— Для начала что-нибудь легкое и что-нибудь хорошее выпить, — ответил Кнут Релов.
Для себя он заказал «Lemon flip».[33] А Ганс? Тоже «Lemon flip». Других названий он не знал. А хуже, чем «Майами», столь же незнакомый ему «Lemon flip» вряд ли будет на вкус.
— Скажи, этот счастливчик-тото все еще доставляет тебе неприятности? — спросил Релов, когда Марга пошла наверх к бару, чтобы принести напитки.
Ганс глядел ей вслед, насколько позволяла царящая здесь темень.
— Ах, знаешь, — ответила Кордула и, опершись на локоть, грустно помахала рукой, — он меня вконец разорит.
Тут Ганс Бойман узнал о том, какая опасность угрожает в настоящее время ночному бару «Себастьян».
Один из рабочих городского управления по уборке улиц выиграл на футболе в тотализатор огромную сумму — более шестисот тысяч марок! Шестьсот сорок пять тысяч марок! И этот парень, тридцатитрехлетний, необразованный, не умеющий себя вести, хотя и довольно приятной внешности, каким-то образом получил ключ от «Себастьяна». Каким, Кордула, несмотря на все изыскания, еще не разузнала. С этим ключом он уже шесть раз вламывался в «Себастьян», садился к самому большому столу, приглашал всех девиц, приводил даже с собой совсем уж мерзких собутыльников, и они так вели себя, что постоянные посетители, выражая протест, постепенно один за другим покидали бар. Если какая-нибудь девица хотела покинуть стол счастливчика-тото и его дружков, они силой ее удерживали. Floor-show,[34] что каждую ночь с двенадцати до часу показывали внизу, на стеклянной площадке бара, эти невежи сопровождали непотребными выкриками, пуская в ход даже самые вульгарные слова. К великому сожалению, она, Кордула, убедилась, что две ее девушки, связанные прочными узами с постоянными солидными гостями — а гости эти прождали их всю ночь, — что две девушки предпочли спутаться с теми парнями и даже ушли за ними из бара, добровольно! Счастливчик-тото вовсю сорит деньгами, просаживает их глупейшим образом, поэтому, стоит ему появиться в баре, все больше ее девиц сбегается к нему. Хотя он и его приятели ведут себя вульгарно, зато он швыряет деньги направо и налево, да вдобавок ему и его приятелям, вместе взятым, меньше лет, чем многим из ее почтеннейших гостей, — все это стало для девиц жестоким искушением. Постоянные гости, сидя в одиночестве, вызывают ее, хозяйку, и требуют от нее ответа. Они-де пришли в бар «Себастьян» поболтать с Герди, Даги, Уши, Маргой, Ольгой или Софи, а не киснуть в одиночестве, едва не оглохнув от ора двух-трех дебоширов. Ей, хозяйке, они выговаривают, требуют от нее объяснений, почему она выдала этаким дебоширам ключ.
— Ну что вы на это скажете! — воскликнула Кордула со слезами на глазах. — Я будто бы выдала ключ этому вульгарному сброду, и мне приходите это выслушивать, а ведь я, можно сказать, изобрела наш бар «Себастьян», да-да, изобрела, ему же нет примера, ни здесь, ни где-нибудь в других городах! Я показала филиппсбуржцам, что такое истинно светская жизнь, так неужели я вступлю в союз с этими подонками! Ах, Кнут, представьте себе, мне приходится терпеть подобные обвинения! А один гостей, не хочу называть его имя, но подумайте хорошенько, и вы догадаетесь кто, дал даже понять что я этого счастливчика сама пригласила, чтобы прибрать к рукам часть его выигрыша, ну, это, я вам скажу… нет, я больше не выдержу, такое обвинение одинокой женщине…
И Кордула горько всхлипнула Гансу так и хотелось подтолкнуть Релова, чтобы он сказал ей что-нибудь утешительное, реабилитировал ее от имени всех доброжелательных посетителей. Но Релов только усмехался. Видимо, отчаяние Кордулы его не тронуло так сильно, как Ганса, который в эту минуту искренне сожалел, что он не такой могущественный и влиятельный человек, поручительство и одобрение которого действительно утешили бы госпожу Кордулу.
Марга принесла «Lemon flip». Увидев хозяйку, она убрала улыбку с лица и сжала губы, ну точно член семьи, в которой разразилась катастрофа. Она, верно, принадлежала к тем девушкам ночного бара, которые считали ниже своего достоинства наживаться на расточительстве счастливчика-тото.
— Подумайте только, — сказала она, — эти парни были здесь позавчера, они святому Себастьяну нахлобучили на голову соломенную шляпу! И повязали галстук, и обнимали его, и орали «здорово, Бастьян»! Позор!
— Начало семнадцатого века, — всхлипнула Кордула, дополняя слова Марги, подводя под ее наивно-религиозное возмущение еще и искусствоведческую основу, тем самым намекая, что если не от каждого можно ждать проявления религиозных чувств, то уважения к культурным ценностям наверняка. Этим она наконец-то вызвала негодование и господина Релова.
— Варвары, — пробормотал он сквозь крепкие белые зубы и жадно, словно желая забыться, единым духом опрокинул в себя «Lemon flip».
Диков печально поигрывал своими коротышками-пальцами.
— Мы тут сидим, разговоры разговариваем, а они, быть может, опять шагают сюда, в любую минуту возьмут штурмом лестницу, раздернут занавес и займут бар.
Кордула и Марга смахивали сейчас на двух весталок, что дрожа притаились в храме, со страхом ожидая вторжения иноплеменных варваров.
— Из управления по уборке улиц, — сказал Кнут Релов и содрогнулся, словно ему за шиворот заползло и теперь елозит по спине вонючее насекомое.
— Но у кого же они получили ключ? — спросил Ганс Бойман, только чтобы наконец-то тоже что-то сказать.
— Парень этот, дружки зовут его Герман, видимо, купил ключ за очень большие деньги, — сказала Кордула.
— Но у кого? — повторил вопрос Кнут Релов. Повторил таким тоном, который давал понять, что он сам притянет к ответу того, кто, польстившись на презренный металл, осмелился выдать на поругание орден постоянных гостей бара «Себастьян» какому-то подметальщику.
— Если б я только знала, — вздохнула Кордула, подняв взгляд к святому Себастьяну, словно бы ждала от него ответа.
Перед статуей Себастьяна горела свеча в красном фонарике. Тут попрощалась и ушла Марга. Сейчас начнется их шоу. Но в тот самый миг, когда внизу, на матовом стекле, появились четыре девицы с гавайскими венками на обнаженной груди и начали меланхолический танец, наверху разлетелся в стороны черный занавес и Герман со своей ордой ввалился в зал. Вначале они оккупировали бар, требовали, правда больше жестами, чем словами (видимо, не знали названия напитков и потому тыкали попросту в ту или иную бутылку), то, что желали пить, и после первых глотков развернулись на своих табуретах, чтобы видеть танцовщиц. Меланхолию гавайских девиц сменила черно-белая вьюга панталончиков и нижних юбок группы танцовщиц канкана. Затем на матово-стеклянный круг вступил большой ансамбль, по всей видимости «дочери Рейна», они вились одна вокруг другой, поглаживали, перебирая пальцами, длинные пряди своих ярко-желтых волос, они лежали, сидели, покачивались вокруг танцора в звериных шкурах и поблескивающей зеленью танцовщицы, сверливших друг друга глазами. Но «дочери Рейна» не включились по-настоящему в трагическую игру, изображаемую этой парой. Хоть они и поглаживали свои ярко-желтые волосы, двигали телами и ногами, словно бы плыли в плотной воде, но глаза их даже для виду не участвовали в действии, все они таращились, кто боязливо, а кто нахально, на гостей. Танец же требовал от них трагических лиц, горестно сжатых губ, подернутых тоской глаз.
Возможно, это Герман и его спутники смущали кое-кого из девиц, и кое-кто из них конфузился, но были и такие, что только одного домогались — произвести впечатление, бесстыдно ломаясь, на гостя, с которым только что болтали, чтобы он счел их за истинных артисток. Марга, кстати говоря, принадлежала также к числу тех, кто нарушал общую игру ансамбля. Она, со своей точеной, стройной фигуркой, все движения выполняла с нарочитой четкостью и вообще вела себя так, как ведет себя двенадцатилетняя девочка, которой, когда у них в гостях родственники, приходится играть с их детьми, что младше на шесть, а то и на восемь лет, она играет в игры, из которых давно выросла, но в которых, на радость малышам, принимает участие, не без того, правда, чтобы продемонстрировать окружающим, пародируя и утрируя игровые моменты, что от нее, кажется, требуют чересчур многого.
