- Что это такое? - спросил он.

Отступив в глубину коридора, я левым плечом высадил дверь. Они стояли в центре комнаты, как дети, которых поймали за запретной игрой. Он обернулся ко мне, держа руку в кармане пиджака. До того как я подлетел к нему, женщина схватила его за руки сзади. Он старался освободиться, но это была крупная женщина, и ее хватка оказалась крепкой. Она завладела пистолетом, и он прекратил борьбу.

Аллистер попытался изобразить на лице улыбку и сделать вид, будто ничего не произошло.

- Привет, Уэзер, - произнес он неуверенно.

Мне не понравился звук его голоса. Мне казалось, что его напряженное тело издает кисло-сладкий запах пороха. Но я подошел вплотную к его лицу, искаженному кривой улыбкой, и вынул конверт из его бокового кармана. Он вздрогнул и отшатнулся, как будто его защекотали. Мне захотелось ударить его, но я сдержался. Насилие могло разрушить остатки человеческого достоинства, которые сохранялись в его позе и улыбке, и превратить его во что-то столь отвратительное, что мне было бы противно на него смотреть. Кроме того, я боялся потерять контроль над собой: зарычать, как собака, или заплакать, как ребенок, или начать рвать на себе волосы.

Женщина отошла от нас, держа в руке тяжелый автоматический пистолет. Она еще не вполне оправилась после разговора с Аллистером: лицо сохраняло зеленоватый цвет, а в глазах застыло выражение страха и смертельной сосредоточенности.

- Советую вам пойти на кухню и налить себе стакан воды, - сказал я.

Она вопросительно посмотрела на пистолет в своей руке.

- Не беспокойтесь, я с ним справлюсь.

Я никогда не видел, как осужденный покидает помост, если казнь не состоялась, но, видимо, у него бывает именно такая походка, какую продемонстрировала мне Фрэнси Сонтаг: медленные, неуверенные шаги и взгляд в себя, взгляд, в котором застыла смерть.

Я открыл конверт, на котором была напечатана фамилия Аллистера. Он сделал неожиданный рывок, чтобы вырвать его у меня, но двигался не очень уверенно. Я оттолкнул его ладонью, он упал на диван лицом вниз, коснувшись коленом пола.

Почти все письма в объемистом конверте были адресованы Фрэнси Сонтаг в чикагскую гостиницу. 24 марта 1944 года - "Дорогая моя Фрэнси! Твое письмо - сладостное утешение..." 25 марта 1944 года - "Моя сладкая любовь! Я часами лежал, размышляя..." 26 марта - "Любимая Фрэнси! Сегодня - годовщина нашей любви. Как раз год назад..." 27 марта - "Плоть моей плоти..." 29 марта - "Единственная моя любовь..."

Последнее письмо, отпечатанное в двух экземплярах на толстой фирменной бумаге, было адресовано судье Эрнсту Саймону. Обе копии были подписаны: "Фримэн Аллистер", но дата не была проставлена. Оно начиналось:

"Дорогой судья Саймон, я не могу больше выносить воспоминания о совершенном мною преступлении, о несправедливости, которую я совершил. Пишу это в большой спешке, но с глубокой искренностью, чтобы исправить, что можно, перед обществом, чей наиболее священный закон я нарушил. Рассчитываю не на милосердие, а только На справедливость. Это не является оправданием моего преступления, но я и не ставлю так вопрос. Я был чрезмерно тщеславным существом, и гордыня исказила мои представления о морали.

Но - долой колебания. Это признание, а не покаяние. Вечером 3 апреля я стрелял и убил Дж. Д. Уэзера, жителя этого города. Убийство было совершено из окна на втором этаже пустующего кабинета в здании Мэка. Это было преднамеренное преступление, заранее запланированное и подготовленное. После преступления я выбросил оружие, револьвер "смит-и-вессон", в канализацию на улице Мэк. Затем сел в свою машину и поехал домой. Г-н Уэзер был препятствием для моих политических планов, и мотивом для его убийства послужило мое политическое честолюбие.

Я пишу Вам об этом потому, что не могу больше выносить это бремя на своей совести. Хочу, чтобы меня судили и наказали за мое преступление. Только тогда моя душа обретет покой.

Постарайтесь не думать слишком дурно о своем старом друге".

Миссис Сонтаг вернулась из кухни до того, как я закончил чтение письма. Она двигалась неуверенно, как посетитель в больничной палате, и, казалось, была удивлена спокойствием, царившим в комнате.

- Что вы думаете с ним делать? Собираетесь вызвать полицию?

Я положил письма на стол позади себя.

- Вы торопитесь?

- Он собирался меня убить, разве не так? Я три года потратила, массажируя этого индивида, стараясь превратить его в подобие человека. И что же? Он в конце концов пытается меня убить! - Казалось, каждое ее слово - плевок в мужчину, сидящего на диване.

- Я намерен позвонить в полицию. В письме говорится, что он хочет, чтобы его судили и наказали за преступление.

- Очень хорошо. Я все думала, что же делать. Я могу подождать. - Она воткнула сигарету в длинный красный мундштук, прикурила ее от настольной зажигалки и присела в плохо освещенном углу комнаты. Цвет лица ее несколько посвежел, но она все еще выглядела довольно увядшей. Она курила, глубоко затягиваясь.

Аллистер сидел и смотрел мне в глаза.

- Я написал это письмо по принуждению. Оно никогда не будет признано подлинным. Я написал его на своей пишущей машинке под диктовку и подписал под дулом пистолета.

- Это похоже на вас. К тому же, может быть, у вас с Керчем одинаковый стиль. Вы оба пользуетесь громкими словами, не вкладывая в них никакого смысла.

- Это письмо не имеет ценности. Я юрист и знаю, о чем говорю. - Голос его звучал авторитетно, и я поразился, как быстро он оправился. Я спрашивал себя, что он успел сделать, лежа на диване вниз лицом.

- Вы совершили убийство, чтобы заполучить это письмо, - сказал я. - Оно принесет вам большие неприятности, когда показания миссис Сонтаг подкрепят его содержание. И когда обнаружится, что пуля в голове Керча соответствует оружию, которое вы применили.

На это он дал бойкий ответ:

- Застрелив Керча, я сослужил службу обществу. Он оказал сопротивление при аресте, и, как глава городской администрации, я был обязан выполнить предписания закона.

- А Гарланд, находясь в бессознательном состоянии, тоже оказывал вам сопротивление?

- У вас нет доказательств того, что Гарланда убил я. У вас вообще нет никаких веских доказательств против меня. Если даже она попытается дать показания, то они будут аннулированы по моральным соображениям.

- Моральные соображения! - взвизгнула она из своего угла. - В моей жизни существует только одна вещь, которой я стыжусь. Это вы. Я упеку вас на электрический стул, господин Моралист.

При этом показное спокойствие его лица нарушилось, и он показал зубы.

- Если пропаду я, то пропадешь и ты. Ты не можешь рассказать обо мне, не признавшись в соучастии.

- Потому что я знала, что тот револьвер ты взял у Джоя? Не смеши меня!

- Вам следует почитать протоколы, Аллистер. Любой суд присяжных признает за ней право защищать своего брата. Во всяком случае, воздержаться от того, чтобы выдавать его полиции. Особенно теперь, когда его нет в живых.

Он мгновенно и, надо сказать, весьма искусно изменил тактику.

- Послушайте, Уэзер, эта женщина не играет тут большой роли. Сама по себе она ничего не сможет сделать. Насколько я понимаю, вы намерены остаться здесь и унаследовать финансовые интересы своего отца...

- Никаких сделок. Я буду вести свои дела чисто.

- Понятно. - Он сделал новый поворот. - Это я и имею в виду. Если мое имя втопчут в грязь, то муниципальная реформа безнадежно пострадает. Вчера вечером мы договорились работать вместе, Джон.

- Не называйте меня Джоном.

- Простите. Я поступил неправильно. Я это признаю. Но плохими оказались мои средства, а не цели. Я убил вашего отца - это звучит ужасно, не правда ли? Но я сделал это, потому что искренне верил: это послужит общему благу. Я искренне раскаялся в своем преступлении, о чем свидетельствует это письмо...