Гудки фабрик и заводов Афин и Пирея по-прежнему рано будили рабочих. Но рабочие шли на работу сумрачные, немногословные. Рабочие окраины жили настороженно. И эта настороженность беспокоила правительство, которое до самых последних минут скрывало заговор против Белоянниса, подготовку к его убийству.

Известие о решении Совета помилования отклонить ходатайство Белоянниса вызвало большое негодование. Всем хотелось знать, как же отнесутся к этому король Павел и правительство. Из печати было только известно, что на другой день правительство через своего министра юстиции доложило королю Павлу о решении Совета помилования. Других сообщений не было. Правительство хранило молчание.

О том, что Совет помилования отклонил просьбу Белоянниса, стало известно; в тюрьме Каллитея рано утром 29 марта. Белояннис принял это сообщение так же спокойно, как он спокойно принял в свое время сообщение о смертных приговорах, вынесенных ему на двух судебных процессах.

Какого же другого решения можно было ждать от чиновников, заседающих в Совете помилования, которые находятся в услужении у лиц, настойчиво добивающихся его физического уничтожения? Хотя решение Совета помилования было не окончательным и оно могло быть королем изменено, но оно было новым, почти неизбежным шагом к смерти. Все слышней становилось ее холодное дыхание в камере Никоса.

Белояннис никогда не возлагал особых надежд на Совет помилования, как теперь не ждал милости от короля. Прошло много лет с тех пор, как он стал на трудный путь революционера, и много раз Никос смотрел в лицо смерти. Сейчас он думал о своих близких — о матери, о жене, о сыне. Ведь у него теперь есть сын, тоже Никос, родившийся в тюрьме несколько месяцев назад. Но его брак с Элли не зарегистрирован. Нет никаких документов о том, что Белояннис является отцом недавно родившегося у Элли ребенка.

Белояннис взял у надзирателя бумагу и написал письмо, по которому перед законом Никос-младший становился его сыном. Он передал это письмо начальнику тюрьмы и просил направить его властям.

В Афинах ходили упорные слухи, что король одобрил решение Совета помилования. Поэтому редакции некоторых столичных газет поручили своим корреспондентам во что бы то ни стало добиться свидания с министром юстиции и получить от него точные сведения. Ведь кто-кто, а министр, беседовавший с королем, должен знать, насколько обоснованны опасения за жизнь Белоянниса.

Было даже решено задержать выход газет до тех пор, пока не будет получена точная информация.

Но корреспонденты тщетно пытались вечером 29 марта добиться свидания с министром юстиции. Министр был неуловим. Корреспондентам сообщали место, где находится министр, но, когда они туда приезжали, там его уж не было. Только далеко за полночь, наступило уже воскресенье 30 марта, корреспондентам удалось связаться с министром юстиции по телефону.

Министр заверил журналистов, что «везде царит полное спокойствие и что о расстреле Белоянниса не может быть и речи». Чтобы сделать свое заявление более убедительным и, видимо, желая избежать повторного разговора с журналистами, министр сказал, что его рабочий день окончен, что он устал, идет спать и желает им спокойной ночи.

Заверения министра не обманули журналистов. Они давно уже привыкли настораживаться, когда им говорили о «полном спокойствии».

30 марта в два часа утра уставшие журналисты прибыли к тюрьме Каллитея. У входа в тюрьму стояли несколько полицейских и о чем-то переговаривались между собой.

Полицейские были удивлены появлением корреспондентов, но на их вопросы отвечали, что наступило воскресенье и никаких приказов относительно Белоянниса не было и не будет.

Журналисты поехали в полицию района Каллитея, но и полицейский офицер сказал, что ему ничего не известно, что время уже позднее, и посоветовал им ехать домой.

Корреспонденты начинали уже верить тому, что никаких сенсационных событий в городе не ожидается. К тому же наступило воскресенье, а по существовавшей традиции смертные приговоры в воскресенье в исполнение не приводились. Все же журналисты решили вернуться к тюрьме Каллитея и подождать там до рассвета.

Тем временем проводившаяся в полной тайне подготовка к убийству Белоянниса вступала в свою завершающую фазу. В 2 часа 45 минут перед тюрьмой Каллитея появилась колонна военных автомашин. Первой следовала выкрашенная в черный цвет машина-клетка с номером Е.В.Х.-99. Обитая железной решеткой дверь с небольшим окошком находилась в задней части кузова. К ней вели три железные ступени. За этой машиной шел грузовик с солдатами карательного отряда, а за ним следовали три «джипа» с офицерами военной полиции.

Колонна автомашин остановилась против тюрьмы. Из «джипа» вышел офицер, показал охране приказ, и ворота со скрипом открылись. Черная машина развернулась и въехала во двор. Остальные машины остались у ворот. Из них сейчас же вышли и направились в тюрьму королевский прокурор и офицер, командовавший карательным отрядом, в сопровождении солдат.

Но никого из тюремной администрации в этот поздний час на месте не оказалось.

Королевского прокурора и сопровождавших его карателей встретил старший надзиратель тюрьмы. Прокурор потребовал выдать карательному отряду приговоренных к смерти Белоянниса, Калуменоса, Аргириадиса и Бациса для приведения в исполнение смертного приговора. Но старший надзиратель ответил, что ничего не может сделать. Начальника тюрьмы сейчас нет, и официального предписания министра юстиции о выдаче Белоянниса военным властям не получено. Королевский прокурор настаивал на своем требовании. В это время явился начальник тюрьмы с только что полученным официальным предписанием министра о выдаче военным властям Белоянниса и трех других осужденных. Он тут же приказал выполнить распоряжения министра юстиции.

Старший надзиратель вместе с группой солдат карательного отряда отправился в ту часть тюрьмы, где находились камеры восьми осужденных на смерть. Пройдя по коридору, они остановились возле камеры № 2, в которой находился Белояннис.

Стукнули о каменный пол приклады винтовок.

Белояннис спал и не слышал ни шума открываемой двери, ни того, как в камеру вошли люди. Старший надзиратель подошел к койке Белоянниса.

— Никос, слышишь, Никос, вставай, — сказал он, трогая Белоянниса за плечо.

Никос проснулся, сел на койку и, взглянув на стоявших в коридоре у приоткрытой двери солдат, иронически спросил:

— Пойдем подышать воздухом?

— Да, Никос, — ответил надзиратель, — тебя поведут на расстрел.

Белояннис сохранял полное спокойствие. Он быстро надел ботинки и встал у своей койки. Как позднее говорил надзиратель, впервые за все время пребывания в тюрьме Белояннис в ту ночь спал одетым. Никос сказал, что он готов, но хочет попрощаться с женой. Надзиратель кивнул головой, солдаты посторонились, и Белояннис вышел в коридор.

В это время Элли, находившаяся в соседней камере, проснулась. Она услышала шум в камере Белоянниса, Поняв, что к нему пришли палачи и уводят его на казнь, Элли зарыдала, бросилась к двери и стала изо всех сил стучать и бить в нее руками и ногами. Увидев через дверной глазок одетого Никоса в сопровождении солдат военной полиции, Элли закричала:

— Никос, мой Никос, я тоже пойду с тобой!

Даже в этот момент спокойствие не оставило Белоянниса. Он вплотную подошел к двери камеры Элли и ласково сказал ей:

— Нет, Элли, на расстрел вместе со мной тебе идти незачем. Ты должна жить, жить, чтобы отомстить за меня, за всех нас.

Через дверное окошечко Никос передал Элли все, что у него осталось: бумажник, часы, авторучку и фотографию. В конце коридора появился офицер, солдаты загремели прикладами.

— Прощай, Элли, — сказал Белояннис, — теперь я тебя больше никогда не увижу. — И он попытался через закрытый решеткой глазок поцеловать жену.

Белояннису надели наручники и вместе с другими осужденными повели к выходу.

В камере продолжала рыдать Элли. Ее крик «Нет, нет, Никос, я хочу умереть вместе с тобой!» продолжал раздаваться, хотя уже затих звук шагов в коридоре.