлением.