Выражение лица у кардинала Годэ, молча слушавшего нарастающую перепалку меж этими двумя то ли обвиняемыми, то ли свидетелями, стало точь-в-точь как у легавой собаки, у которой вытянули из пасти заслуженную добычу.

Карл же безмолвно торжествовал. Теперь в показаниях Бернара и особой необходимости не было. Даже ребенку ясно, что ни о какой ереси речи здесь не идет, а есть обычная провинциальная свара, наподобие тех комедий, что на потеху толпе разыгрывают ярмарочные комедианты.

– Хватит! – наконец оборвал перебранку Годэ. – Мы прибыли сюда не для того, чтобы разбирать ваши деревенские страсти. Этого пока что в подвал, – он указал на старосту. – А мы пока что послушаем остальных.

Опрос десятка других свидетелей, среди которых были самые разные люди – мужчины, женщины, старики и старухи, никаких особых новостей не принес. Все они, с ужасом поглядывая на Швальбе, пусть и не слово в слово, но повторяли историю, которую рассказал староста. В общем, дело было ясным, как ключевая вода в ручьях далекого Майнца: преследуемый Бернар, виноватый в том, что ему приписывали или нет, неважно (хотя, скорее всего, был-таки виноват), вынужденный скрываться в Германии, был для обвинения в ереси здешних крестьян свидетелем скверным. А если уж совсем точно, то никаким. Мотивы его оговора были очевидны и лежали на поверхности. Трудно было представить себе тот суд, который в такой ситуации примет сторону инквизиторов…

На обед кардинал убыл в мрачном молчании, и Карл, ожидая, когда легат даст команду сворачивать дела и покидать Фожерен, в мыслях уже прикидывал, какого веса нагрудный крест он, как новоиспеченный каноник, закажет у лучшего майнцского ювелира. Выходило, что крест нужно делать в полтора фунта, не меньше…

Однако после трапезы кардинал об отъезде даже не заикнулся. Деловито прошествовал в допросную мимо Карла, захлопнул дверь перед самым носом священника, после чего приказал возвратить в родную клетку Бернара, а к нему доставить томящегося в подземелье старосту. К разговору со старостой не был допущен даже сам Швальбе, и Карл начал проявлять беспокойство. К августинке не ходи, инквизитор что-то задумал. Но что именно? Это нужно было выяснить любой ценой, до того, как Годэ не начал действовать!

Делая вид, что он томится от вынужденного безделья, Карл вышел на улицу и начал неспешно прогуливаться по двору. Ага. Окно в допросной, рядом с которым должен сидеть кардинал, осталось приподнятым на полставни… Карл, словно записной деревенский бездельник, прогулявшись вдоль стены дома, выбрал место, откуда лучше всего слышались приглушенные голоса, сел, опершись спиной на прогретую за день стену, и превратился в слух.

– Ты не понял, крестьянин, – продолжал говорить Годэ. – Мне не нужны твои деньги и твои женщины. Женщины, может быть, и заинтересуют моих людей, но, поверь, савойские наемники возьмут то, что захотят, без твоего разрешения. Речь идет о том, выйдешь ли ты отсюда целым. Заметь, я не говорю «живым». После того как над тобой потрудится Швальбе, ты будешь просто молить о смерти…

– Так что же вы на самом деле хотите, святой отец? – голос старосты звучал глухо и обреченно. – Вы уж объясните селянину неразумному, а я уж постараюсь услужить чем могу. Только пока что ничего я не понял…

– Все ты отлично понял, смерд! – голос кардинала источал чистый змеиный яд. – В Фожерене есть тайные еретики. Трое. Нет, лучше пятеро. Ты мне на них укажешь и обеспечишь еще свидетелей. Мы их осудим и очистим твое стадо от шелудивых овец. Это понятно?

– Теперь уже почти что понятно, – крякнул глава фожеренской общины. – Есть у нас тут одно семейство. Злодеи, всяко хуже любых еретиков. У моего рода, который издревле пшеницу растит, с маслобойщиками давняя вражда. Деды сказывают, что началась она с тех давних пор, еще когда римляне у деревни свой форт держали. Ихний маркитант сказал, что будет провиант закупать в деревне только из одних рук. Вот наши пращуры за тот подряд горшки и побили. До сих пор спим и видим, как друг друга со свету сжить…

– Мне ваши тяжбы до большого толедского семисвечника, – перебил старосту кардинал. – Ты сказал «почти все понятно». Что ты имел в виду?

– Дык то и имел, ваше высокопреосвященство. Непонятно мне пока что, что я буду за это дело иметь…

– Твоя целая шкура. Жизнь и безопасность твоей родне. Понятное дело, защита Церкви.

– Еще бы к этому всему деньжат подкинуть… – словно на что-то решившись, прокряхтел староста.

– Ну ты и наглец, – рассмеялся Годэ. – Впрочем, по моим наблюдениям, тот, кто служит за деньги, всегда служит на совесть. Ну и сколько же ты хочешь, мой искренно верующий друг?

– Прованские вилланы лишнего не возьмут, – с гордостью ответил прелату староста. – Достаточно, если господней милостью будет возвращено в казну то, что похитил привезенный вами мошенник.

– Ладно! – после короткой паузы произнес кардинал. – Не нам, Господи, не нам, а только для прославления имени твоего. Называй имена! Впрочем, погоди. Швальбе!!!

Кардинал проорал так, что Карл, напряженно вслушивавшийся в негромкую речь, содрогнулся всем телом.

Скрипнула входная дверь. Вероятно, корноухий арбалетчик вошел в комнату.

– Сейчас новый свидетель укажет тебе имена здешних еретиков и дома, в которых они живут, – голос кардинала звенел благородным металлом. – Завтра утром, до того как деревня проснется, возьмешь людей и всех их доставишь в подвал. И уж поверь, ты сможешь себя достойно вознаградить за сегодняшнее безделье…

– Ну так, значится, – деловито начал староста. – Главный у них – маслобойщик Гарен. Его дом, ежели отсюда считать, три… четыре… седьмой с первого левого поворота… в подручных у него старая карга Клоэ. Остальные…

Запоминая имена, а главное, расположение домов, где живут обреченные, Карл осторожно отползал от окна. Благодаря злокозненному уму старого инквизитора ситуация полностью изменилась. У Карла не было ни малейших сомнений, что Швальбе вырвет из арестованных все нужные показания, которые, будучи подкреплены другими односельчанами, приобретут законную силу и дадут возможность вынести воистину судьбоносный для всех приговор. Любой ценой их нужно предупредить еще до утра, ведь как говорится, нет человека – нет процесса…

Карл, дрожа от страха, забрался на сеновал и лежал там как мышь, дожидаясь прихода ночи.

Если днем утопающий в садах Фожерен казался сошедшим на землю раем, то ночью безмолвное обезлюдевшее селение с наглухо запертыми воротами и опущенными тяжелыми ставнями казалось Карлу преддверием преисподней. Осторожно пробираясь вдоль стен и пересекая короткими перебежками открытые места, он двигался в сторону дома, где жил Гарен-маслобойщик, на которого староста указал как на главаря фожеренских еретиков. Благо его было легко узнать по вывешенной над воротами бочке, символизирующей профессию своего хозяина.

Добравшись до места, Карл спрятался за кустарник, укрытый густой тенью от глухой стены соседнего здания, и осторожно огляделся по сторонам. Сельские жители во все времена опасаются ночных визитеров, так что, неосмотрительно постучавшись в ворота, можно было запросто вместо благодарности за предупреждение о грозящей опасности получить в голову выпущенный из пращи камень либо на собственной шкуре оценить крепость хватки и остроту зубов злой дворовой собаки.