Вполне возможно, Алиса Дюмон сидела бы на стойке бара до тех пор, пока — как только наркотик перестал бы действовать — она не обессилела бы, не стала бы что-то бессвязно и шепеляво бормотать, бессмысленно вращая глазами; но внезапно в бар ворвалась ватага гостей, помешала Алисе продолжать ее речи и спасла ее. Это были молодые люди, приятели Анны Фолькман. Они дышали так, словно выбились из сил, лица у них покраснели, в растрепанных ветром прическах повисли тающие снежинки, поблескивающие уже в виде капель. Они просили убежища. Праздник нужно продолжить. Не могут ли Анна и Ганс присоединить к нынешнему вечеру и свадебное торжество, ехать домой невозможно; пока они добегут до машин, на них не останется сухой нитки, они загубят свои туалеты и простудятся насмерть. Анна и Ганс заулыбались, госпожа Фолькман заявила, что премного обязана погоде, ведь обычно гости неожиданно собираются и уезжают, оставляя безутешных хозяев в прокуренных салонах.
— Вот и прекрасно, — сказала госпожа Францке, — мы попали поистине в бедственное положение, придется нам всем переночевать здесь… друг с другом.
Подобная перспектива возбудила умы, точно наркотик, присутствующие почуяли сенсацию, потрясающее празднество, одно из последних в сезоне, его так скоро не забудешь, гости поздравили Анну, точно бы это ей пришла в голову оригинальная идея и она заказала непогоду, заставившую их остаться. Они станут пить, так много, как никогда, и каких только вольностей не позволят они себе этой ночью!
Госпожа Францке воскликнула:
— Давайте играть!
— Да, но во что?
— Пусть господин Альвин привезет свою рулетку!
Идея всех воодушевила. Тотчас на Альвине повисла гроздь верещащих дам, его поглаживали, он чувствовал прикосновение рук, плеч и бедер, аромат самых разных духов ударил ему в нос, от него требовали героического деяния: по такой погоде добежать до машины, съездить домой и привезти рулетку; он — единственный обладатель рулетки, только он в состоянии спасти общество; ну что им еще делать, пока не захочется спать, пока не захочется прикорнуть в креслах и на ковре и пока длится непогода! Ильза шепнула ему: надо, мол, ехать. По ее настоянию он приобрел рулетку, это случилось три года назад, когда они, согласно своему общественному положению и честолюбивым притязаниям, вынуждены были приглашать гостей и даже время от времени устраивать приемы. Ильза сказала тогда: если мы каждый раз будем держать банк, нам эти вечера почти что ничего не будут стоить, мы легко отыграем все расходы. Альвин, правда, настоял, чтобы иной раз и гости держали банк, иначе может создаться впечатление, будто они хотят вытянуть из гостей деньги. Этого правила они впоследствии и придерживались. Но чаще всего проигрывали именно гости, даже когда держали банк, оттого, что держали банк не целый вечер, и оттого еще, что было попросту трудно, если не невозможно, выиграть у Альвина. Удавалось это, собственно говоря, только Ильзе. Она делала высокие ставки, шла на любой риск, ведь деньги, которые она могла проиграть, все равно попадали к ее мужу, державшему банк. Она была единственной, кто регулярно выигрывал, тем самым она доказывала гостям, что проигрывают они вовсе не потому, что не держат банк, вот она тоже играет против банка, а почти всегда выигрывает, нужно, да-да, иметь особый дар, выработать систему, и, понятно, нужно везение. А так как у Альвинов всегда бывали только состоятельные люди, до неприятных инцидентов дело не доходило. Госпожа Альвин направляла игорную страсть своих гостей с величайшей осмотрительностью: она не разрешала слишком высоких ставок, не допускала слишком больших проигрышей и выплачивала после окончания игры проигрыши, которые, по ее мнению, переступали границу допустимого; правда, муж при этом каждый раз горестно сетовал, ему ведь приходилось выплачивать деньги из своего банка. Вот благодаря этим-то горестным возражениям хозяина дома, что высказывал он от случая к случаю одними и теми же формулами, которыми оперировал все более и более свободно, Альвины слыли среди своих гостей людьми благородными и великодушными, и прощались они с ними чуть ли не с видом благодетелей. Во время игры оба не уставая рассказывали, какие колоссальные суммы выиграл кое-кто у них в доме, главным образом те, что побывали в городе проездом или навсегда выехали из Филиппсбурга, они выиграли, судя по этим рассказам, суммы, которые едва-едва не довели семейство Альвинов до грани разорения. Госпожа Альвин придавала огромнейшее значение этим рассказам, она хотела, чтобы в филиппсбургском обществе распространено было мнение, что рулетка требует от них дополнительных расходов и Альвины держат ее только для удовольствия и развлечения своих гостей. Да, в намерения Альвинов вовсе не входило разбогатеть с помощью рулетки, для этого Ильза Альвин была слишком умна, она хотела игрой всего лишь покрывать затраты, которые требовали вечера и приемы. И с тех пор, как рулетка стала приносить эти деньги, госпожа Альвин подавала своим гостям лучшие вина и изысканнейшие закуски, способствуя тем самым своей славе превосходной хозяйки.
Теперь Альвин бросился сквозь снег и дождь к машине. Помчался сквозь ночь и непогоду домой и привез рулетку. Большое общество игроков уже ожидало его; его тотчас, когда он вернулся, окружили, и он стал героем вечера, вернее говоря, ночи. К игорному столу подсела и Сесиль.
— Mesdames, messieurs, faites votre jeu,[29] — выкрикнул Альвин, как заправский крупье, и, усевшись в соответствующей позе, закатал рукава, разложил привычными движениями и ловко нацеленными бросками жетоны на названные поля, почти не прибегая к помощи лопатки, которую он играючи передвигал двумя пальцами по полю.
— Вам трансверсаль? Пожалуйста! Вам чет? Чет, пожалуйста! Один на четвертое и седьмое? Пожалуйста. Один к трем или один к четырем? К трем? Пожалуйста. Один к трем! — И единым духом выпаливал объяснения, если спрашивал новичок: — Манк — это поля с первого по восемнадцатое, пасс — с девятнадцатого по тридцать шестое; пожалуйста, mesdames et messieurs, alors, faites votre jeu, — и толкал разом колесо и шарик, выкрикивая при этом: — Rien ne va plus?[30] — наслаждаясь немой тишиной, воцарившейся в салоне, и волнующе резким соло, которое шарик, точно ударник, отстукивал по зазубринам вертящегося колеса.
Такое большое общество, такое веселое и такое смелое Альвину еще не доводилось видеть вокруг своей рулетки, быть может, это вообще был самый великий вечер, с тех пор как он вправе был считать, что причислен к филиппсбургскому обществу. Он постоянно, с тех пор как только смог себе это позволить, ездил с женой в Бад-Гомбург и Травемюнде, а однажды во время отпуска побывал даже в Монте-Карло. Они никогда не делали высоких ставок. Целыми днями они наблюдали, как ставят на красное и черное, что-то записывали, позволяли к себе приглядываться, словно были прожженными игроками, что придерживаются определенной системы ставок и только выжидают удобную минуту, чтобы развязать грандиозную битву-игру против банка. Игра была пищей, питавшей чувство собственного достоинства Альвина, она втягивала его в высшее общество, он чувствовал себя в окружении Гарсиа и Кортиковых, хотя, погляди он на своих партнеров один только единственный раз непредвзято, он заметил бы, что большинство игроков вовсе не азартные бароны и что ни Достоевского, ни Кортикова, ни Гарсии среди них не было, и вообще, здесь весьма мало наблюдалось самозабвенного азарта, а был попросту обывательский расчет на легко заработанные деньги. Но Альвин восхищался выражением лиц тех немногих, что выигрывали за игорным столом, восхищался теми, что спокойно протягивали свои ставки крупье, четко и без малейшей робости давали указания ставить их жетоны на два или на три номера, так, будто были уверены в успехе, будто знали тайну, избавляющую их от всякого риска. Они словно набрасывают на нужное им поле магическую сеть, направляют нужные им числа, шарик повинуется их воле, и они принимают выигрыши почти безучастно, как нечто само собой разумеющееся. Только тот, кто сидит совсем рядом с ними, замечает, что жилка на шее у них бьется чуть сильнее, чем полагается в их возрасте и при их сложении. Альвин научился за игорным столом управлять своим лицом, владеть своими руками и разыгрывать перед всем миром величественное спокойствие даже тогда, когда от волнения у него кровь кипела в жилах.
