— Я встретила сегодня в саду Финна Беластру, — объявляю я. — Вы наняли его?
— Ах да. — Отец качает головой. — Я был у них в лавке и разговаривал с его матерью. Марианна сказала мне, что Братья распугали половину покупателей. Я полагаю, они надеются найти что-нибудь запретное и на этом основании закрыть лавку. Стыд какой, мы пришли к тому, что люди стали бояться книг!
Его не беспокоит, что люди боятся девушек. Прежде чем Отец успевает сказать что-то еще, я перебиваю его:
— Да, но неужели Финн действительно разбирается в садоводстве?
Вместо ответа на мой вопрос Отец сообщает:
— Он очень способный юноша. Из него выйдет прекрасный студент.
И начинает ворчливый рассказ нам о том, что Финн намеревался поступать в университет, но его отец умер, и о том, какой позор, что этот талантливый молодой человек не может продолжить свое образование. Я уверена, Финн будет счастлив узнать, что мать распустила сплетни о его делах по всему городу.
Отец продолжает распространяться о том, как важно учиться, я что-то вежливо отвечаю. Скорее всего, Отец пытается исподволь убедить нас, что общество гувернантки, бесспорно, пойдет нам на пользу, вот только никто, кроме меня, его не слушает. Маура незаметно читает лежащую на коленях книжку, Тэсс развлекается, заставляя мерцать горящую в настенном шандале свечу. Я испепеляю ее взглядом, и она тут же с виноватой улыбкой прекращает свое занятие. Тряхнув головой, я отодвигаю от себя яблочный пирог — аппетит куда-то делся.
После обеда мы втроем вольны делать что пожелаем. Когда Отец в отъезде, мы иногда уговариваем миссис О'Хара поучаствовать в наших развлечениях. Мы частенько играем в шашки или в шахматы, несмотря даже на то, что Тэсс — признанный чемпион и всегда побеждает, а Маура неизменно оказывается в проигрыше. Сегодня Отец возвращается в свой кабинет, и Маура немедленно поднимается к себе, не сказав никому ни слова. Мы с Тэсс остаемся вдвоем, я следом за ней иду в гостиную. Сестренка садится за пианино, и ее пальчики начинают порхать по клавишам. Из нас троих лишь у нее достаточно терпения, чтобы как следует научиться хоть чему-нибудь.
Скинув домашние туфли, я забираюсь на стеганую софу, и меня омывают звуки сонаты. Раньше Тэсс играла веселые народные песни, а Маура подыгрывала ей на мандолине и пела. Мы сдвигали мебель к стенам, приходила миссис О'Хара, и мы с ней пускались в пляс. Фольклорные песни уже несколько лет запрещены вместе с танцами, театральными представлениями и вообще всем, что может напомнить о былых днях, когда не существовало Братства, а у власти были ведьмы. Сейчас Братья стали куда жестче, чем раньше, поэтому никто не хочет рисковать из-за каких-то там танцев.
Тэсс сбивается и перестает играть.
— Ты еще сердишься на меня? — спрашивает она.
— Нет. Да.
Если я не буду ее воспитывать, кто этим займется? Отец ничего не знает и не должен знать о колдовстве. Мама была убеждена, что у него не хватит сил переварить такое. Она ссылалась при этом на его слабые легкие, на кашель, который терзал Отца из года в год. Но дело не только в кашле, хотя Мама не могла признаться в этом даже себе. Отец ворчит о недопустимости цензуры и прячет запрещенные книги в тайниках по всему дому, но это всего лишь легкая форма неповиновения. Вряд ли Мама верила в то, что Отец достаточно силен, чтобы противостоять Братству, если дело коснется чего-то серьезного. Например, нас.
Так или иначе, она его любила, но, если честно, я не понимаю, как такой любви оказалось достаточно для брака.
Я сажусь и обнимаю колени.
— Ты не можешь колдовать там, где тебе вздумается, Тэсс, и ты это прекрасно знаешь. Я не вынесу, если с тобой что-то случится.
В своем розовом передничке с двумя свисающими до талии косичками Тэсс выглядит совсем ребенком. Когда ей исполнилось двенадцать, она стала приставать ко мне с просьбами разрешить ей делать взрослую прическу и носить длинные платья. Думаю, гувернантка посоветует разрешить ей это. Я не могу уберечь ее от взросления.
— Я знаю, — говорит она, — я тоже не вынесу. Я имею в виду, если что-то случится с тобой.
Я перевожу взгляд на портреты над камином. На одном — Отец со своими родителями; тут он еще мальчишка. И у его ног спит щенок ретривера. На другом — вся наша семья: Отец, Мама, Маура, Тэсс и я. Тэсс еще совсем малышка с пушистыми белыми волосенками, ее головка похожа на одуванчик. Мама прижимает Тэсс к себе и смотрит на нее с любовью, будто Мадонна на полотне старого мастера. Она потеряла ребенка, родившегося после Мауры, и он первый из нашей семьи упокоился на фамильном кладбище.
— Эта гувернантка, она же будет жить здесь, есть с нами, следить за каждым нашим шагом. Может, ты думаешь, что это для того, чтобы помочь Отцу, или мне, или Мауре…
Тэсс поворачивает ко мне личико:
— Это ты о том, что случилось на той неделе в церкви?
— Вообще-то нет, но это прекрасный пример. — В прошлое воскресенье, когда мы выходили из церкви, кто-то наступил Мауре на подол. Туго — очень туго, надо сказать, — натянутое на груди платье треснуло, выставляя на всеобщее обозрение корсет. Маура не избежала бы позора, если бы Тэсс не наложила быстренько renovo — восстановительные чары.
— Но Маура опозорилась бы, — пытается убедить меня Тэсс.
— Ничего, она не умерла бы от этого. Мы бы сразу посадили ее в коляску и увезли с глаз долой, а через несколько дней все бы забылось. А вот если бы кто-то увидел, что сделала ты…
— Они бы подумали, что им показалось, и ничего не порвалось, — стоит на своем Тэсс. — Я же все сделала очень быстро. Они бы просто решили, что им померещилось.
— Думаешь? — Я вовсе не уверена в ее правоте. — Братья вцепляются во все, где им видится хотя бы намек на колдовство. Они подумали бы не на тебя, а на Мауру. Я знаю, ты хотела помочь, но эта история могла очень плохо закончиться.
Тэсс теребит шнуровку на запястье.
— Я знаю, — шепчет она.
— Бренна Эллиот. Гвен Фоукарт. Бетси Рид. Маргарита Доламор. — Я монотонно перечисляю имена, которые Отец заставил нас вызубрить, как таблицу умножения.
Этих четырех девушек Братья схватили в прошлом году. Гвен и Бетси приговорили к исправительным работам в плавучей тюрьме, что стоит на якоре у побережья Нью-Лондона. Условия там просто ужасные — очень много непосильного труда и очень мало еды, крысы, болезни… часто девушки просто не выживают там. А вот, что случилось с Маргаритой, никто не знает. Она исчезла без следа в ночь накануне судебного разбирательства.
— А если бы это была Маура? Или ты? — Я неумолима. Мне приходится быть неумолимой.
— Нет. Нет, никогда. — Кровь отливает от румяных щек Тэсс. — Я больше так не буду.
— И дома ты тоже будешь осторожна, правда же? Не станешь больше колдовать за обедом?
— Нет. Только… мне хотелось бы, чтоб мы могли сказать Отцу правду. Может, тогда он чаще бывал бы дома. Присматривал бы за нами, заботился. А так он, может, никогда больше не станет со мной заниматься.
Я смотрю на золотые цветы на ковре. В голосе Тэсс столько надежды! Она хочет, чтобы у нее был абсолютно нормальный Отец, на которого можно положиться, который всегда защитит, придет на помощь.
Беда в том, что мы не абсолютно нормальные девочки. Если Отец узнает, что я вторглась в его мысли, подчинила их себе, заставила его менять и забывать собственные решения, Бог знает, простит ли он меня.
Мне хочется верить, что простит, что сможет понять. Но у меня нет причин думать, будто он станет за нас бороться. И это означает, что я буду бороться вдвойне ожесточеннее. Я упираюсь подбородком в колени.
— Тэсс, мы не знаем, как он поступил бы. Мы не можем рисковать.
Тэсс сплетает тонкие пальцы.
— Я не понимаю, почему мы не можем ему доверять, — говорит она в конце концов. — Я бы хотела. И я бы хотела, чтобы Мама была с нами.
Она снова поворачивается к пианино, пытаясь найти утешение в сонате. Я беру почту с чайного столика. Тут отцовские счета, письмо от его сестры и — к моему безмерному удивлению — подписанный незнакомым затейливым почерком конверт без почтового штемпеля, адресованный мисс Кэтрин Кэхилл. Кто мог написать мне? Я не переписываюсь ни с кем из отцовской родни, а с Маминой стороны у нас просто нет родственников.
